Сколько в этом высокой и преданной любви к нации, какое высокое чувство ответственности за ее судьбу. Но Ваши слова – и ключ к действию всех нас. Между тем это простое, лежащее в основе основ понятие еще недоступно иным людям, занимающим высокие посты в рейхе. Оброненные Вами слова, что «абвер не справился со многими из своих задач», подводят итог затянувшимся разговорам и недоумениям о методах нашей работы на Востоке.

Главной бедой абвера мне видится трафаретность мышления его руководителей. В начатую Вами новую эпоху истории нельзя прошлое делать образцом для настоящего. Мы говорим – партизанские банды в нашем восточном тылу надо поголовно истреблять. Абвер, ссылаясь на свои успехи во Франции, засылает в банды своих людей, которые должны постепенно (история подождет!) разложить банды изнутри. Вместо действия в стиле эпохи – трафарет. Очень рельефно это видно в действиях абвера на фронте группировки «Север» с главной целью – Ленинград. Иодль, по Вашему высокому поручению, еще в октябре 1941 года издает специальное распоряжение для командующего группой «Север», определяющее принципиальный характер всех наших действий…»

(Судя по всему, Гиммлер ссылается на документ, представляющий столь большой интерес и для нас, что автор находит нужным привести его полностью.

С 123

Верховное главнокомандование вооруженных сил № 44 1675/41 тайн. канц. начальника штаба (отд. Л/I опер.)

Гл. квартира фюрера 7.X.41 г.

ВЕРХОВНОМУ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕМУ АРМИИ

(Операт. отд.)

Фюрер снова решил, что капитуляция Ленинграда, а позже Москвы не должна быть принята даже в том случае, если она была бы предложена противником.

Моральная правомерность этого мероприятия ясна всему миру. Если в Киеве взрывы мин замедленного действия создали величайшую опасность для войск, то еще в большей мере надо считаться с этим в Москве и Ленинграде. О том, что Ленинград заминирован и будет защищаться до последнего человека, сообщило само русское радио.

Следует ожидать больших опасностей от эпидемий. Поэтому ни один немецкий солдат не должен вступать в эти города. Кто покинет город против наших линий, должен быть отогнан назад огнем.

Небольшие неохраняемые проходы, делающие возможным выход населения поодиночке для эвакуации во внутренние районы России, следует только приветствовать. И для всех других городов должно действовать правило, что перед их занятием они должны быть превращены в развалины артиллерийским огнем и воздушными налетами, а население обращено в бегство.

Недопустимо рисковать жизнью немецкого солдата для спасения русских городов от огня, точно так же как нельзя кормить их население за счет германской родины.

Хаос в России станет тем больше, а наше управление и использование оккупированных восточных областей тем легче, чем больше население городов Советской России будет бежать во внутренние области России.

Эта воля фюрера должна быть доведена до сведения всех командиров.

По поручению начальника штаба Верховного командования вооруженных сил ЙОДЛЬ.)

«…Итак, ни о какой капитуляции города не может идти и речи. Немецкому солдату нечего делать в городе. Недопустимо рисковать жизнью немецкого солдата для спасения подобных городов от огня. Нельзя кормить их население за счет германской родины. Все абсолютно ясно. Однако я располагаю точными сведениями, что в том же октябре прошлого года абвер обещал фон Леебу в помощь его армиям восстание в городе и затем создал для этого специальную службу. Зачем это делается? Ссылаются на успехи полка „Бранденбург-800“ – опять прошлое и опять трафарет. Но объективно получается, что делается это в противовес продуманной тактике ведения войны. Более того – разве в случае успеха, отдав город во власть восставших, это не означало бы спасти приговоренный Вами город и его население и переложить заботу о них на плечи Германии, осложнить все дело на северо-востоке? И наконец, как это увязать с Вашей мыслью о цене германской крови и о червях низшей расы?..»

Дальнейшая часть письма уже не имеет отношения к нашей теме, и нам сейчас важно узнать одно: как они думали тогда о Ленинграде, какую готовили ему судьбу…

Работник Смольного рассказал мне чудесную историю. Вместе с А.А. Кузнецовым и П.С. Попковым[9] он ездил на передний край. С наблюдательного пункта командира полка они просматривали линию фронта, а потом в землянке беседовали с командирами полков. Перед отъездом у командира дивизии выпили по «ворошиловской норме», закусили моченым сухарем и говорили о героизме ленинградцев.

Попков рассказал, что ему докладывали про архитектора Никольского. Голодный, сидит в своей замороженной квартире и рисует проекты арок, которые должны быть установлены на окраине Ленинграда. Под этими арками после победы будут проходить, возвращаясь домой, наши победоносные войска.

– А он случайно… не того? – спросил Кузнецов.

– Да нет… – ответил Попков. – У него были наши люди, говорят, человек в полной форме, ну, опух немного. Он сделал чуть ли не десять проектов – ведь он не знает, на каком входе в город будут строить его арку, а ему надо это знать точно, чтобы архитектурно увязать арку с тем местом.

И вдруг Кузнецов очень серьезно сказал:

– А в самом деле, где будет нужна арка? Откуда войдут в город возвращающиеся войска?

– А вы случайно… не того? – засмеялся Попков.

И тогда все стали смеяться.

Это было под Пулковом. Позади был виден Ленинград.

1971 г.  

Шла к концу последняя военная зима. Наши войска уже пробивались к Берлину, а здесь, в глубоком тылу советских войск, оставался этот мешок, набитый гитлеровскими дивизиями, и не затихая шли упорные бои. Вполне боеспособные, хорошо вооруженные дивизии, не сумев предотвратить свое окружение, теперь проявляли большую стойкость и военное искусство. На первых порах им сильно помогало и то обстоятельство, что в их распоряжении были порт и открытая морская дорога в Германию, — они оттуда получали вооружение и боеприпасы.

И все же узел постепенно стягивался, и положение окруженных становилось все хуже и хуже. Перестали приходить транспорты из Германии — гитлеровской ставке было уже не до этих окруженных дивизий. О контрнаступлении из мешка немецкое командование больше не думало. У него появились совершенно иные заботы.

…Оттепельной мартовской ночью солдаты разведроты капитана Дементьева, вернувшись из ночного рейда, приволокли гитлеровского офицера. Он оказался штабным капитаном с красивой фамилией Эдельвейс.

Разбудили Дементьева. Спросонья покачиваясь, он шел в домик штаба и с досадой думал, что ему предстоит сейчас допрашивать еще одного истерика. Весь вопрос только в том, какая истерика у этого: «Хайль Гитлер» или «Гитлер капут»? Дементьева одинаково раздражали и те и другие, он не верил ни тем ни другим.

Немецкий офицер спокойно, но с любопытством рассматривал Дементьева, пока тот знакомился с отобранными у него документами. Просматривая их, Дементьев задал немцу несколько вопросов, и его уже в эти первые минуты допроса поразило, как спокойно отнесся гитлеровец к своему пленению. Держался он совершенно свободно, охотно отвечал на вопросы.

— При каких обстоятельствах вы взяты в плен?

Капитан Дементьев всегда любил задавать этот вопрос. Ответ пленного было интересно сопоставлять с тем, что уже было известно из рапорта разведчиков.

— При самых обыденных… — Немец грустно улыбнулся. — Я возвращался с передовых позиций, в моем мотоцикле заглох мотор. Я разобрал карбюратор, а собрать его мне помешали ваши солдаты. Вот и все…