В общем, занял беспроигрышную позицию.

Клара родила двоих детей, они требовали постоянной заботы и внимания, потому и оставила свою малозаметную и не денежную работу, тем более что зарплаты Татарова хватало, а у Клары остались отцовские знакомства, которые она использовала нечасто, но с умом. Так и дорос Гаврила Климентиевич в пятьдесят лет до заместителя начальника главка, думал, поднимется еще на ступеньку, но просчитался. Когда предыдущий его начальник ушел на пенсию, Гаврила Климентиевич не без приятности приготовился поменять кабинет — он уже пять лет ходил в заместителях, и столько же оставалось до пенсии, — к тому же был у него на эту тему мимолетный разговор с министром, правда, министр не сказал ничего определенного, но и не отказал. И вдруг!..

Татаров ничем не выказал своего раздражения и неудовольствия, даже возмущения, овладевшего им, когда узнал, кого назначили начальником. Но дома вечером дал выход эмоциям. Налил полный стакан водки и выпил, не закусывая, под удивленным и взволнованным взглядом Клары.

«Вот так и служи, — заявил с горечью. — Знаешь, кого на главк поставили? Кононенко!..»

«Не может быть! — всплеснула руками. — Сашку Кононенко?»

Дело в том, что этот Сашка, по глубокому убеждению супругов, был обычным молокососом и выскочкой, ему но- чему-то не нравились укоренившиеся в главке традиционные порядки. Где только не выступал: на профсоюзных собраниях, в парткоме, на совещаниях в министерстве!..

Гаврила Климентиевич не сомневался на его счет — типичный горлопан, — а выходит, наверху прислушались к нему. А если прислушались, значит, не считаются с ним, старым, опытным и испытанным руководителем.

А если не считаются?..

Татаров понимал: это — падение. Точнее, может, и не падение, но и перспектив у него никаких. Самое большее, на что может рассчитывать, — дотянуть до пенсии.

А потом — персоналка, ценный подарок, речи, насыщенные теплыми словами о его вкладе и бесценном опыте, и вереница грустных дней ничем не приметного пенсионера.

На следующий день Татаров первый приветствовал нового начальника главка. Без лишних эмоций, сдержанно, однако и не без почтительности. Тот даже удивился и не удержался от вопроса:

«Не трудно ли вам будет работать теперь, Гаврила Климентиевич?»

Татаров выдержал его внимательно-изучающий взгляд.

«Нет, — ответил, — я старая и закаленная кадра, — он так и сказал полушутя: «кадра», — и надеюсь, мы сработаемся».

А что ему оставалось? Уйти из главка? Куда? На какую зарплату? Где ему станут платить такие деньги? И кто знает, что у Татарова вот уже сколько лет не было больше трояка на так называемые карманные расходы?!

Да, Клара и дети забирали все деньги. Все без остатка. Жена вела строгий учет доходов мужа — ей всегда не хватало денег, особенно в последние годы, когда подросли и пошли в вузы дочка с сыном, когда кумир семьи — Томочка могла носить только американские джинсы, тянувшие чуть ли не на пол зарплаты Гаврилы Климентиевича.

С точки зрения Татарова, он сработался с новым начальником главка. Хотя и было иногда трудно, выполнял все ого указания, не протестовал против нововведений, часто но соглашаясь с ними, лишь тихонько тормозил что мог. Так и тянул лямку от понедельника до пятницы. Настоящая жизнь начиналась лишь в субботу, на садовом участке, куда жена и дети наезжали в основном летом: полакомиться ягодами и фруктами.

Татаров сам копал землю, сажал овощи, обрезал деревья, но выполнял эти садово-огородные работы без особого энтузиазма, истинное же удовлетворение получал по вечерам, уединившись в маленькой пристройке к даче, где стоял сверлильный станок, а по стенам были развешаны инструменты — десятки различных ключей, пассатижи, сверла, клещи, ножницы по металлу, напильники — все необходимое для небольшой слесарной мастерской. И ничто не висело без дела. В субботние и воскресные вечера Гаврила Климентиевич мастерил различные поделки. Из двух старых велосипедных колес сделал удобное приспособление для наматывания поливного шланга, к бачку на чердаке приделал трубку и теперь точно знал уровень воды в нем, сконструировал миниатюрный лифт, которым поднимал из подвала разные банки и склянки…

Единственное, чего не хватало Татарову, — машины. Обычного «Москвича» или «Запорожца». Он не гордый, что из того, что ездит на служебной «Волге», однако служебная — не своя, ее бы он довел до наивысшего совершенства. Ведь никто не знает, что руководство главком для него — дело побочное, что он, если честно, слесарь, может быть, гениальный слесарь, и, вероятно, на этом пути его жизненные успехи были бы заметнее, по крайней мере, удовлетворения имел бы больше, чем от своей высокой должности.

О «Ладе» Гаврила Климентиевич даже не мечтал. Поэтому, когда этот мерзкий тип предложил…

Рука Татарова остановилась, не дотянувшись до кнопки, чтоб вызвать секретаршу. Весь следующий день нетерпеливо и с тревогой он снимал телефонную трубку и, наконец услышав голос Манжулы и вопрос: «Решили?» — ответил, ненавидя и презирая себя: «Да. Приезжайте».

Но Манжула на такую удочку не попался.

«Зачем? — возразил. — Зачем мозолить глаза вашей секретарше и сотрудникам? Во время обеденного перерыва я жду вас в парке напротив автодорожного института».

Он сидел на скамейке, издали улыбаясь Татарову. Улыбаясь гадко, по-заговорщицки, но поднялся вежливо, даже почтительно. Постучал пальцами по новенькому черному кожаному «дипломату».

«Тут ровно на шестую модель, — сказал и поставил «дипломат» между собою и Гаврилой Климентиевичем. — Надеюсь, завтра вы подпишете нужные бумаги. Их подготовит Гудзий».

«Что? — не поверил Татаров. Гудзий? Леонид Павлович? Он с вами? Но ведь я считал: никто не будет знать…»

«Леонид Павлович — свой человек, и ему можно доверять, — сказал Манжула уверенно, будто Татаров уже стал его соучастником. — Ваша подпись многое решает, и мы ценим это… — дотронулся до «дипломата». — Но кто-то же должен подготовить бумаги для подписи. Вам негоже давать кому-либо указания об этом».

Он был прав, Татаров сразу понял. Действительно, его распоряжение отправить вагон алюминиевого листа какому-то маленькому заводу могло вызвать удивление подчиненных. Выходит, этот прохвост — человек с головой, по крайней мере, у него хватило здравого смысла как-то подстраховать его, Татарова.

Гавриле Климентиевичу это понравилось, и он уже без колебаний положил «дипломат» себе на колени…

Но Гудзий… Вечно улыбчивый, услужливый, выступает чуть ли не на всех собраниях, критикует и наставляет, даже требует, а на деле получается…

Татарову стало неприятно, будто почувствовал противный запах или дотронулся до чего-то скользкого. Лишь кивнул на прощание Манжуле и направился к троллейбусной остановке. Держал «дипломат» крепко, даже не веря, что все так произошло — быстро и просто. Проехав две остановки, вышел, нашел свободную скамью в укромной аллейке и дрожащими пальцами открыл «дипломат».

Девять пачек по тысяче рублей в каждой. Купюрами по двадцать пять рублей. И еще две сотенные бумажки. Девять тысяч двести рублей — ровно на шестую модель «Жигулей».

Гаврила Климентиевич щелкнул замками «дипломата». Теперь у него будет «Лада», когда только захочет. Даже в будущем месяце. Ему уже предлагали машину, но отказался.

Что ж, будем считать этот вопрос решенным. Но как объяснить покупку машины Кларе и детям? Ведь они знают все доходы — считают каждый его рубль…

Выигрыш?

Несолидно и подозрительно. По крайней мере, у Клары это не пройдет. Потребует, чтобы показал облигацию, а где ее взять?

Признаться, как на самом деле получил деньги?

Только одна мысль об этом привела Гаврилу Климентиевича в ужас. Нет и еще раз нет. Может, Клара и отнеслась бы к этому спокойно, может, даже с удовольствием взяла бы деньги, наверно, с удовольствием, но это исключается…

Да, он ни за что не скажет им. Ведь всю жизнь кичился своими добродетелями, всегда громко и категорически осуждал любые проявления нечестности, мошенничества.