В 1916 г., в условиях роста оппозиционных настроений среди части тыловой «общественности», важным становился вопрос личного доверия Гучкова к Алексееву. Гучков писал Алексееву не потому, что доверял ему лично и рассчитывал на участие генерала в «дворцовом перевороте». Совершенно очевидно, что не сама личность Алексеева, а занимаемая им весьма авторитетная должность Начальника штаба Верховного Главнокомандующего предпочтительна в качестве объекта политической интриги. Алексеев был нужен Гучкову не как потенциальный, готовый на конкретные организационные действия оппозиционер, а скорее как один из сторонников в оказании «давления на власть» в нужном направлении.

В своих воспоминаниях Гучков обстоятельно описывал причины своего обращения к Алексееву с этой целью: «Я его (Алексеева. — В.Ц.) очень высоко ценил. Человек большого ума, большого знания. Недостаточно развитая воля, недостаточно боевой темперамент для преодоления тех препятствий, которые становились по пути (показательная характеристика потенциальности “заговорщика”. — В.Ц.). Работник усердный, но разменивающий свой большой ум и талант часто на мелочную канцелярскую работу — этим убивал себя, но широкого, государственного ума человек… Затем он в Ставке, я — уже не на фронте, а председатель Центрального [военно-] промышленного комитета и, как председатель этого комитета член Особого совещания но обороне. Там я и мои ближайшие друзья пытаемся влить какую-то жизнь в это совещание, толкаем на принятие больших решений, на ускорение темпов заготовки, но часто встречаем непонимание, косность, робость, иногда неискренность некоторых представителей военного ведомства, которые не решались обнаружить нужды и язвы, и тогда, в такие минуты я пытаюсь [действовать] через фронт, через Алексеева. Некоторые свои горькие наблюдения и советы я излагаю письменно и посылаю их Алексееву. Посылаю не по почте, не ожидаю ответов и не получаю их (примечательное замечание. — В.Ц.).

Одно из таких писем, без моего знания и против моей воли, попало, однако, в широкую огласку — оно напечатано в каких-то изданиях. Тогда я был настолько возмущен тем, что военный министр Беляев такую ужасную вещь, как недостаток винтовок, скрывает от нас, обманывает нас, и я тогда написал Алексееву письмо очень резкого характера. Во главе правительства в это время уже Штюрмер… Я свой обвинительный акт обобщаю обвинительным актом против всего правительства, которое не выполняет свой долг против армии. Московский городской голова Челноков был в Петербурге, и я ему показал копию этого письма. Он просил меня на один день, кому-то хотел показать, и это было непростительно с его стороны, потому что я знаю, как письма эти опасны для самого дела, которому служишь. Это письмо было Челноковым или теми, кому он передал его, размножено и получило широкое распространение в военных кругах.

Этот документ получил распространение на фронте, в то время как я имел в виду только Алексеева. Это было использовано как агитационное средство против строя: армия свой долг выполняет, а вот что делается в тылу! Это мне было очень неприятно, потому что я в то время пытался с этой властью столковаться и считал, что не время расшатывать ее. Этим, собственно, мои сношения с Алексеевым ограничиваются».

Что касается вероятности участия Алексеева в том, что позднее получило наименование «дворцового переворота», то мнение, выраженное Гучковым в отношении Алексеева, что тот якобы «был настолько осведомлен, что делался косвенным участником», не подтверждается каким-либо участием генерала в «заговоре». «Переписки» же Алексеева с будущим главой Временного правительства князем Г.Е. Львовым, очевидно, не было, а имевшие место встречи Начальника штаба с Председателем Земско-Городского комитета не выходили за рамки деловых переговоров о поставках фронту. Сам же Гучков утверждал, что адресуемые Алексееву «письма» Львова, если они и имели место, то «касались просто общего положения о недопустимости, об опасности внутреннего положения. Об этом Алексеев много думал. Я часто с ним на эту тему говорил и имею полное основание думать, что он получал письма. Он, я думаю, Львову ничего не писал, потому что тут — его корректность… Он был корректен, он бы себе не позволил. Получить — да»^{35}.

С т.н. «перепиской» Гучкова связан еще один распространенный упрек генералу, основанный на тезисе — «знал, но не донес», не сообщил Государю о «письмах», полученных от «оппозиционной общественности», и тем самым не проявил должной степени «верноподданности». Однако ни для Императора, ни для Императрицы не составляло тайны критическое отношение Гучкова, Львова и многих других членов «Прогрессивного блока» к правительственной политике. Степень же государственной опасности, исходящей от писем оппозиционеров, вряд ли представлялась значительной.

Единственным серьезным источником получения Гучковым информации о настроениях в Ставке, можно предполагать, мог быть военный министр генерал Поливанов. В силу военной субординации Алексеев постоянно взаимодействовал с ним. Посол Франции в России М. Палеолог отмечал, что у министра «было редкое стратегическое чутье, и генерал Алексеев, который не очень любит чужие советы, с его указаниями очень считался». Но к моменту распространения оппозиционного «письма» (сентябрь—октябрь 1916 г.) Поливанов уже больше полугода был в отставке и непосредственно влиять на Ставку не мог. К тому же известно, что еще в 1908 г. Алексеев негативно оценивал действия Поливанова в должности Начальника Академии Генштаба, сменившего генерала Палицына, и считал его человеком, не внушающим полного доверия. В письме к супруге от 15 июня 1908 г. Михаил Васильевич писал: «Делят ризы русской армии такие дельцы интриги, как Поливанов, для которых дороги лишь собственные, личные интересы, которых цели и идеалы не поднимаются выше желания “сковырнуть”. В рабочем отношении они являются нулями жалкими и бесплодными, самомнящими, самовлюбленными».

Так что считать Алексеева «жертвой неосведомленности» в данном случае вряд ли можно. Он вполне отдавал себе отчет в целях политического интриганства парламентской оппозиции, но и не помышлял участвовать в каких-либо чуждых ему политических комбинациях, оставляя это на совести самих заинтересованных в этом политиков и военных.

Несмотря на это, сам факт написания Гучковым письма в Ставку уже вызывал заметные подозрения и опасения у многих придворных и политиков — защитников «незыблемого самодержавия». Не миновали они и Царскую семью. Причем о негативной информации, исходящей от столичных: оппозиционеров в отношении Ставки, появились упоминания в переписке Императрицы и Императора сразу после начала распространения машинописных копий «обличительного» обращения Гучкова к Алексееву. Правда, оценивались эти безответные письма исключительно как материал, способный ухудшить отношения военного командования, Ставки и правительства (что, конечно, недопустимо в условиях войны), а не как свидетельства о подготовке «переворота»: «А теперь идет переписка между Алексеевым и этой скотиной Гучковым, и он начиняет его всякими мерзостями, — предостереги его, это такая умная скотина, а Алексеев, без сомненья, увы, станет прислушиваться к тому, что тот говорит ему против нашего Друга, и это не принесет ему счастья». Николай II ответил коротко: «Откуда ты знаешь, что Гучков переписывается с Алексеевым? Я никогда раньше не слыхал об этом». По мнению Александры Федоровны, нужно было непременно «оградить Алексеева» от этого опасного «влияния».

«Пожалуйста, — обеспокоенно писала она супругу, — не позволяй славному Алексееву вступать в союз с Гучковым, как то было при старой Ставке. Родзянко и Гучков действуют сейчас заодно, и они хотят обойти Алексеева, утверждая, будто никто не умеет работать, кроме них. Его дело заниматься исключительно войной». «Я прочла копии с двух писем Гучкова к Алексееву, — продолжала Императрица, — и велела буквально скопировать одно из них для тебя, чтобы ты мог убедиться, какая это скотина! Теперь мне понятно, почему А. (Алексеев. — В.Ц.) настроен против всех министров — каждым своим письмом (по-видимому их было много) он будоражит бедного Ал. (Алексеева. — В.Ц.), а затем в письмах его факты часто намеренно извращаются. Все министры чувствуют антагонизм с его стороны к Ставке, и теперь им стала ясна причина этого. Когда ты получишь это письмо, то ты должен серьезно поговорить с Ал., так как эта скотина подрывает в глазах А. все правительство — это настоящая низость… Надо изолировать Ал. от Гучкова, от этого скверного, коварного влияния». В другом письме — та же тревога: «Посылаю тебе копию с одного из писем Гучкова к Алексееву — прочти его, пожалуйста, и тогда ты поймешь, отчего бедный генерал выходит из себя; Гучков извращает истину, подстрекаемый к тому Поливановым, с которым он неразлучен. Сделай старику строгое предупреждение по поводу этой переписки, это делается с целью нервировать его». «Видно, как этот паук Гучков и Поливанов опутывают Ал. паутиной, — хочется открыть ему глаза и освободить его. Ты мог бы его спасти, — очень надеюсь на то, что ты говорил по поводу писем».