— Но позвольте, — возразил я. — Я наблюдал за Чарушиным достаточно тщательно. Он выполняет весьма серьезные поручения. Конечно, он не посвящен в мои отношения с вами, он убежден, что служит британским интересам…

— Вы серьезный разведчик, Блейк, но в данном случае этот Чарушин играет на ваших английских чувствах, — укоризненно сказал Эдингер. — Его подослали к вам, и если он вас еще не убил, то только потому, что ему удобно прятаться в вашей тени. Мы давно к нему присматриваемся. Впрочем, не буду скрывать: так же, как и к вам. Но если вас не в чем упрекнуть, ваш шофер уличен…

Вот когда я убедился, как был прав Пронин, удерживая меня от участия в каких бы то ни было делах Железнова, — он видел дальше и больше меня. Молодые бойцы часто ропщут, когда их держат в резерве, но опытные командиры лучше знают, кого и когда надо ввести в бой.

— Не смею больше спорить, — холодно произнес я, показывая, однако, что я еще не вполне убежден Эдингером. — Я только прошу вас повременить с арестом: мне хочется самому убедиться в предосудительных связях Чарушина.

— Своей защитой Чарушина вы компрометируете себя! — раздраженно ответил Эдингер. — Вас, как англичанина, волнует не существо, а форма. Я заверяю вас, что с вашим шофером будет поступлено по закону. Положитесь на нас, предоставьте его собственной судьбе, поймите, для вас это наилучший выход…

Эдингера вообще трудно было переубедить, а в данном случае просто невозможно. По–видимому, он нацелился на Железнова очень основательно. А может быть, и не только на Железнова! Но все это могло быть и провокацией; прямых улик против меня не имелось. Выполняя приказание Пронина, я вел себя очень осмотрительно, но мне могли неспроста сообщить о предстоящем аресте Железнова: исчезни Железнов, будет очевидно, что это я предупредил его.

Тут опять появился гауптштурмфюрер Гаусс.

Вероятно, когда Эдингер говорил Гауссу о «задании особой важности», он хотел показать мне образец немецкой быстроты и аккуратности.

— Разрешите, господин обергруппенфюрер? — спросил Гаусс деревянным голосом.

— Да, да! — сказал Эдингер. — Узнали что–нибудь?

Гаусс молча подал Эдингеру узкий листок бумаги. Эдингер взглянул на него и тотчас передал мне.

На листке значилось: «Мадона, Стрельниеку, 14».

— Это все? — спросил Эдингер.

— Адрес ветеринарного врача Озолса, — ответил Гаусс. — Он живет в Мадоне.

Возможно, подумал я, этот адрес и послужит ключом к списку. Я поблагодарил Эдингера и поспешил откланяться. Мне не хотелось возвращаться к скользкому разговору о Чарушине.

— Помните, о том, что произойдет с вашим шофером, не знает никто, — предупредил меня на прощание Эдингер. — Вы еще будете мне благодарны.

— Можете быть уверены, господин обергруппенфюрер, — заверил его я. — Хайлитль!

Я отсалютовал Эдингеру поднятой рукой и заторопился вниз, в машину.

— Давай! — сказал я.

Железнов включил мотор и удивленно посмотрел на меня.

— Что это ты как будто не в себе?

— Плохи, брат, наши дела, — ответил я. — Гестаповцы собираются тебя арестовать.

Нельзя было не заметить: Железнов встревожился, но тут же взял себя в руки.

— Как так? — спросил он.

— Предупредил сам Эдингер, — объяснил я. — Уж не знаю, донес кто–нибудь или они сами, но говорит, что гестапо располагает данными о твоих связях с рижским подпольем…

Железнов задумчиво покачал головой.

— Задача…

— Какая же тут может быть задача? — возразил я. — Медлить нечего, придется скрыться.

Железнов вздохну.

— Не так это просто, и тем более непросто, что это может бросить тень на вас…

Мы обращались друг к другу то на «вы», то на «ты»; в моменты, когда особенно остро ощущали нашу духовную близость, говорили «ты», а когда возвращались к служебным делам, переходили на «вы»; на этот раз «ты» и «вы» смешались в нашем разговоре.

— Вы недооцениваете важности возложенного на вас задания, — укоризненно сказал Железнов. — Ради него можно многим пожертвовать.

— Но ведь не тобой же? — перебил я его. — Что, если нам удрать вдвоем?

— Вы понимаете, что говорите? — резко возразил Железнов. — Мы не имеем права уйти, пока не обнаружим всех этих агентов. Вы понимаете, чем это может грозить после нашей победы? Это все равно, что оставить грязь в ране. Рану можно вылечить за месяц, а можно лечить и десять лет.

— Посоветоваться с Прониным? — предложил я. — Он подскажет.

— Это конечно, — согласился Железнов. — Но, пожалуй, и Пронин здесь… — Он замолчал; видно было, что ему нелегко прийти к какому–нибудь решению. — Надо протянуть какое–то время и успеть… — Он не договорил и опять задумался. — Вот если бы удалось хоть на время отстранить Эдингера…

Железнов резко повернул машину за угол.

— Ну а как с адресом? — поинтересовался он. — Эдингер обещал узнать?

— Адрес в кармане, — сказал я. — Можно браться за поиски.

— Вот это здорово! — оживился Железнов. — Обидно будет, если меня возьмут…

Но я — то понимал, что это просто невозможно. Задание, разумеется, должно быть выполнено, но и жертвовать Железновым тоже нельзя. Нам опять предстояло найти выход из безвыходного положения. И я подумал о Янковской. Почему бы не заставить эту даму послужить нам? Она недолюбливала Эдингера и была расположена ко мне; в ее расчетах я занимал не последнее место. Почему бы не бросить на чашу весов самого себя?

Я повернулся к Железнову.

— Поворачивай! — сказал я. — Двигай в гостиницу, к Янковской.

— Зачем? — удивился Железнов. — Дорога каждая минута.

— Пришла одна идея, — сказал я. — Попробуем побороться.

— А мне нельзя познакомиться с этой идеей? — спросил Железнов. — Как говорится, ум хорошо, а два…

Но я боялся, что он меня не одобрит, да и не был уверен, что сумею эту идею как следует изложить.

— Двигай, двигай! — повторил я. — Авось рыбка и клюнет…

Не могу сказать, чтобы Железнов чрезмерно доверчиво отнесся к моим словам, однако он подчинился и поехал к гостинице. Янковская не отозвалась на мой стук; я подумал, что ее нет дома, но дверь оказалась незапертой и, когда я ее толкнул, поддалась.

Янковская спала на диване, поджав ноги. Она не услышала моего стука, но как только я, ничего еще не сказав, сел возле нее, она сразу открыла глаза.

— У меня неприятности, — с места в карьер заявил я. — Только что был у Эдингера. Он сказал, что установлены мои связи с партизанами…

Янковская сразу села, сон с нее как будто рукой смахнуло.

— Какая глупость! — воскликнула она. — Они ничего не поняли.

Этой фразой она выдала себя, но я не подал вида, что в чем–то ее подозреваю.

— Чего не поняли? — спросил я. — Кто?

— Ах, да ничего не поняли! — с досадой отозвалась она. — Ваш Чарушин в самом деле очень подозрителен, но вы–то, вы–то при чем? Самое ужасное в том, что, если этот маньяк вздумает привязаться, от него невозможно отцепиться, он ничего не захочет признавать…

Она встала, прошлась по комнате, закурила.

— А вы–то чего нервничаете? — спросил я. — Ну, арестуют меня, убьют, вам какая печаль?

— В том–то и дело, что вас нельзя арестовывать! — воскликнула она. — Тейлор мне этого никогда не простит!

Беспокоилась она, конечно, не столько обо мне, сколько о себе.

— Вот что, поедем к Гренеру, — решительно сказала она. — Надо что–то предпринять…

Она опять пришла в то деятельное состояние, когда трудно было ее остановить. Мы спустились вниз.

Янковская раздраженно посмотрела на Железнова; сейчас она не пыталась скрыть своей неприязни к нему.

— Ах, это вы? — враждебно сказала она и кивнула куда–то в сторону. — Вы нам не нужны!

Железнов вопросительно взглянул на меня.

— Вы нам не нужны! — вызывающе повторила она. — Выходите из машины!

— Ладно, Виктор, — сказал я. — Не стоит спорить с капризной женщиной.

Он вылез на тротуар.

— Я пойду домой, — сказал он.

— Куда хотите, — ответила Янковская. — У вас хватает дел и без господина Берзиня…