– Да, новые ботинки для зэка – целое богатство,– кивнул Денис.

– А в другой раз,– продолжал Сусликов,– Саше Франту приснилось зеркало. Призвал он Бабухина, растолкуй, мол. Тот предупредил: очень плохой сон. Бойся, говорит, Саша, корешей, задумали против тебя предательство. Представляешь? И ведь впрямь Сашу Франта замыслил свалить с паханов один из зэков. Саша дознался, что с воли специально пронесли в зону какую-то отраву. Вот такие, брат, дела…

– И чем кончилось? – поинтересовался Акатов.

– Загнулся тот зэк, что хотел Сашу свалить. Промучился два дня в больнице и откинул копыта. Тогда Франт спросил у Лютика: какое твое самое большое желание? Все для тебя сделаю, даже бабу… А тот говорит: бабу не хочу, а хочу Хлыста. Ну, того, кто его трахнул… Для Саши это семечки. «Шестерки» поставили Хлыста на четыре косточки, ну и Бабухин его при всех несколько раз, да еще в рот… Большего позора в колонии не существует. Тогда Хлыст поклялся посадить Лютика на перо[7]. Ну его самого нашли мертвым на лесоповале.

– Кто убил, установили?

Сусликов покачал головой: мол, наивный вопрос. И продолжал:

– Вот так Лютик вышел из грязи в князи. И был правой рукой у Саши Франта до окончания срока.

– Понятно,– сказал Акатов.– Но меня интересует еще один ваш бывший заключенный. По кличке Морж.

– Аркаша Довгаль? – сразу же отозвался отставной капитан.– Из бомжей?

– Да, он,– подтвердил лейтенант, подумав: алкаш алкашом, а память у Сусликова отменная.– За что он сидел?

– У Моржа это была вторая ходка[8]. За нарушение паспортного режима и квартирную кражу.

– А первый срок за что, не знаете?

– Как же не знаю? Знаю. Первый раз он сидел давно. Статья девяносто вторая, часть вторая, хищение…

– Хищение?– удивился Акатов.– Он же был кинорежиссером.

– Точно. Аркадий сам подробно рассказывал. Влип.по глупости. У них, киношников, оказывается, тоже всякие интриги. Закончил Аркаша первую классную картину, а на экран ее не пустили, вторую не дают. Жить на что-то надо? Вот он и подрядился снимать документальное кино по заказу колхозов. Истратили уже почти все деньги, а тут – бац! – ревизия. Припаяли, будто председатель колхоза под это дело прикарманил тысяч двадцать. Ну и Аркадию вроде бы подкидывал. Но Морж утверждает, что лишних денег они не брали. Дело по заданию обкома следователь сфабриковал, а суд проштамповал.

– Морж дружил с Лютиком?

– Ой дружили! – хрипло рассмеялся Сусликов.– Аж нары скрипели. Правда, кто из них был печником[9], не знаю.

Акатова коробило от цинизма разжалованного капитана. Но приходилось терпеть.

– По нашим сведениям,– заметил Денис,– до первого заключения Морж любил женщин, а не…– Он недоговорил.

– О чем ты говоришь, лейтенант! – покачал головой Савелий Фомич.– Воля и зона – два совершенно разных мира… Ну что делать мужику, если свидание с женой он может получить раз в году? Один раз! А ведь хо-це-ца… Нормальный и тот бросится на жорика[10]. Посуди сам: в колонии около трех тысяч человек. И лидеров из них – семьсот, не меньше. Это тачкованных…

– Каких?– переспросил Акатов.

– Ну. которые известны наверняка. А вот раньше, сказывают, лет тридцать назад, было всего два, от силы три. Разницу чуешь?

– Л почему так?

– Лютеет зэк. Год от года. Теперь в зоне трахнуть кого послабее, значит – утвердиться. Хоть чем-то показать себе и другим, что ты человек… Хотя – какие они люди! – махнул рукой Сусликов.– Свинья и та не станет жрать, что жрут зэки. Баланда, жеванина… знаешь, на сколько кормят одного заключенного в день?

– Нет.– признался Акатов.

– На пятьдесят четыре копейки! Понял? Это здорового мужика, вкалывающего, как вол! А ежели по-честному, то и на сорок не перепадает.

– Куда идут остальные копейки?

– Эх ты, салага! – усмехнулся бывший капитан.– Самые лучшие куски попадают паханам, ворам в законе, столовской обслуге. Да еще пасется на зэковских харчах начальство. Вот и выходит, что работягам, которые на своем горбу вытягивают план, остается…– Он показал грязный кукиш. Сусликов вдруг рассмеялся.

– Хорошенький смех,– нахмурился Акатов.

– Да нет, я по другому поводу,– пояснил хозяин.– Как-то замполит приволок газету, а в ней написано, что американские зэки устроили бунт Из-за чего, думаешь? Вишь ли, им подали черствые булочки и остывший кофе… Умора да и только!

– Капитализм,– хмыкнул Денис.– Загнивают…

– Эх, хотя бы один денек так позагнивать,– с тоской произнес Сусликов.

– Ладно, вернемся, как говорится, к нашим птичкам… Бабухин и Довгаль: кажется, вышли на волю одновременно?

– Почти. Лютик, насколько я помню, на месяц позже.

– А Саша Франт?

– Два года назад его этапировали в другую колонию. Где он и что – понятия не имею.

– На волю не вышел?

– Может, и вышел.

– А Бабухин не мог к нему отправиться, чтобы лечь на дно?

Сусликов развел руками: все, мол, может быть.

– А за что сидел Саша Франт?

Вопрос этот повис в воздухе. В коридоре послышались шаги. Савелий Фомич, словно подкинутый пружиной, подскочил к двери, отворил ее до стука. Кто-то протянул ему бутылку, которую Сусликов бережно принял в свои руки. Шаги удалились. Денис так и не увидел того, кто принес спиртное.

– Вот суки! – выругался разжалованный капитан, дрожащими от нетерпения пальцами вытягивая из горлышка бумажную затычку.– Сами небось водяру глушат, а мне…

В бутылке была мутноватая жидкость. Самогон… Сусликов налил его в два захватанных стакана. По комнате разлился запах сивухи.

– Вздрогнем, лейтенант?– предложил Савелий Фомич.

– Не-не! – отшатнулся Денис.– Мне еще нужно в райотдел,– оправдывался он, хотя не выпил бы эту гадость ни за что на свете.

Хозяин махнул выпивку одним глотком, долго давился, однако же справился, закусив черствой корочкой. Отдышавшись, он грустно сказал:

– Вот что значит выйти в тираж. Раньше бы, гады, не посмели мне прислать эту отраву.– Он погрозил кулаком в окно, в котором виднелась высокая стена с колючей проволокой поверху.

Акатов понял: самогон передали Сусликову оттуда, из зоны…

После второго стакана хозяина развезло, разговор с ним стал бессмысленным. Попрощавшись, Денис вышел на улицу и с удовольствием вдохнул холодный свежий воздух.

Он вспомнил занятия в высшей школе милиции, где учили, что они, работники правопорядка, должны быть образцом для других граждан, примером, так сказать…

«Ну какой из Сусликова образец для подражания? – усмехнулся про себя Денис.– Кого он может воспитать?… А перевоспитать тем более. Впрочем, о каком перевоспитании в колонии вообще может идти речь? Человек в ней низведен до положения животного. А если разобраться, хороший хозяин даже скотину холит и лелеет…»

Еще на память Акатову пришли газетные статьи о тюрьмах в ФРГ и Швеции. Их он читал взахлеб, честно говоря, с трудом веря.

У немцев, например, работать в колонии необязательно. И место заключения, куда помещают осужденного, должно быть недалеко от дома. Кажется, не далее ста километров. Свидания с женой и семьей – регулярны. Рождество встречают вместе. А как же семья – это главный якорь для человека, ради которого и стоит думать о будущем, о спасении души. Быт и пища – прямо как в сказке. Отдельные комнаты, а не камеры и бараки, цветные телевизоры, еда почище, чем в наших ресторанах.

В Швеции же, по сравнению с нашими ИТК, просто рай. Работа – два часа в день, и то пять раз в неделю. На выходные дни отпускают домой. Задержишься дольше– никакого наказания, просто в следующий раз вычтут это время. Зэков учат языку (если ты эмигрант), хорошим манерам. Если любишь спорт, к твоим услугам прекрасные площадки, спортивные снаряды…

Что и говорить, если там есть надежда что кое-кто из преступников исправится, то в наших исправительных учреждениях нет. Наоборот, входят туда оступившимися, а выходят матерыми рецидивистами.