Эти три лица принимали ближайшее участие в жизни и работе генерала Алексеева, пользовались особым его доверием, неотлучно находились при нем и всегда его сопровождали во время кратких прогулок, которые он иногда делал в парке, прилегающем к дому могилевского губернатора».

Мнение Бубнова о Борисове и Пустовойтенко представляется все же несколько преувеличенным. Для Алексеева было типичным стремление сохранить вокруг себя привычное окружение, и его «команда» в Ставке, несмотря на свою малочисленность, несомненно подходила ему психологически, а отнюдь не «политически» (тем более что политическими вопросами Алексеев в то время специально еще не занимался). Сослуживец-однополчанин Борисов, который занимался также сбором информации для подготовки в будущем издания «Истории войны», безупречные исполнители подготовленных Наштаверхом проектов — Пустовойтенко и Носков — вполне соответствовали его требованиям к штабным работникам. А Михаил Васильевич никогда не требовал от своих ближайших сотрудников большего, чем он рассчитывал от них получить.

Сделанный Бубновым вывод в отношении позиции Ставки, хотя и страдает определенной односторонностью, тем не менее не лишен интереса: «В большем или меньшем соответствии со взглядами генерала Алексеева и его окружения был сделан подбор новых офицеров Генерального штаба, заменивших собой получивших другие назначения офицеров бывшего Штаба великого князя Николая Николаевича. Новый личный состав Ставки, в котором потонули малочисленные остатки бывших сотрудников великого князя, наложил на нее иную печать, значительно отличавшуюся от того, можно сказать, возвышенно-рыцарского характера, который имел личный состав бывшей Ставки Великого князя; вследствие этого от новой Ставки трудно было бы ожидать проявления в критическую минуту возвышенных деяний и самопожертвования, что во время революции и обнаружилось».

Как вспоминал о. Георгий Шавельский, «дело и правда у него были на главном месте, и он всегда бесстрашно подходил к ним, не боясь разочарований, огорчений, неприятностей… Генерал Алексеев стремился узнать правду, какова бы она ни была. Когда я, по возвращении с фронта, являлся к нему для доклада, он часто обращался ко мне:

— Ну, о. Георгий, расскажите, что вы худого заметили на фронте? О хорошем и без вас донесут мне. Вот худое всегда скрывают. А мне надо прежде всего узнать худое, чтобы его исправить и предупредить худшее».

Но подобный пессимизм отнюдь не свидетельствовал о каких-то «пораженческих настроениях» или, как подчас утверждается в исторической публицистике, об «отсутствии патриотизма». Трезвый взгляд на ошибки и недостатки политико-экономической системы следовало ценить гораздо выше ничем не оправданного «оптимизма».

Сложно складывались отношения Ставки с Советом министров. По мнению Алексеева, от правительства, возглавляемого И.Л. Горемыкиным и, позднее, Б.В. Штюрмером, следовало требовать как можно больше для того, чтобы своевременно и в максимально возможном объеме удовлетворить все возраставшие военные запросы. Ситуация 1915 г., когда многие подразделения шли в бой с недостатком оружия и боеприпасов, не должна была повториться. Как отмечал министр торговли и промышленности князь В.Н. Шаховской, во время одного из совещаний генерал, который прежде «никакой политикой не занимался», в крайне резкой форме («так работать нельзя») обвинял правительственные структуры в невыполнении запланированных поставок снарядов летом 1916 г. Аналогичные претензии предъявлялись Алексеевым и в адрес Главного артиллерийского управления (ГАУ), возглавляемого генерал-лейтенантом А.А. Маниковским.

Самой Императрице приходилось советовать супругу успокоить Алексеева, переменить его отношение к правительству: «Для армии все будет сделано, и ни в чем не будет недостатка… Гучков старается обойти Алексеева, жалуется ему на всех министров (его подстрекает Поливанов) — на Штюрмера, Трепова, Шаховского, и отсюда понятно, почему Алексеев так настроен против министров, которые на самом деле стали лучше и более согласно работать, дела ведь стали налаживаться, и нам не придется опасаться никакого кризиса, если они и дальше так будут работать».

Однако переменить свое сложившееся отношение к тылу Алексееву удавалось с трудом. В августе 1916 г., по воспоминаниям посещавшего Ставку члена Государственной думы И. Демидова, Алексеев высказал ему свои впечатления от работы «высших сфер»: «Никогда мне и в голову не приходило, — говорил генерал, — что придется занять то высокое положение, которое я сейчас занимаю — и в военном смысле, и в смысле близости ко двору. Раньше мне приходилось слышать кое-что и о дворцовых сферах, и о правительстве. Я всегда думал, что эти рассказы — ложь. Я не мог допустить, чтобы такова была правда. И что же? Все, что я слышал, — это только сотая доля правды. Теперь я все увидел собственными глазами. Вот в этом кресле, на котором сидите Вы, побывали все министры русского правительства в эпоху величайшей войны… Ведь это не люди — это сумасшедшие куклы, которые решительно ничего не понимают. Мне — военному специалисту — приходится втолковывать им такие примитивные гражданские вещи, что за них стыдно становится. Теперь я уже больше и не пытаюсь этого делать. В последний раз, когда у меня был Горемыкин, я ему долго говорил о том, что нужно нашему фронту, чтобы мы могли хорошо закончить войну. Вы знаете, что он мне ответил: “Вам легко говорить обо всем этом, а вот Вы скажите Родзянко, чтобы меня поменьше в Думе бранили, а то все это легко слушать мне”. А потом встал и ушел. Вот Вам весь результат 2-х часового разговора Председателя Совета министров и начальника штаба Верховного Главнокомандующего. Зачем он приезжал, я так и не знаю. Никогда не думал, что такая страна, как Россия, могла бы иметь такое правительство, как министерство Горемыкина. А придворные сферы?… — генерал безнадежно махнул рукой. — Пока мне удавалось устранять их влияние на область моего ведения, хотя и тут, например, в вопросе назначений я иногда оказываюсь бессильным, но в остальном, повторяю, пока я не допускаю никаких посторонних гирь. Если же они появятся, я уйду, и пусть меня не бранят за это. Слишком велика ответственность». Весьма вероятно, что Демидов несколько неточен и субъективен, излагая слова Наштаверха, но все же подобная оценка, высказанная генералом, весьма показательна^{33}.

«Нерасторопность» правительственных чиновников в деле снабжения армии утверждала Алексеева в мысли о возможном расширении сотрудничества с «общественными кругами». Именно на этой почве и произошли столь неоднозначно оцениваемые до сих пор его контакты с деятелями Земско-Городского союза и Центрального военно-промышленного комитета (ЦВПК). Одним из наиболее активных представителей «общественности» был Л.И. Гучков, уже знакомый Алексееву но периоду работы в ГУГШ и позднее — по времени командования Северо-Западным фронтом.

Михаилу Васильевичу, как кадровому военному, конечно, всегда была ближе и понятнее своя профессиональная среда. Он достаточно четко разделял полномочия и компетенции военных, штатских и придворных чинов, а также «деятелей общественности». Но в условиях тяжелейшей войны, по его убеждению, самым важным становился лозунг «Все — для фронта, все — для победы». Поэтому столь остро переживались им малейшие сбои в снабжении действующей армии, в работе министерств и ведомств, обязанных обеспечить войска всем необходимым. В Ставке Алексеев, как и в должности Главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта, продолжал настаивать на необходимости увеличенного снабжения фронта боеприпасами. Он ранее многих других военачальников начала XX века смог понять, что идущая мировая война выигрывается не только в результате талантливо разработанных операций или красиво составленных планов сражений. Современная война — это «битва экономик», «война ресурсов». Это столкновение политического, социального, идеологического потенциалов, требующее максимального напряжения всех внутренних сил государства.