Хотя, увы, родители ее все равно к себе увезут и там сожгут в крематории, а баночку прикопают на прабабушкиной могилке, где уже несколько лет назад бабушкину баночку прикопали. Ибо почти все обитатели мегаполиса, так и не сумевшие по-людски устроиться в хваленом капитализме, хороня друг дружку, уже давно следуют данному нехитрому нищенскому ритуалу.

Конечно, природа умирает не навсегда, а Рита умрет навсегда, но ведь именно эти листочки никогда больше не зазеленеют, а что такое Рита, если не такой же листочек на вечном — или уж не вечном — древе человечества?..

Небось приветливым встречным людям и в голову прийти не могло, что грустная приезжая женщина, молодая и красивая притом, именно в тот момент, когда они с ней поздоровались, всерьез размышляет о собственной смерти. Тем более, что она размышляет об этом постоянно. Даже если люди были наслышаны о ее беде, то они наверняка считали, что сама Рита знать такое не должна, а если все-таки знает — обязана верить в чудо. Только Рите в чудо не верилось. Ну, разве что самую малость.

Больше Фридрих «костяк класса» в свой дом не приглашал ни разу. Может, ему от родителей крупно влетело за устроенный «презренным плебсом» бардак, может, он сам решил, что для убедительной демонстрации собственной недосягаемости и одного раза вполне достаточно. Однако избранные одноклассницы за первое учебное полугодие все еще хотя бы по разу побывали в замке «сказочного принца». «Очная вставка» — так этот циник, вконец обнаглев, именовал каждое очередное романтическое свидание. А чего ему таиться, если сами девчонки не таились.

Да и не только одноклассницы — был слух еще о двух, как минимум, смазливых вертихвостках из девятого, которых этот вполне реальный Казанова будто бы заманил запретными развлечениями в свой чертог, причем с обеими одновременно и развлекался. А что, очень может быть, поскольку на его видеокассетах, которые он демонстрировал в узком интимном кругу, бывало и не такое.

Так что тихое школьное болото носитель экзотического имени взбаламутил — дальше некуда. И до учителей дошло — как не дойти, если даже молодая химичка, однажды ходившая на дом к своему будто бы отстающему по химии ученику, кого-то там застала и в учительской возмущенно рассказывала. И до родителей дошло, хотя, надеяться хочется, не в полном объеме.

Однако уж заканчивалось первое полугодие, на носу были каникулы, на которые предки вознамерились отправить Фридриха в Британию для ознакомления с бытом и нравами тамошних лоботрясов из семей лордов и пэров, но оставалась у Фридриха одна маленькая недоработка, судя по всему мешавшая парню ощущать некую необходимую завершенность учебного полупериода. Иначе с какой бы стати он перед каникулами произвел столь мощный кавалерийский натиск на бедную Маргариту, последнюю из более-менее привлекательных одноклассниц, не побывавшую в греховном алькове.

Такого натиска бедная девушка никогда прежде не испытывала. К тому же — от этого никак нельзя было отмахнуться — Фрид по всем без исключения показателям превосходил ее простоватого, вообще-то, Жеку. Во всяком случае, ей, при всем желании, не удавалось отыскать ничего такого, что отличало бы в лучшую сторону ее суженого от неотразимого Фридриха, поскольку даже верность его и преданность, Рита это чувствовала, происходили в основном от инфантилизма и элементарной лени мальчика, а не от чего-то более возвышенного. Да что говорить, если сама она, честно прочитывая все книжки, предусмотренные школьной программой, и даже кое-что сверх нее, никак не могла представить себя на месте персонажа, влюбленного до самозабвения, самоотречения, а то и самопожертвования.

Но, может быть, она все-таки выдержала бы беспримерное домогательство любителя абсолютных побед из чисто женского, часто отвергающего здравый смысл упрямства и даже вопреки собственному хотению. Но вдруг однажды застала у Женьки какую-то незнакомую «чувырлу», с которой паренек учился в одной группе и с которой вдруг ни с того ни с сего решил вместе к зимней сессии готовиться.

— Ты чего, отстающий ученик? — не смогла скрыть крайнего недоумения и раздражения Ритка, всем своим видом давая понять, что Женькина соученица для нее — пустое место, — а как же собираешься в институт перескочить, чтоб от армии отмазаться?

— Я не отстающий, это она — Наталья, — гордо ответствовал Жека, даже не подумав снять руку с плеча также ни капли не смутившейся «подшефной».

— Вот не думала, что у вас в техникуме все еще пионерские поручения дают! — расхохоталась Рита, при этом смех вышел нервным каким-то, что разозлило ее еще больше.

— А это — не поручение, это — жест доброй воли! — кокетливо встряла в разговор отстающая учащаяся.

— Тебя не спрашивают, двоечница! — рявкнула свирепо Марго, но тут же сообразила, что перебрала, и, дабы последнее слово за собой оставить, круто повернулась к выходу. — Ладно, недосуг мне с вами, голубки, воркуйте. Но ты, тимуровец, если потом желание будет, звони. Мне первой теперь, сам понимаешь, не с руки…

И поспешно вышла. Чтоб никакой гадости вслед не услышать. И решение мгновенное приняла, сама приняла, а не потому, что взял ее измором или покорил непобедимым обаянием порочный залетный принц. Впрочем, принцу она ничего объяснять не стала, когда он подвалил с очередной порцией своих намеков, в иные времена называвшихся «грязными», «циничными», по крайней мере «пошлыми», а в иные — становившихся поводами для дуэлей, однако после знакомства с литературой и искусством свободного мира считающихся вполне приемлемыми даже в самой утонченной компании. Но, чтобы только глупой жертвой ее никто не посчитал, ответила вызывающе и даже более цинично, чем кто-либо мог ожидать:

— Черт с тобой, самец-красавец, так и быть, получишь до кучи и меня, а то еще заболеешь от досады, что список неполный. Когда?

Непролетарского вида женщина лет пятидесяти, грузившая возле магазина палую листву в необъятный, как двуспальный матрас, мешок, тоже приветливо кивнула Рите. «Здравствуйте» еще сказала, а не более употребимое в повседневном обиходе «Здрасьте».

— Здравствуйте! — ответила Рита и вдруг неожиданно для самой себя остановилась.

Тотчас разогнулась и та, оставив мешок, который сразу повалился набок, как толстый пьяный мужик, поддерживаемый преданной, несмотря ни на что, женой и вдруг лишившийся последней в жизни опоры.

— Погодка-то до чего благостная, помирать не надо, — начала традиционно дворничиха, стягивая с рук синие, чуть не по локоть, резиновые перчатки.

Это для сбора сухих листьев, пожалуй, не самый подходящий элемент спецодежды, но, кажется, она еще и полы в магазине моет. Или не она, а похожая на нее уборщица. Ведь обе эти профессии нынче чрезвычайно распространены среди советских тетенек умственного труда, выпавших из активной трудовой жизни до наступления пенсионного возраста либо тотчас после наступления и не примирившихся пока с необходимостью существовать даже скромней, чем они всегда существовали. Существовать, ни единой копейки не имея в графе «приход» сверх того, что значится в противоположной по смыслу графе. Что для большинства русских людей — придумавших даже специальный термин «черный день» и отродясь не живших в долг, в чем, возможно, одно из главных их отличий от так называемых «цивилизованных людей», хуже смерти. Или не намного лучше.

— Да, погодка действительно… — охотно согласилась Рита, — а в плохую погоду, вы полагаете, надо умирать?

— Легче, я думаю. Хотя можно ли знать наверняка — умираем-то всего один раз, сравнивать не с чем, да и поделиться впечатлениями возможности нет… Ой, а что это мы в такую погоду и о — смерти, будто других тем нет! Вас как зовут-то?

— Рита.

— А меня — Людмила… Михайловна, вообще-то. С двадцати лет, едва пришла в школу после института, — по имени-отчеству. Так что, если по-другому кто — ей-богу, ухо режет. В этом городе, между прочим, все женщины и девушки вашего возраста и моложе — мои бывшие ученицы. Не считая приезжих, разумеется.