- Ну, знаете, волков бояться… - начал было Иван.

- Вот пусть наши массовики да физруки и возьмут на себя занятия и тренировки, - поддержала его Таня. - А то посмотришь - что они делают?

- Да ничего, - сказала Ирина. - Зарядку проведут, а потом возле купалки торчат целый день. Чтобы, упаси боже, кто из пионеров на глубину не заплыл…

- Ох, ох, зачем так сердито? - Василий Васильевич вдруг помягчел весь, глядя на Ирину. - Такая хорошенькая и такая сердитая. - И - улыбка! Широченная, полногубая, добрейшая, всесокрушающая улыбка осветила лицо начальника лагеря. - Хорошие вы у меня ребята! Знаю, знаю. Вот хотя бы Татьяну Георгиевну возьмем… так ведь ее же на руках пионеры носят, честное слово. А Иван Ильич… в лес, понимаете, ребятишек… Это хорошо! Одобряю. Водите. Только одно у меня к вам… и неудобно, право, но приходится. На обед-то опять опоздали. Я ушам своим не поверил. Как, - говорю, - третий опоздал? Да ведь он вчера опоздал! И сегодня, - говорят, - опоздал… Но! Я верю, Иван Ильич, что это было в последний раз, верю, дорогой мой, верю. Ну, а сейчас… - Василий Васильевич поглядел на часы. - Мне - в столовую, проверить, все ли готово к полднику, да и вам надо к отрядам. Через пять минут горн, - И встал.

- Так как же? - напомнил Иван. - С предложениями-то?

- А! - спохватился Василий Васильевич. И беспокойно прошелся по кабинету, усиленно размышляя о чем-то. - Ладно! - решительно сказал, останавливаясь напротив Ивана. - По рукам! - и не успел Иван глазом моргнуть, как рука его оказалась в теплой широкой руке начальника лагеря. - Трудно, но будем стараться. Буду пробивать завком, партбюро, другие организации. Буду, друзья мои, буду, все, что в моих силах!..

По выражению лица Юрия Павловича было видно, что сцена доставляет ему настоящее удовольствие. Он даже, может быть, сожалел, что не прихватил кинокамеру - такой кадр!

Когда девушки разошлись по своим отрядам, старший догнал Ивана и зашагал с ним рядом.

- Куришь? - протянул пачку сигарет.

- Нет. Спасибо.

- А зря. К твоей шкиперской бородке да еще бы трубку, ну, викинг и викинг.

- Я чалдон.

- Нет, ты викинг, - вздохнул Юрий Павлович. - Хочешь знать, что я думаю о всей вашей затее?

- Интересно…

- Обвел тебя Вася вокруг пальца, а ты и не заметил.

- То есть как это?

- Да так… "Когда?" - вот вопрос, который следовало тебе задать, не выпуская его руки из своей. Когда, конкретно, будет то-то и то-то? Когда он поедет в город, когда привезет снаряжение? Понял?

Иван приостановился и повернул обратно, наперерез начальнику лагеря, который направлялся в столовую.

"Уши развесил, елки-моталки! Ах, мол, хорошо как получилось!"

- Василий Васильевич! - окликнул он начальника. И, подойдя ближе, спросил: - Я хотел бы… Когда, конкретно, вы поставите вопрос перед завкомом насчет инвентаря и прочего?..

- Иван Ильич, дорогой, некогда мне сейчас, горн вот-вот. И потом, извини, - понизив голос, сказал Василий Васильевич, - мне еще в уборную… - Повернулся и, правда, засеменил к будке, покрашенной в голубой цвет.

- Артист! - кивнул Юрий Павлович вслед торопящемуся начальнику.

- Прохиндей, - согласился Иван.

- Будет вам и белка, будет и свисток, - заверил Юрий Павлович. - Когда лето кончится… Эх, симпатичный ты малый, викинг, но дитё. Как многого ты еще не знаешь! И Васю, в частности. Этот человек классически, виртуозно умеет уходить от лишних затрат своей энергии… Не-ет, викинг, поседеет твоя борода, но Васю тебе не пронять. Тут железно.

- А ты, Юра, прости меня, выглядишь сейчас этаким любителем жареного, - сказал Иван. Его стали раздражать в старшем покровительственный тон, торжество в голосе и даже то, что в чем-то он, старший, несомненно, осведомленнее его, Ивана, опытнее. - Ты-то почему в стороне?

- А мне, знаешь, до лампочки, по-русски выражаясь! - старший хотел, видно, беспечно улыбнуться, но улыбка получилась натянутая. - Я делаю то, что мне положено, а "гореть"… Нет уж, увольте.

- Теперь понятно… - начал было Иван.

- Да и тебе, - перебил Юрий Павлович, - зачем тебе это? Без дураков, зачем? Готовишься в университет, собираешься стать ученым, так на кой черт?..

- Меня приучили, понимаешь, с детства приучили делать все на совесть, если уж взялся. И дед приучал, и отец.

- На совесть, - язвительно усмехнулся старший. - Кому нужно?

- Мне, - сердито сказал Иван. - Хотя бы мне самому.

- Ладно! - махнул рукой Юрий Павлович, и видно было, что он не на шутку взвинчен. - Как-нибудь в другой раз…

Они подходили уже к столовой, справа и слева их обгоняли отряды, спешащие на полдник.

Глава 13

"Нет, это идиотизм! - думала Анна Петровна, прохаживаясь между рядами аккуратно заправленных коек в пустой палате. - Мальчишка! В лагере-то первый раз…"

Помощник ее оказался, ко всему прочему, еще и на редкость упрямым, бестактным человеком. Дело дошло до того, что он стал игнорировать ее, Анну Петровну. Стоило ей заикнуться, что сегодня у них по плану музыкальный час, как он, размахивая руками, начинал доказывать, что-де ни к чему этот музыкальный час, настаивал, убеждал, и она как-то даже терялась от такого натиска. Кончалось тем, что она оскорбленно замолкала и только глядела, как взбудораженные пионеры надевают кеды, достают удочки, бумагу, карандаши, веревки, сачки и еще какие-то штуковины. Собираются и беспорядочной толпой, с шумом, гамом, облепив вожатого со всех сторон, уходят в лес. Она с презрением смотрела на его бородатую голову с вечно непричесанной гривой, пока орава не скрывалась из виду.

Начиналось мучение, как вынести в безделье долгий день - не день, а год…

Уже все перестирала и себе, и ребятишкам, пересмотрела журналы в пионерской комнате, сходила к лагерной сторожихе, попила у нее чай из самовара и послушала неинтересные жалобы на завхоза… Ну, что еще?.. Нет, завтра же надо покончить с этим!

Но когда представила, как будет завтра, как она решительно возьмет отряд в свои руки, то почувствовала неуверенность. Более того, она была почти убеждена, что стоит бородачу крикнуть: "Ребята, кто в лес - собирайтесь!", как словно лихорадка охватит весь отряд. И ничем их не остановишь, это же нынешние дети. Невоспитанные до невозможности!

Все чаще и чаще за последние годы приходит вот такое чувство бессилия, раздражения и неприязни к разболтанной ребятне. Восемнадцать лет учит она, Анна Петровна, младшие классы, но никогда еще не было так трудно.

- Ну и дети пошли, черт знает, что за дети! - то и дело слышишь в учительской.

- И заметьте, - поддерживает кто-нибудь из учительниц, - год от года все хуже и хуже.

Анне Петровне самой все большую и большую усталость приносит каждый урок. И она знает, в чем причина. Причина в семье. Говорил же Макаренко, что воспитывать надо до пяти лет, после пяти приходится перевоспитывать… Сумела же она, Анна Петровна, воспитать своих детей как следует, и теперь одна радость: ни от учителей, ни от вожатых слова плохого не слышала. И Анне Петровне неодолимо захотелось повидать своих, сейчас же, сию минуту. Она знала, что, побыв с ними, поворчав на них за мелкие их грешки, да просто поглядев на них, успокоится.

Славик и Света, сразу же освобожденные вожатой от математической игры, подошли. Анна Петровна увела их в беседку, где было прохладнее; Света уселась к матери на колени и руку закинула ей за шею.

- Ну, как вы тут? - спросила Анна Петровна, вороша Славику выцветшую на солнце челочку.

- Мам, - сказал Славик, глядя на нее серыми отцовскими глазами, - возьми меня в свой отряд. Возьми, пожалуйста. У вас так интересно, все говорят… Возьми, а?

- И меня, мамочка! - заныла Света. - Меня тоже. - И зашептала: - Наша баба-яга совсем спятила…

- Что, что ты сказала?

- Правильно она сказала, - упрямо и как-то незнакомо насупился Славик. - Орет и орет…

- Это вы откуда набрались таких выражений? Это еще что за "баба-яга"? Это что еще за "спятила"? Это что за "орет"? - И Анна Петровна, не сдерживаясь, обрушила на головы своих чад все то раздражение, что накопилось за последние дни.