— Для тебя это просто комната, в которой ты живешь, а для меня целый мир. Недостижимый мир мечты. Я это понял, когда эвакуировались. Ночевали в нетопленой хате. Я скорчивался под одеялом и полушубком, наброшенным сверху, и вспоминал твою комнату с этим оружием на ковре. И хотя я был в ней много раз — поверить в это не удавалось. Она была комнатой из сказки.

Я смотрела вокруг себя, видела пыль на книгах, треснувшую ножку шкафа, выеденные молью пятна на ковре и думала, что он все-таки прав. И была рада.

Это были наши самые счастливые дни. Мы почти никуда не ходили, сидели дома, и нам было хорошо. Даже о будущем мечтали.

Считается, что каждая женщина, особенно в моем возрасте, панически спешит в загс, но я, честное слово, не думала об этом. Все казалось простым и понятным. И ему тоже. Он не обманывал меня.

— Простите, Тихомиров с самого начала знал о работах вашего отца?

— Он слышал о них еще студентом, а когда вернулся, был страшно удивлен, что я их не опубликовала. Но ведь записи нужно было подготовить к печати, а я не хотела иметь дело с Рождественским.

— Вы не жалуете эту семью.

— Нет, Игорь другой, конечно. А отец… Как он бросил папу! Это тоже искусство. Он не разоблачал его, даже сочувствовал, но как он сумел постепенно перестать бывать у нас! Так естественно — все реже, реже и всегда с благородным видом. Вот этой продуманности я не прощу никогда… Он это прекрасно понимает. Как же я могла доверить такому человеку папины бумаги? Живые строчки, которые он писал в последние дни… Мне было очень тяжело отдать их в чужие руки.

Антон знал о работах отца только с моих слов, потому что записи находились тогда в Саратове у тети Даши. Над своей темой он начал работать вполне самостоятельно.

— И мог довести ее до конца?

— Я скажу. Дело тут не в способностях, а в характере. Например, отец был всегда уверен в себе. Он знал, что делает. Но у него не было тщеславия, жажды успеха. Когда ему пришлось уйти из университета, он жалел только лабораторию, но никак не положения, которого лишился.

Антон был совсем другим. Его преследовал комплекс неполноценности. Он постоянно боялся неудачи. Не знаю, откуда это шло — от жизни или таким уж родился. А может быть, какое-то обостренное предчувствие. Ведь неудача в конце концов произошла.

Он взял тему, о перспективах которой папа писал в последней книжке. Оттуда Антон и начал. Не все удавалось, однако он рассчитывал, что закончит диссертацию к сроку.

Приблизительно в это время я получила письмо от тети Даши. Мне хочется, чтоб вы его увидели, особенно дату. Это имеет значение.

Инна достала из сумки колечко с ключами и открыла старый секретер. Там лежала целая пачка писем. Она взяла одно, верхнее:

— Вот, пожалуйста!

Мазин привычно глянул на штемпель. Письмо пришло около года назад. Соответствовала штемпелю и дата на листке бумаги.

— Все не нужно читать. Там много домашнего, вот отсюда…

Написано письмо было красными чернилами, нетвердым, но очень аккуратным почерком, какому учили в гимназиях.

"…Ты помнишь, конечно, Иннуся, что Константиновы бумаги с его последними трудами хранятся у меня. Они в целости и сохранности. Мне сейчас знающие люди говорят, что запрет на генетику снят и добрые имена ученых, в этой науке работавших, восстановлены. Не пришло ли время показать труды Константина специалистам? В них, наверно, много интересного. Это наш долг перед твоим отцом. Напиши, что ты об этом думаешь. Если согласна со мной, я перешлю тебе тетради почтой, а лучше сама привезу, а то еще могут пропасть…"

— Видите, письмо написано после того, как Антон завершил основную работу над диссертацией. А показала я ему тетради еще позже, после приезда тети Даши.

— Значит, он не мог оттуда ничего заимствовать?

— Все сложнее и трагичнее. Когда Антон прочитал записи, он пришел ко мне. Я никогда не забуду этого вечера.

Он молча разделся, вошел сюда, в комнату, и сел на диван.

— Что с тобой? — спросила я.

Антон улыбнулся через силу, достал из портфеля тетрадки и протянул мне.

— Это интересно?

— Очень.

— И можно опубликовать?

— Нужно.

Я была рада и не могла понять его сдержанности:

— Так это же чудесно.

— Конечно.

— Что с тобой, Антон?

Он еще раз попытался улыбнуться:

— Ты слышала когда-нибудь про парня из Монголии, который изобрел велосипед?

— Какой велосипед?

— Никому не нужный, деревянный. Он не знал, что велосипед давно существует.

— Ну и что?

Я начинала догадываться.

— Я тоже такой изобретатель. То, над чем я работал три года, было найдено твоим отцом десять лет назад.

— Ну и что? — повторила я, потому что не знала, что сказать.

— Ничего.

— Как "ничего"?

— Ну, пусть будет "все". Все рухнуло.

— Ты же шел самостоятельно!

— Самостоятельно ломал дрова. Представляешь, что такое деревянный велосипед?! А я мечтал о докторской диссертации.

Я нелепо листала тетрадку, в которой ничего не понимала. Произошла бессмысленно трагическая вещь. И я сказала первое, что пришло в голову:

— А если я опубликую это после твоей защиты?

Он покачал головой:

— Будет еще хуже.

— Почему?

— Всем ясно, что я имел доступ к записям. В худшем случае меня лишат степени. В лучшем… Впрочем, лучшего тут быть не может. Так или иначе, на меня ляжет пятно, которое не смыть.

— Но я могу подтвердить правду.

— Тебе не поверят. Ты забываешь, что мы с тобой сейчас одно целое. А что ты сделаешь с теми, кто будет лить грязь у нас за спиной?

Он был прав.

— Что же делать!

— Я уже сказал. Ничего. Вернее, ты должна опубликовать все, что здесь написано.

— А ты?

Сморщился, как от зубной боли.

Окончу аспирантуру без защиты. Возьму новую тему Вместо того, чтобы через год стать доктором, буду через пять лет кандидатом.

— Ты еще шутишь?

— Нисколько. Шутить сил нет, хотя это единственное, что у меня осталось.

— Нет же безвыходных положений!

— Но не все выходы открыты для порядочных людей.

— Я мог бы сказать тебе, что потерял эти тетради в автобусе или у меня украли портфель.

— Как ты можешь так говорить!

— Я только называю выходы, чтобы ты могла их оценить. Я долго думал. И как видишь, не сразу к тебе пришел. Зато я все продумал. Нужно поступить честно и напечатать работу твоего отца.

— Хорошо, — сказала я. — Пока никому ничего не говори. Я тоже подумаю.

— Вы, конечно, понимаете, что я решила?

— Да, — сказал Мазин.

— Это оказалось очень трудное и… неправильное решение. Однако поймите меня. Говорят, что лучшее решение — честное, принципиальное. Но в данной ситуации все перевернулось вверх ногами. Напечатать труд отца было правильно, принципиально и честно вообще. Но по отношению к Антону это было несправедливо. Меня возмутила нелепость и жестокость происшедшего. Опубликовать рукопись значило лишить Антона всех надежд, сбросить его в пропасть. Вы не представляете, как он мечтал об успехе. И он добился его! Сам. И вдруг все разлетается в прах.

Я спрашивала, а как бы поступил отец? И мне казалось, что он понял бы меня. Он всегда говорил, что в науке несущественно, от кого исходят открытия, кем они подписаны, главное, чтобы они достались людям. Я знала, что Антон может не оправиться от удара, и тогда он погибнет как ученый. Этого бы папа мне не простил. Но, с другой стороны, опубликовать новое открытие отца было моим долгом и моим желанием. А приходилось выбирать между отцом и Антоном. Мне было невыносимо тяжело.

Через несколько дней был день рождения Антона. Он ничего больше не говорил о рукописи и старался держаться молодцом. Утром он позвонил в музей и сказал, что хочет провести свой праздник вдвоем, у меня.

Пришел он с шампанским и пирожными и казался совсем обычным, пошутил даже сразу:

— Явился за подарком!

— Сначала раздевайся!