— Вы неплохо поэтизируете профессию шпиона, — прервал я свою собеседницу. — Но это теория…

— Правильно, практика грубее и страшнее, — согласилась Янковская. — В тот вечер, когда вы познакомились со мной, Блейка застрелили…

— Кто? — перебил я Янковскую.

— Это не установлено, — уклончиво ответила она. — Застрелили Блейка и…

— Застрелили меня, — договорил я. — Можно догадаться, почему застрелили Блейка, но для чего было убивать меня?..

— Ах, без причины не делается ничего, — сказала Янковская. — Вы стали свидетелем происшествий, которые не должны иметь свидетелей…

— По вашей милости, — сказал я. — Я не навязывался вам в попутчики…

— Это неважно… — Она точно отмахнулась от моего упрека. — Но вы оказались счастливее Дэвиса.

— По причине вашего неумения стрелять? — спросил я.

— Нет, стрелять я умею, — возразила она. — Но в момент, когда я в вас целилась, мне пришла мысль сохранить вас и подменить вами Блейка…

— Убитого немецкой разведкой? — спросил я. — Мне ведь нужно знать, кем убит Блейк.

— Я же сказала вам, что это не установлено, — повторила Янковская. — С таким же успехом это могла сделать и советская разведка.

Я не хотел с ней спорить.

— Но для чего нужен вам я? — спросил я.

— О, это очень важно, — охотно пояснила Янковская. — Важно, чтобы англичане и немцы думали, что Блейк жив. Если Интеллидженс сервис узнает, что Блейк погиб, сюда пришлют другого резидента, и кто знает, как я еще с ним сработаюсь. А немцы, кроме того, имеют на Блейка свои виды, и в ваших интересах их не разочаровывать. Думаю, что они попытаются вас завербовать, и вам придется делать вид, что вы работаете и на англичан и на немцев.

— А если я не буду делать вид, что на кого–то работаю? — поинтересовался я. — Что тогда?

— Тогда вы отправитесь вслед за бедным Дэвисом, — просто сказала Янковская. — В этой игре никто никому не дает форы.

— А если я все же не соглашусь? — повторил я. — Какие у вас гарантии, что я не воспользуюсь первым представившимся мне случаем и не убегу к своим?

— Привязанность к жизни, — уверенно возразила Янковская. — Вы нормальный человек и хотите жить, а в Советской России вас ждет расстрел.

— Расстрел? — удивился я. — За что?

— Не так уж сложно вызвать подозрение к человеку, — сказала Янковская. — Небольшой труд дать русским понять, что вас завербовали и перебросили обратно для шпионажа. Вы уже достаточно скомпрометированы связью со мной…

Я действительно хотел жить. Но смерть я предпочел бы бесчестию. Как бы меня ни пытались скомпрометировать, все равно я решил бежать к своим. Но сделать это надо было умно, и поэтому на какое–то время приходилось вступить в игру, которую предлагала Янковская.

— Чего же вы от меня хотите? — спросил я.

— Прежде всего, чтобы вы меня развязали, у меня затекли руки и ноги, — ответила она. — А затем, чтобы вы были Дэвисом Блейком.

Я развязал ее; убивать меня ей не было расчета, а убивать ее я не собирался, тем более что без предварительной подготовки бежать из Риги просто было невозможно.

— Но вы так и не объяснили мне всей этой истории с поцелуем, — сказал я. — Кто же все–таки находился тогда ночью в машине, и почему вы очутились на лестнице?

— Ах, это все частности! — небрежно сказала она. — Как–нибудь узнаете, не в этом суть.

— А в чем же?

— В завтрашнем дне. Надо действовать, а не оглядываться назад.

— Что же мне надо делать?

— Быть Дэвисом Блейком, я уже сказала. Для начала этого достаточно.

— А вы не думаете, что Блейк, которого вы предлагаете мне изображать, может быть изобличен? — возразил я.

— О, нет, это предусмотрено, — объяснила она. — У Берзиня был свой круг знакомых, но те, кто кренил вправо, бежали из Риги в первые дни ее советизации, а те, кто кренил влево, эвакуировались вместе с советскими учреждениями, и, наконец, если ваша личность не вызывает никаких сомнений ни у вашей кухарки, ни у вашей любовницы, кто еще посмеет усомниться в том, что вы не Август Берзинь?

— Кто моя кухарка и что она думает, я уже знаю. Но что касается любовницы, дело обстоит несколько хуже: я не знаю, кто она.

— А вы не догадались? — насмешливо спросила Янковская, расправляя затекшие руки. — В противном случае вряд ли я была бы так хорошо посвящена в дела Блейка!

Янковская прошлась по комнате.

— Вот что, Август, — деловито сказала она. — Я пойду в ванную и приведу себя в порядок, а вы переоденьтесь, и мы проверим, действительно ли вы так похожи на Берзиня, как это кажется мне.

И я послушался ее, потому что мне не оставалось ничего другого. Мы спустились вниз, знакомый автомобиль стоял у подъезда.

— Это чья машина? — спросил я. — Ваша или моя?

— Ваша, — ответила Янковская. — Но я не хочу, чтобы она находилась сейчас в вашем распоряжении.

Это было понятно.

Она опять села за руль, машину она водила хорошо.

— Куда мы едем? — спросил я. — Это не секрет?

— Нет, — ответила она. — К профессору Гренеру, кому вы в значительной степени обязаны своим выздоровлением.

— К тому самому аисту, которого мне довелось видеть в госпитале? — догадался я. — Под каким же именем я буду ему представлен?

— Он знает вас по именем Августа Берзиня. Но подозревает, что вы Дэвис Блейк.

— Не без вашей помощи? — спросил я.

— Нет, — ответила она. — Немцы и без меня знали, что под именем Августа Берзиня скрывается Дэвис Блейк.

— Но если они знают, что я английский шпион, почему бы им меня не арестовать? — поинтересовался я. — Англия находится с Германией в состоянии войны!

— Не будьте наивны, — снисходительно сказала Янковская. — Они имеют на вас далеко идущие виды. Неужели вы думаете, что они стали бы так старательно лечить какого–то там латыша?

— Так вот почему этот профессор цитировал мне Шекспира!

— Конечно, немцы уверены, что вы стали жертвой советской разведки.

— А что… этот ваш Гренер?..

— О, Гренер! Вам следует с ним подружиться. В Риге он представляет не только медицинскую службу, он влиятельная фигура в гитлеровской администрации. Видный профессор, он вступил в нацистскую партию еще до прихода Гитлера к власти. С ним лично знаком Геббельс, у него большие международные связи, и он даже выполнял какие–то специальные поручения гитлеровцев за границей…

— Аттестация что надо, — сказал я. — Только я не верю, что он хороший врач, хороший врач не пойдет на службу к этим выродкам…

— Вы опять рассуждаете по–детски, — возразила Янковская. — Неужели вы думаете, что среди гитлеровцев нет способных людей? Они бы тогда не продержались и месяца! А что касается Гренера, многие коллеги по партии даже упрекают его в излишней гуманности. Во всяком случае, именно такие люди, как Гренер, представляют в гитлеровской партии сдерживающее начало.

На одном из перекрестков нас задержало скопление машин и пешеходов. Янковская нетерпеливо выглянула из машины, и шуцман — полицейские появились на улицах Риги чуть ли не на другой день после занятия города немцами, — точно отодвинув своим жезлом все прочие машины в сторону, любезно кивнул, предлагая Янковской ехать.

Она умела обвораживать даже полицейских!

— А каким образом вы сами очутились в госпитале? — поинтересовался я. — Что вы там делали?

— Ухаживала за вами, — объяснила Янковская. — Мне разрешили ухаживать за вами. Немцы знали, кто вы такой, и понимали мои опасения. Мало ли о чем вы могли проболтаться, лежа без сознания. Поэтому всегда хорошо, когда около такого больного находится осведомленный человек.

Мы остановились у дома, который занимал профессор Гренер. Судя по тому, что немецкая администрация отвела генералу Гренеру целый этаж в большом трехэтажном доме, он считался генералом влиятельным.

Перед домом стояло несколько машин, у подъезда, разумеется, дежурил эсэсовец. Однако он не остановил нас, когда мы подошли к двери: или он знал Янковскую, или у него вообще был наметанный глаз.