Зерцалов начал рядовым механиком, а закончил главным. По мере продвижения по службе рос список благодарностей, полученных им. «За досрочное выполнение производственного плана», «За победу в социалистическом соревновании», «В ознаменование годовщины Великой Октябрьской социалистической революции…», «За участие в спасении рыбаков потерпевшего крушение иностранного судна…».

Отметили Зерцалова как-то и премией в размере месячного оклада – за организацию на «Красном пролетарии» художественной самодеятельности.

«И жнец, и швец, и на дуде игрец»,– подумал про себя Виктор Павлович.

А вот финал карьеры главного механика его удивил: уволили за прогул. Основанием для грозного приказа послужила подшитая к делу докладная записка капитана траулера Костылева. Из нее следовало, что Зерцалов С. А. с 27 июля по 7 августа 1984 года не явился на работу, а оправдательных документов не представил. Причины прогула объяснил только устно. Костылев считал их неубедительными.

Что привел в свое оправдание Зерцалов, в рапорте не говорилось.

– Из-за чего же он прогулял? – спросил оперуполномоченный, показав докладную начальнику отдела кадров.

– Понятия не имею,– пожал тот плечами.– В то время я еще не сидел в этом кабинете.

– Где сейчас находится «Красный пролетарий»?

– Списан в утиль.

– Жаль,– огорчился Жур.– Хотелось бы поговорить с членами экипажа, с Костылсвым.

– С ним – проще пареной репы. Сидит за стенкой, рядышком. Давно уже бросил якорь. На пенсии. Но дома помирал со скуки, вот и попросился к нам в кадры.– Начальник отдела позвонил по внутреннему телефону.– Дмитрий Данилыч?… Нет, ты нужен не мне, а одному товарищу… Заглянет сейчас к тебе… Капитан Жур… Точно, такого капитана ты и не должен знать… Почему? Да он капитан милиции…– Закончив разговор, начкадров сказал Виктору Павловичу: – Выйдите и сразу дверь направо…

Дмитрий Данилович Костылев совсем не походил на морского волка. Худенький, согбенный, он чем-то напоминал «всесоюзного старосту» Калинина. Та же бородка, усы, развал волос на голове. Только без очков. Костылев усадил оперуполномоченного на стул и спросил:

– Опять кто-нибудь нашкодил из наших ребят?

– Это мне неизвестно… Интересует меня, Дмитрий Данилович, прошлое. Когда вы ходили на «Красном пролетарии».

– Эк, чего вспомнили! – Бывший капитан с грустью посмотрел на фотографию родного судна, прикрепленную к шкафу со множеством папок.– И сейчас бы ходил, если бы не один проходимец.

– Хорошо помните лето восемьдесят четвертого года? – продолжал Жур. При этих словах лицо Костылева перекосила гримаса.

– Да-да, помню. Помню…– вздохнул капитан на пенсии.

– И членов экипажа?

– А как же! Жили, как одна семья. Иначе в море нельзя.

– Тогда был уволен Станислав Зерцалов…

– Господи! – подскочил на стуле бывший капитан.– Из-за него-то меня и списали!…

– А почему вы назвали его проходимцем?

– Проходимец и есть! – гневно сверкнул глазами Костылев.– И стукач при этом!

Он не на шутку разволновался, вскочил и быстро зашагал по кабинету, переваливаясь из стороны в сторону, что, наконец, выдало в нем настоящего моряка.

– Когда Зерцалова направили ко мне на судно, я сразу почувствовал, что добром это не кончится,– рассказывал он на ходу.

– Почему?

– Если у тебя в подчинении родственник начальства – хорошего не жди! – сердито проговорил он.

– А что, все многочисленные благодарности вы давали ему по блату?

– Я? По блату?! – округлил глаза Костылев.– Да как после этого бы на меня смотрел экипаж?!. Нет, работник он был отличный. И по общественной линии… Его даже отметили денежной премией вместе с нашей поварихой Любашей Горчаковой. Такой коллектив художественной самодеятельности создали – гремели на всю флотилию…

– Так в чем же дело? Не сошлись характерами?

– Характеры тут ни при чем. Признаться, мы ни разу даже не поссорились… Понимаете, вроде бы нормальный мужик, компанейский, затейник. И на участке у него всегда был полный ажур. Но уж больно выпендривался. Будто умнее всех и лучше.

– А может, имел на то основания?

– Да я не против, если он прочитал в сто раз больше книг, чем я. Ну, здорово играет на гитаре… Зачем выпячиваться? Настоящий человек держит это в душе. Ведет себя скромно. А у него и душа-то была с гнильцой…

– Из чего вы это заключили?

– Вы знаете, что в те, как сейчас говорят, застойные времена, Зерцалов занимался антисоветской деятельностью?

– Знаю,– кивнул Жур.– Но теперь это считается незазорным, даже наоборот.

– Но почему тогда троих парней, с которыми он распространял какие-то клеветнические бумажки, заслали в Сибирь, а Зерцалов вышел сухим из воды? Знаете?

– Откуда мне это знать…

– То-то и оно,– злорадно проговорил Костылсв, тряся бородкой.– Продал он своих дружков с потрохами.

– Вы это точно знаете?

– Факт! – Бывший капитан зачем-то огляделся и негромко сказал:– Понимаете, с человеком, кто вел их дело, я не то чтобы в приятелях, но, в общем, знаком… Ребят тех давно уже реабилитировали, сам он ушел из органов. Недавно мы сидели, немного приняли. Я и спросил насчет Зерцалова. Тот прямо сказал: когда их зацапали, посадили в кутузку, то на первом же допросе этот Стасик и поплыл. Наложил полные штаны и всех выдал с головой. А сам стал только свидетелем. Они – обвиняемыми. Поняли? И дал подписочку помогать нашим органам, информировать их, кто с кем и о чем… Понятно? Стукач, одним словом.

– Так это или нет, оставим на совести вашего знакомого,– Жур не хотел окунаться в эту тему.– Припомните, пожалуйста, историю с его увольнением.

– А что вспоминать – словно как вчера было.– Костылев открыл шкаф и зачем-то стал рыться среди каких-то бумаг.– Понимаете, мы готовились идти в круиз вокруг Европы. Проводили профилактический ремонт, чистили, драили, наводили лоск. Главный механик обычно в это время находится на судне. Двадцать шестого июля Зерцалов попросился на берег. К приятелю, говорит, надо съездить на дачу, пустить водяной насос для всяких там бытовых нужд. А завтра, мол, буду как штык… Отказывать не было причин. До отплытия десять дней. У него все шло путем… Двадцать седьмого нет, на следующий день тоже. Позвонил домой его жене, Регине Власовне. Она удивилась, думала что муж на «Красном пролетарии». Ни о какой даче и слыхом не слыхивала… Ну, помчалась туда. Звонит мне в ужасном состоянии. Оказывается, двадцать седьмого утром Зерцалов пошел на электричку и после этого – как сквозь землю провалился. Мы, конечно, всполошились. Милиция – на ушах. Регина Власовна вне себя от горя. За несколько дней в щепку превратилась… И вот седьмого августа, в день нашего отплытия, Зерцалов заявляется как ни в чем не бывало. Я, конечно, набросился на него: где пропадал? У того глаза на лоб: вы же, мол, сами отпустили. Обещал быть на следующий день – вот и явился… Я говорю: ты что, с ума спятил? Десять дней тебя не было!… Он дуриком прикидывается: какие-такие десять дней? Я сую ему под нос газету. Он как-то странно посмотрел на меня и говорит: у них, выходит, совсем по-другому течет время. Я думал, мы летали всего десять минут… Куда летали, кто они? Он отвечает: в космос, с инопланетянами…

Костылев замолчал и, переложив кипу газет и бумаг на стол, продолжил свои поиски.

– И что дальше? – нетерпеливо спросил Жур.

– Ладно, думаю, хрен с ним, с космосом, дурочку валяешь, а тут вот-вот выходить, и дел еще по горло. С ним решил потом разобраться. Спросил только, где его вещи. Через четыре часа ведь отчаливать… Среди пассажиров было много начальства, и местного, и из Москвы. Организовали оркестр… Зерцалов смеется: как отчалим, так и причалим… Плюнул я на него и больше не стал разговаривать… Вышли мы в море, а на следующее утро напоролись на банку, винты погнули. Пришлось возвращаться. Позор… Что меня взбесило – Зерцалов еще и подначивает: мол, говорил, что вернемся? Пошел я к начальству и поставил ультиматум: или он или я на судне. Попросили составить докладную. Ну, я и накатал рапорт на него и отдельно на штурмана.