— Двести девяносто один доллар и сорок центов, — ответил Ян, ни минуты не колеблясь, и трое взрослых людей в изумлении откинулись на своих стульях.

Это было полное торжество. Даже старый Бойль сиял от удовольствия, а Рафтен весь раскраснелся, так как и себя считал соучастником победы.

Было что-то трогательное в простодушии этих стариков и в их почтительном отношении к «учености» мальчика. Они безусловно верили в его непогрешимость, как математика. Рафтен как-то особенно, почти подобострастно улыбнулся ему. Ян только раз видел у него такое выражение лица, когда он пожимал руку известному боксеру, взявшему приз на знаменитом состязании. Яну это выражение очень не понравилось.

На обратном пути Рафтен с необычайной откровенностью говорил о своих планах относительно сына. (Ян понял, что гроза промчалась мимо). Он рассуждал на свою любимую тему «образование». Ян не предвидел, что это слово впоследствии будет единственным утешением для Рафтена. При виде того, как его большой сын опускался, Рафтен говорил:

— А ведь он получил хорошее образование!

Лишь много лет спустя, разговаривал со взрослым мужчиной и старым Рафтеном о былых временах, Ян узнал, что он постепенно приобрел уважение грубоватого фермера, но что особенно возвысил его в глазах Рафтена тот удар, которым он сбросил Сама в воду…

Как видел Ян, Рафтен не сердился, но что же было делать с Самом? Они до сих пор не разговаривали. Ян хотел бы помириться, но не знал как. Сам перестал сердиться и ждал удобного случая, а он не представлялся.

Сам, накормив свиней, только что поставил на землю свои два ведра, как вдруг к нему в перевалочку подошла Минни.

— Сам, Сам, катай Минни! — сказала она и, увидев Яна, добавила:

— Ян, деляй тульцик, дай Саму юцку.

Приказанию надо было повиноваться. Сам и Ян покорно сложили руки и сделали для нее стульчик. Она держалась за их шеи и приблизила их головы друг к другу. Они оба любили румяную девочку и теперь разговаривали с нею, не обращаясь друг к другу. Однако в прикосновении есть нечто, способствующее взаимному пониманию. Положение становилось странным. Вдруг Сам расхохотался и сказал:

— Давай помиримся, Ян!

— Хо-ро-шо, — запинаясь, ответил Ян со слезами на глазах. — Я очень раскаиваюсь и, поверь, больше не буду.

— О, пустяки! — сказал Сам. — Во всем виноват этот негодный мальчишка, а теперь кто старое помянет, тому глаз вон. Меня мучит только одно: как ты мог меня отбросить? Я крупнее тебя и сильнее, и старше. Я могу поднимать большую тяжесть и работать дольше, а ты швырнул меня, словно мешок со стружками. Мне хотелось бы знать, как ты это сделал.

— Вы, кажется, много времени тратите даром, расхаживая взад и вперед. Отчего вы совсем не переселитесь на бивуак? — спросил однажды Рафтен тем бесстрастным тоном, который для всех представлял загадку, так как окружающие не могли понять, говорит он серьезно или шутит.

— Мы не по своей воле ходим домой, — ответил ему сын.

— Нам ничего лучше не надо, как ночевать в лесу, — сказал Ян.

— За чем же дело стало? Если б я был мальчиком и играл в индейцев, я бы туда переселился.

— От-лич-но! — протянул Сам (у него восторг выражался тем, что он тянул слова больше обыкновенного). — И мы это сделаем!

— Ладно, мальчики, — сказал Рафтен, — но смотрите, чтобы свиньи и коровы были каждый день накормлены!

— Значит, ты позволяешь нам уйти на бивуак с тем, чтобы по-прежнему приходили домой работать?

— Нет, нет, Вильям, — вмешалась м-сис Рафтен. — Так не годится. Надо дать им настоящие каникулы или вовсе не давать. Кто-нибудь из батраков мог бы заменить их на месяц.

— На месяц? Я такого срока не назначал.

— Отчего ж бы не на месяц?

— К этому времени уборка хлеба уж будет в полном разгаре.

У Вильяма был вид совершенно обескураженного человека.

— Я буду работать за Яна две недели, если он отдаст мне свой рисунок фермы, — отозвался Майкель с другого конца стола.

— Кроме воскресений, — добавил он, спохватившись.

— А я возьму на себя воскресенье, — сказал Си Ли.

— Вы все против меня, — ворчал Вильям с шутливым замешательством. — Но мальчики должны быть мальчиками. Ступайте!

— Гоп-гоп! — крикнул Сам.

— Ура! — воскликнул Ян, проявлявший еще больше восторга, хотя меньше необузданности.

— Постойте, я не кончил…

— Папа, ты дашь нам свое ружье? Мы не можем жить на бивуаке без ружья.

— Послушай, дай же мне кончить! Вы можете уйти на две недели, но совсем. Домой чтобы вы не возвращались ночевать. Спичек и ружья вам не надо. Я не хочу, чтобы дети баловались с ружьем, говорили, как клоун: «я не знал, что оно заряжено», и подстреливали птиц, белок и друг друга. Берите с собой луки и стрелы, по крайности, вреда никому не причините. Можете взять хлеба и провизии, сколько хотите, но готовить должны сами. Если окажется, что вы подожгли лес, то я приду с плетью, и пощады вам не будет.

Все утро посвящено было приготовлениям, которыми руководила м-сис Рафтен.

— Кто ж у вас будет поваром? — спросила она.

— Сам… Ян… — одновременно ответили мальчики.

— Гм! Вы, кажется, друг на друга сваливаете? Нужно установить очередь по дням. Пусть Сам начнет.

Она научила их, как приготовлять утром кофе, как варить картофель и поджаривать ветчину. Мальчики должны были взять с собою запас хлеба, масла и яиц.

— За молоком вы лучше приходили бы домой каждый день или хоть через день, — заметила мать.

— А не доить ли нам коров на пастбище? — придумал Сам. — Это в духе индейцев.

— Если я вас увижу около коров, то вам влетит, — заворчал Рафтен.

— Можно нам воровать яблоки и вишни? — спросил Сам и в объяснение добавил: — Для нас годятся только краденые.

— Фруктов берите, сколько хотите.

— А картофель можно?

— Да.

— А яйца?

— Тоже, если будете брать не больше, чем вам нужно.

— А пряники из кладовой? Индейцы это делают.

— Нет, довольно! Пора уже и честь знать. Как вы доставите свои пожитки на бивуак? Кажется, тяжесть изрядная. Вот вам сложили постель, кастрюли, сковородки и провизию.

— Мы довезем их на телеге до болота, а там понесем на своих спинах по меченой тропинке, — сказал Сам.

— Дорога идет вдоль ручья. Давайте, сделаем плот, — предложил Ян, — и на плоту свезем все к запруде. Это будет совсем по-индейски.

— Из чего же вы сделаете плот? — спросил Рафтен.

— Из кедровых досок, сбитых гвоздями, — ответил Сам.

— Нет, на гвозди я не согласен, — возразил Ян. — Это не по-индейски.

— А я кедровых досок для этого не дам, — сказал Рафтен. — По-моему легче и лучше перенести все на себе, не рискуя, к тому же, замочить постелей.

Мысль о плоте была оставлена. Мальчики в телеге отвезли пожитки на берег речки. Рафтен тоже пошел с ними. Он еще был юн душою и очень сочувствовал их затее. В его замечаниях сквозил неподдельный интерес, хотя он и не желал его открыто высказывать.

— Дайте и мне что-нибудь нести, — сказал он, к удивлению мальчиков, когда они пришли на берег.

Он взвалил на свои могучие плечи добрую половину ноши. Меченая тропинка имела не более двухсот шагов длины, и в два приема они все перенесли и сложили около типи. Саму очень понравилось неожиданное участие отца.

— Ты такой же как и мы, папа! Я думаю, ты не прочь был бы войти в нашу компанию.

— Я вспоминаю, как мы здесь жили первое время, — ответил Рафтен с грустью в голосе. — Сколько раз мы с Калебом Кларком ночевали у этой самой речки, когда на месте полей был еще густой лес… Вы умеете сделать кровать?