— Да, теперь я живу у тети.

— Мне хотелось бы поговорить с вами. Но я опасаюсь, что мы побеспокоим Екатерину Кондратьевну.

— Ну, это ничего. Она у соседки посидеть может.

Тетка недовольно соскользнула с перины прямо в растоптанные домашние туфли и, запахнув платок, направилась из комнаты. Светлана достала из сумки хлеб и бутылки с молоком.

— Садитесь на тахту, — предложила она. — Здесь удобнее.

— Спасибо. Я привык пожестче.

Светлана не настаивала. Сама она села удобно, по-домашнему, поджав под себя ноги и натянув на коленки край короткой юбки. Над головой ее между полкой и тахтой висела фотография Цибульского, вырезанная из журнала. Збышек поглядывал на Мазина из-под темных очков.

— Я вас слушаю. Неужели дело еще тянется?

— К сожалению. Собственно, фактически оно закончено, но кое-что мне бы еще хотелось уточнить.

— Разве есть основания предполагать… что-то другое… не несчастный случай?

— Я этого не говорил.

— Но ведь дело возбуждается только в том случае, если предполагается преступление.

— Ого! Вы редкий человек. Немногие обладают такими юридическими познаниями, — отшутился Мазин. — Однако если уж вы интересовались этой проблемой, то должны знать, что на нее существует целый ряд точек зрения.

— Я говорю о законе.

Мазин переменил тон:

— Тогда напомню, что по закону ни один человек не может быть признан виновным иначе чем по решению суда, а следствие есть просто следствие и далеко не всегда оно заканчивается передачей дела в суд.

Она отступила:

— То есть у меня есть надежда оправдаться?

Обстановка разрядилась.

— Да, если вы будете умело защищаться.

— Я готова.

— И напрасно. Я пришел с другой целью. Я хочу, чтобы вы рассказали о Тихомирове. Просто о Тихомирове как о человеке. Каким вы его представляли.

Сейчас Светлана казалась не такой, как при первой встрече. Онаневсхлипывалаи держалась спокойно, однако в спокойствии чувствовалась напряженность, это было сосредоточенное спокойствие. И чтобы подтвердить или опровергнуть свое впечатление, Мазин повторил:

— Каким вы его знали…

— Думаете, это легко? Потерять близкого человека… Меня утешают. Вспоминают войну. Но тогда убивали многих, а сейчас не повезло мне одной.

Это "не повезло" она произнесла не цинично, а с чувством покорности неизбежному.

— Так что вам рассказать?

— Обо всем. Как вы познакомились… Ну и дальше. Конечно, о чем не хочется, не говорите.

— Я не помню, как мы познакомились. Да мы и не знакомились. Антон вел в нашей группе практические занятия. Ну, и как-то постепенно обратил на меня внимание.

— Вы встречались с кем-нибудь в это время?

— Серьезно нет, но как и каждая девчонка… Был один парень. В школе учились вместе. Он окончил авиационное училище. Мы переписывались. У меня на столике стояла его фотокарточка. Когда Антон зашел ко мне в первый раз — он проверял жилищные условия студентов по поручению деканата, спросил, кто это. Я так глупо ответила, как мы всегда отвечаем: двоюродный брат. Не знаю, зачем даже.

— И больше он про вашего летчика не спрашивал?

— Нет. А зачем? Олег ему ничем не угрожал.

— Вы с ним давно порвали?

— Просто я перестала ему писать.

— А он?

— Ну, знаете мужчин… Для них самолюбие так много значит. Звонил, просил сказать правду… При чем тут правда? Я его не любила — в этом и была правда.

— Но он воспринимал все гораздо острее?

— Ничего. Олег — очень симпатичный мальчик и нравится девушкам. В старых девах не останется.

— Ладно, будем считать, что он утешится.

Светлана поправила юбку на коленях:

— Если я и доставила ему неприятности, то расплатилась за них.

— Вы не жалеете, что порвали с ним?

— Нет, — ответила она без колебаний. — Антон погиб неожиданно, а с Олегом мне пришлось бы ждать этого каждый день. Вы знаете, что такое реактивщик?

— Приблизительно. Но, между прочим, мотоцикл тоже не безопасное занятие. У меня есть приятель в ОРУДе. Он уверяет, что еще ни один мотоциклист не прожил свой век с нетронутыми костями.

— Ну, я мало езжу. Своей-то машины у меня нет.

— А вы хотели бы иметь мотоцикл?

— Я хотела бы иметь "Москвич".

— Или "Волгу"?

— "Москвич" современней.

— Вы и машиной управляете?

— Нет. Но вы спрашивали об Антоне.

— Конечно. Я отвлекаю вас. Каким он вам показался с самого начала?

— Не знаю, с самого начала я не думала об этом. Но потом увидела, что у нас много общего. Нам самим приходилось пробиваться. Никто не помогал. Вы думаете, это легко — поступить в университет?

— Трудно?

— Я поступала два раза. Работала лаборанткой в ботаническом саду.

— Приятное место.

— Летом. А зимой, знаете? Руки мерзнут, земля всегда под ногтями.

— Но вы, кажется, из деревни?

— Родители преподают физику и математику в районной десятилетке.

— А вам это занятие не по душе?

— Вы угадали… Антон тоже не любил деревню. Знал, что это за мед. Не по газетам. Вам странно такое слушать? А я правду говорю.

— Он оставил там жену, — сказал Мазин, не принимая вызова.

— Вы, как моя тетка, рассуждаете. Говорит, что меня бог наказал за женатого.

— Его он наказал больше.

— Никто никого не наказывал! Антона не за что было наказывать. Ему не везло. Он всегда чувствовал, что ему не везет.

— Он говорил об этом?

— Да, он часто говорил об этом.

— А о чем вы еще говорили?

Она пожала плечами:

— Обо всем. Он хотел многого достигнуть. Но ему был нужен близкий человек.

— И вы могли стать таким человеком?

— Да, — сказала она убежденно. — Со мной ему было хорошо.

— Расскажите, как складывались ваши отношения. Сразу удачно или трудно? Были ли осложнения?

— Осложняла только Кротова.

— Каким образом?

— Он считал себя обязанным ей. Как будто можно любить из благодарности!

— Так он говорил вам?

— Нет. Это я ему говорила.

— Вы думаете, что понимали его? Ведь с Тихомировым было трудно, наверно? С двумя женщинами жизнь не сложилась.

— В этом он не виноват. Он был хороший. Просто ему не везло, повторила Светлана. — Ему нужна была не такая женщина, как они…

Из записной книжки Антона Тихомирова:

"Удивительно, как быстро я забыл Ир. Даже о сыне почти не думаю. А ведь когда мы поженились, я был уверен, что это на всю жизнь. Конечно, Ир. оказалась далеким от меня человеком, очень приземленным, но мне она не сделала ничего плохого. Я никогда не испытывал к ней враждебности, и тем не менее она больше не существует для меня. Это обидно. Обидно потому, что, вычеркнув из жизни ее, я потерял и ту часть своей жизни, которая была пройдена вместе.

Но главное — мысли, которые приходят в голову о любви вообще. Почему то, что казалось дорогим, обесценивается до нуля? Значит ли это, что подвиги всевозможных Ромео и Джульетт — лишь ненормальные отклонения? Срабатывает механизм продолжения рода и отключает разум? Но "продолжать род" в самом непосредственном и вульгарном смысле мы можем и независимо от любви. Зачем же психозы и иллюзии?

Как далеки мы до сих пор от понимания наиболее сложных процессов в человеке. Говорят о необъятных перспективах генетики, но при моей жизни мы вряд ли уйдем дальше умения предостерегать от производства на свет дебилов. До глубинных процессов, определяющих личность, а не плоскостопие, дотянутся, в лучшем случае, внуки. А нам по-прежнему остается вместо науки философия. И никто мне не скажет, как сложатся мои отношения с Инной через год. А впрочем, если бы это можно было узнать, я побоялся бы заглядывать в будущее. Когда я таскал трехпудовые мешки, чтобы заработать на апельсины для беременной Ир., я б не поверил никакой машине, отгадавшей правду. Хорошо, что такой машины нет и сегодня. Но с другой стороны, должны ли мы прятаться от фактов, как страусы? Люди изживают в себе друг друга не потому, что не сошлись характерами. Зачем же лицемерить, взваливая вину на любимого недавно человека? Или хотя бы на самого себя?"