Мать невесты – травмайный вагоновожатый. Но трамвай теперь бездействует, и она работает в госпитале. «Дочка ты моя единственная, – сказала она нараспев. – Не такой я тебе свадьбы желала, чтоб вот так сидеть на кроватях и чтобы хлеб был самой сладкой едой. Но раз уж любовь к тебе пришла и украсила твою страшную жизнь среди покойников, совет тебе да любовь. Отцу я напишу, как все тут было, и он еще сильнее будет бить врагов. В народе говорят, что для рождения и смерти время не выбирают. И свадьбу тоже надо играть, когда любовь пришла. Будьте счастливыми, ребятки мои».

«Ура!» – закричал капитан Савин. За ним все: «Ура!»

На наш крик со второго этажа прибежал старичок. «Что случилось? Что случилось? – спрашивал он. – У меня радио не работает. Войне конец?»

Узнав, в чем дело, он заплакал. Ему дали рюмку водки и целый черный сухарь. Водку он выпил за молодых, а сухарь унес с собой. И когда он ушел, мы долго молчали.

Жених – совсем еще мальчик, хотя и младший лейтенант, – собрался говорить. Он заметно опьянел, и капитан Савин смотрел на него тревожно. «Не испортил бы песни, сопляк», – тихо сказал он мне. Но жених ничего не испортил. Он сказал коротко: «Шел я на войну, думал, погибну, а я на ней счастье нашел. Вот тебе и война». Он засмеялся и стал целовать жену, не ожидая, «горько».

Давыдченко назначил Потапову прийти через день, в полдень, на угол Загородного проспекта и улицы Ломоносова.

В одиннадцать Потапов был уже на месте – нужно посмотреть, откуда появится Давыдченко, как себя поведет, не будет ли его кто-нибудь сопровождать.

Потапов зашел в подъезд с застекленной дверью, оттуда прекрасно видел весь перекресток. Была оттепель, над городом размахнулось чистое, светлое небо. Редкие прохожие шли медленно, не глядя по сторонам. Около стены напротив стоял, прислонившись, старик – отдыхал, наверно, а около афишной тумбы стоял парень из отдела Прокопенко. Вчера Потапов звонил Грушко, чтобы на всякий случай прислали наблюдение.

На улице пустынно, тихо. Где-то в стороне проехала машина. Прошли два моряка. Потапов снова посмотрел на знакомого парня из отдела Прокопенко… Витя Ярцев, в баскетбол здорово играет… женился перед самой войной… «Эх, перекинуться бы с ним хотя бы словечком», – подумал Потапов и тяжело вздохнул.

За пятнадцать минут до назначенного срока появился Давыдченко. В этот момент послышался свистящий вой и где-то неподалеку ударил снаряд. Давыдченко, сильно пригнувшись, побежал по улице Ломоносова и нырнул в ворота. Второй снаряд разорвался где-то дальше. Парень из «наружки» медленно пошел к воротам, в которые забежал Давыдченко. Ярцев был одет как офицер-фронтовик – в обоженном полушубке, на поясе пистолет, на бедре – планшет, на голове – солдатский суконный треух. Он зашел в ворота и тотчас снова вышел, глядя в небо и прислушиваясь. Спустя минуту рядом с ним показался Давыдченко. Он спросил что-то, и Ярцев долго отвечал и показывал рукой на небо.

Несколько снарядов легли где-то совсем далеко, только чуть дрогнула земля и донесся долгий неясный грохот. Давыдченко сказал что-то фронтовику, тот покачал головой, показал на небо, рассмеялся и остался в воротах. Давыдченко двинулся к перекрестку, а минутой позже Потапов вышел ему навстречу.

– Давайте быстренько. – Давыдченко взял Потапова под руку и быстро зашагал к улице Марата.

Потом проходными дворами они вышли на Лиговский проспект, пересекли еще один запутанный двор и оказались на Тамбовской улице.

Из темного туннеля каменных ворот через разбитую дверь они вошли в старый дом. По расшатанным обледеневшим ступеням поднялись на второй этаж и вошли в темный коридор. Давыдченко взял Потапова за руку и повел, ощупью нашел нужную дверь и негромко постучал. Тотчас открыли. Они вошли в тесную переднюю, из-за перегородки, не доходящей до потолка, проникал слабый свет. Давыдченко шепнул что-то открывшему дверь мужчине и ушел. Мужчина скрылся за перегородку.

– Раздеваться не надо, проходите! – крикнул он оттуда.

Потапов вошел. В небольшой комнате горела жестяная керосиновая лампа с самодельным абажуром из книжного переплета. Лицо и грудь высокого человека, стоявшего у стола, были в тени, освещены лишь его сильные руки, опиравшиеся на стол.

– Давненько жду вас, – негромко сказал человек надтреснутым мягким баском и вышел из тени.

Это был человек лет пятидесяти пяти с вытянутым книзу лицом и выдающимся вперед острым подбородком. Светлые глаза смотрели внимательно, холодно. Густые седеющие волосы над выпуклым лбом были гладко зачесаны назад. На нем был хороший, несколько старомодный костюм из дорогого материала, широкие мятые лацканы оттопыривались, и он все время приглаживал их, брюки заправлены в грубые сапоги. Под пиджаком – военная гимнастерка без петлиц.

– Дмитрий Трофимович? Я тоже Дмитрий, но Сергеевич, – сказал он, протягивая руку. – Здравствуйте.

Потапов почувствовал сильную, жесткую руку.

– Давайте присядем, в ногах, говорят, правды нет, а мы оба нуждаемся именно в ней – не так ли? – мягко и неторопливо сказал Дмитрий Сергеевич.

Они сели к столу. Потапов внутренне собрался, но казалось, что он нервничает, – он и на самом деле волновался.

– Давыдченко рассказал мне про вас… – начал Дмитрий Сергеевич. – Мы в одинаковом положении – я тоже живу не под своим именем. Это нелегко…

– Да, да… – сказал Потапов и с готовностью добавил: – Главным образом в моральном отношении, но я перестал бояться, только когда перешел на чужой паспорт. И только после этого я стал учиться, получил диплом инженера, работу.

– Ваш научно-исследовательский институт эвакуирован? – все так же мягко и неторопливо спросил Дмитрий Сергеевич.

– Да. Полностью.

– А как же вам удалось остаться?

– Накануне эвакуации объявил, что ухожу в ополчение. Я ведь не из тех, кого в институте считали незаменимыми…

– Но вы же военнообязанный? – мягко перебил Дмитрий Сергеевич.

– У меня белый билет – эпилепсия.

– Всерьез?

– Да, я болел – это было давно, а теперь… умею болеть… – Из-за толстых стекол очков светлые глаза Потапова смотрели на собеседника спокойно и искренне. Потапов смотрел на него и старался понять, что тот сейчас думает, верит ли ему. Все в нем было неизменно: и мягкость речи, и холодная напряженность взгляда, а в эти минуты проверялось самое сложное звено легенды Потапова.

– Вы действительно купили дачу? – сочувственно спросил Дмитрий Сергеевич.

– Там я и познакомился с Давыдченко, – сказал со вздохом Потапов.

– Да, я знаю, – кивнул Дмитрий Сергеевич. – Кстати, какое он на вас производит впечатление?

Потапов поднял на него удивленный взгляд:

– Вы интересуетесь моим мнением о человеке, который пользуется у вас большим авторитетом, чем я?

– Когда собираешь кувшин по черепкам, каждому кусочку так трудно найти его единственно правильное место, – не сразу ответил Дмитрий Сергеевич. – Я спрашиваю не в смысле доверия. Я вообще не должен был задавать этот вопрос. Мне хочется только знать: когда вы уговаривали Давыдченко ехать из Гатчины в Ленинград, что вами руководило?

– Смесь трезвого рассудка и страха.

Потапов тщательно стряхнул со стола невидимую соринку, внимательно осмотрел свои пальцы и только тогда поднял взгляд.

– Зачем вы все это сделали? Я имею в виду все, все, начиная с отказа эвакуироваться? – спросил Дмитрий Сергеевич.

Потапов долго сидел, погруженный в свои мысли, не глядя на собеседника.

– А вам не хочется стать самим собой и однажды открыто съездить на могилу матери? – спросил он наконец.

Дмитрий Сергеевич пристально смотрел на него, но Потапов, кажется, не замечал его.

– Больше всего я хочу, чтобы вы поверили и не сочли меня дураком, – продолжал он, глядя на свои руки. – Вы спрашиваете: зачем? В ответ ничего определенного сказать не могу, а врать не буду. – Потапов помолчал и сказал с ожесточением: – Ясно только, что все это не мое и мне не нужно. Что взамен? Не знаю! Не знаю!