— Вы такого не знаете? — с явным огорчением задал мне вопрос незнакомец.

— Во всяком случае, не помню, — отозвался я. — Возможно, мы и встречались. Это какой–нибудь русский офицер?

— Да, — подтвердил незнакомец. — И у меня от него к вам письмо.

— Написанное по–русски?

— Да, — подтвердил незнакомец.

— В таком случае мне оно ни к чему. Я сказал вам, что не знаю этого языка.

— Что же мне передать полковнику? — сердито спросил незнакомец.

Я улыбнулся.

— Привет, если мы с ним когда–нибудь встречались, только привет и наилучшие пожелания!

Незнакомец задумался.

— Не хотите ли вы с ним… встретиться? — не совсем уверенно спросил он.

— А разве этот самый… как его… полковник Жернов здесь? — удивился я.

— Ну, это неважно, — неопределенно ответил незнакомец. — Я вас спрашиваю: хотите вы с ним встретиться?

— А почему бы и нет? Если мы действительно встречались, мне приятно будет возобновить наше знакомство.

— Хорошо, — решительно сказал незнакомец.

Минуты две или три он молчал, что–то соображая, потом передернул плечами и отчетливо проговорил:

— Хорошо, вы с ним встретитесь. Завтра вечером я за вами зайду. Только никому об этом не говорите. Будет хорошо, если вы достанете машину. Шофер не нужен, я вас отвезу и привезу, но в крайнем случае можно обойтись без машины. Скажем, часов около девяти. Что вы на это скажете?

— Хорошо, — сказал я. — Это несколько таинственно, но я люблю приключения.

В конце концов мне нечего было терять. Если это провокация, решил я, мне легко будет отговориться. Немцы знали, кто такой Блейк, и вполне естественно, что Блейк мог пытаться установить связь с русскими. Блейк мог даже заявить, что собирался выдать русских шпионов немцам, начать свою службу у них, так сказать, не с пустыми руками. Все это можно было сделать в том случае, если это провокация. «Ну а вдруг я на самом деле увижу Жернова? — подумал я. — Может быть, именно он осуществляет связь с рижским подпольем или руководит партизанами и координирует их действия? Все может быть. Тогда было бы непростительно отказаться от этой встречи. Жернов перебросит меня к своим, и я снова окажусь в рядах армии…»

— Значит, завтра вечером, — повторил незнакомец. Он доверительно придвинулся ко мне. — Надо полагать, что за вами тщательно наблюдают, — негромко сказал он. — Я постараюсь увильнуть от слежки, а вы придумайте что–нибудь, чтобы оправдать свое отсутствие. Нельзя предвидеть все случайности. Мы можем задержаться за городом до утра, и не надо, чтобы ваше отсутствие привлекло внимание…

— Хорошо, я постараюсь, — согласился я.

Незнакомец испытующе посмотрел на меня и встал.

— Я могу на вас положиться?

— Да, вечером, один, с машиной и полное молчание.

Всю ночь раздумывал я о предстоящей встрече. Хотя она казалась маловероятной, тем не менее мысль о свидании с полковником Жерновым волновала меня.

Жернов являлся моим непосредственным начальником. Это был типичный офицер–академик. Человек широкого образования и высокой культуры, он почти весь свой век провел в стенах военных академий и штабных кабинетов. Молодой офицер царской армии, он оказался в числе тех русских офицеров, которые сразу же после Октябрьской революции перешли на сторону Советской власти. Некоторое время он воевал на фронте — сперва на Восточном, потом на Южном, — потом попал в штаб и здесь обрел свое призвание. Из штаба армии его перевели в штаб фронта, из штаба фронта — в генеральный штаб. Вступил в партию, окончил академию, остался в академии преподавателем, стал профессором и лишь за несколько лет до войны вернулся на штабную работу. В генштабе он занимал ответственный пост и, помимо своей основной работы, много помогал нам, молодым офицерам. Но представить себе Жернова в полевых условиях и тем более в условиях партизанской войны я не мог. Да и возраст его был уже не таков, чтобы находиться на переднем крае. Однако случиться могло все!

Хотя, конечно, не исключена была и возможность провокации. Имя Жернова вполне могли использовать в качестве приманки, на которую можно было меня взять.

Да, всю ночь раздумывал я, действительно ли мне доведется встретиться с полковником Жерновым, или это всего–навсего провокация, и мне, если я не погибну, придется выкручиваться, изворачиваться и доказывать, что согласился встретиться с русским полковником Жерновым только для того, чтобы выдать его немцам. Однако вряд ли незнакомец стал бы предупреждать меня о слежке и советовать найти объяснение для своего отсутствия, если бы он был провокатором…

Это было бы ему просто не нужно, хотя он мог это сказать с целью вызвать к себе больше доверия.

Так или иначе, но, принимая предложение незнакомца, я должен был обезопасить себя со стороны Янковской и Эдингера, вернее, со стороны ищеек возглавляемого им учреждения. Свой маневр я решил начать с начальника гестапо. В случае, если против меня затевалась провокация, он себя как–нибудь да выдаст, когда я предупрежу его о своем отсутствии, думал я. У меня составилось впечатление, что это был характер театральный, склонный к эффектам. Эдингер, рисующийся своей проницательностью, мог бы играть благородных отцов в старинных мелодрамах. Стоит мне соврать, думал я, как он не удержится от удовольствия вывести меня на чистую воду. Начать следовало с Эдингера, и. если мой незнакомец не подослан гестапо, я надеялся до чего–нибудь договориться и даже сослаться затем на Эдингера, чтобы оправдать свое отсутствие в глазах Янковской.

Я с утра созвонился с Эдингером по телефону, и на этот раз мне не пришлось заходить в комендатуру, меня ждали у подъезда и тотчас проводили к нему: очевидно, мистер Блейк серьезно интересовал немцев.

— Господин обергруппенфюрер, я много думал над вашим предложением, — заявил я ему с места в карьер.

— Отлично, — одобрил Эдингер.

— Я думаю, мне следует активизироваться, — продолжал я.

— Это тоже правильно, — согласился Эдингер.

— Поэтому я хотел бы иметь немного больше свободы.

Эдингер испытующе посмотрел мне в глаза.

— Выскажитесь, — попросил он. — Я не совсем понимаю, чего вы хотите.

— Не скажете же вы, что я предоставлен самому себе? Вы ведете за мной очень тщательное наблюдение.

— Нет, не скажу, — согласился Эдингер и, подумав, откровенно признался: — Мы изучаем вас, но я не сказал бы, что очень тщательно. Некоторые из ваших девушек работают у нас, но… — Он провел рукой по столу, как бы смахивая невидимые крошки. — Но все это не то. — На его лице появилось мечтательное выражение. — Девушки!.. Я не знаю, чем вы там с ними занимаетесь, но не думаю, что ради них вы провели в Прибалтике несколько лет. — Он повел усиками, точно таракан. — Вы хороший конспиратор, господин Блейк. Я должен признаться, мы не знаем о вас ничего существенного, поэтому мы и решили установить с вами контакт.

Я мысленно поблагодарил своих посетительниц; надо полагать, они добросовестно информировали немцев о наших свиданиях, и так как, по существу, им нечего было обо мне сказать, немцы считали, что я хорошо скрываю от них свою истинную деятельность.

— Так о какой свободе вы говорите, господин Блейк? — поинтересовался Эдингер.

— В данном случае о свободе передвижения, — сказал я. — Я буду откровенен с вами, господин обергруппенфюрер. Вы буквально блокировали меня в Риге, а мне необходимо связаться с Лондоном.

— Кто же вам мешает? — любезно осведомился Эдингер. — Вы так ловко устраиваете свои дела…

— Вот поэтому–то я и не могу выполнить свое намерение, — с досадой подчеркнул я. — Не считайте меня мальчиком. Если бы я держал рацию у себя дома, вы давно бы меня запеленговали. В том–то и дело, что моя рация заморожена.

— Ваша рация в Риге? — поинтересовался он.

— В окрестностях Риги. Я хочу снестись с Лондоном, возникнуть, так сказать, как феникс из пепла. Возможно, там меня даже похоронили. А потом… потом мы продолжим наш разговор…

Эдингер снова пошевелил своими усиками.