Однажды их в лесу захватил ливень. Они рады были спрятаться в своем неуютном шалаше, но дождь лил потоками через дымовое отверстие и через дырявые стены, так что достаточной защиты они себе не нашли.

— Мне кажется, что тут еще мокрее, чем на дворе, — сказал Сам, пускаясь бегом домой.

Вечером разразилась гроза, а на следующий день мальчики нашли на месте вигвама только груду развалин.

Через некоторое время Рафтен однажды за столом пресерьезно спросил:

— Мальчики, что же ваша постройка? Готов вигвам?

— Он не удался, — ответил Сам. — Совсем развалился.

— Отчего?

— Не знаю. И дымил он страшно. Нельзя было в нем сидеть.

— Вероятно, что нибудь не так сделали, — сказал Рафтен.

Затем с живейшим интересом, который показывал, как охотно он присоединился бы к мальчикам, если бы это было лет сорок назад, он спросил:

— Отчего же вы не сделаете настоящей типи?

— Мы не знаем как, и материала нет.

— Вы все время старались и не отлынивали от работы. Можете за это взять себе старую покрышку от фургона. Двоюродный брат Берти научил бы вас, как сделать типи, если б был здесь. Может быть, Калеб Кларк научит, — сказал Рафтен, выразительно подмигивая. — Спросите у него.

Он отвернулся, чтобы дать распоряжение батракам, которые, как всегда, обедали за общим столом.

— Папа, ничего, если мы пойдем к Калебу?

— Ваше дело, — ответил Рафтен.

Рафтен не говорил зря, и Саму это отлично было известно. Поэтому, как только «суд ушел», мальчики достали старую покрышку от фургона. Развернув ее, они увидели, что это огромных размеров брезент. Затем они положили свой подарок в сарайчик, отведенный в их распоряжение, и Сам сказал:

— Мне хочется сейчас же пойти к Калебу. Он лучше всех знает, как делается типи.

— Кто это Калеб?

— Ах, это старик Козел, который стрелял в папу, когда папа обдурил его на конской ярмарке. А потом папа дешево скупил какие-то его старые векселя и заставил его все уплатить. С тех пор ему уже не везло. Чудак этот Калеб! Он хорошо знает лес, потому что долго был охотником. Ну, и обрушился бы он на меня, если б догадался, чей я сын! Но он не должен догадаться!

Мальчики отправились к Калебу. Дорога шла вдоль ручья, в противоположную сторону от бивуака. Приближаясь к излучине, они увидели маленькую бревенчатую хижину. Перед дверьми разгуливали куры и свинья.

— Здесь живет знахарка, — сказал Сам.

— Какая? Бабушка Невиль?

— Да. Знаешь, она меня очень любит, как кошка собаку.

— В самом деле? За что?

— Я думаю, за свиней. Нет, постой. Началось с деревьев. Папа вырубил несколько вязов, которые видны были из ее лачуги. Она странная, не переносит, чтоб люди рубили деревья. И вот она очень рассердилась. В другой раз вышла история из-за свиней. Как-то зимою ей пришлось круто, а у нее были две свиньи, ценою, может быть, по пяти долларов, по крайней мере, она сама так говорила, а ей было лучше знать: не даром свиньи жили с нею вместе в хижине. Она пришла к папе (вероятно, раньше она уже обила все пороги), а папа хорошенько поторговался и купил обеих свиней за 7 долларов. Такое уж у него обыкновение. Потом он пришел домой и сказал маме: «Кажется, у старухи дела плохи. В следующую субботу отнеси ей два мешка муки, ветчины и картофеля». Папа всегда так делает добро, втихомолку. Мама пошла к старухе и понесла провизии, по крайней мере, на 15 долларов. Знахарка стала как будто добрее, но почти не разговаривала. Мама медленно разложила корзину, но не знала, подарить ли ей все это, сказать ли, чтобы она отработала на будущий год, еще через год или когда-нибудь на свободе. Старуха молчала, пока все не было сложено в погреб, а тогда схватила большую палку и накинулась на маму. «Прочь отсюда, такая-сякая. Или ты воображаешь, что ты мне милостыню принесла? Твои муж украл у меня свиней. Мы теперь с ним квиты. Проваливай! Чтобы духа твоего здесь больше не было». Она разозлилась на нас, когда папа купил ее свиней, но еще в пять раз больше разозлилась, когда забрала припасы. Должно быть, они скисли у нее в желудке.

Мягкий вяз.

Железняк.

— Противная старуха, — сказал Ян, симпатии которого склонялись к Рафтенам.

— Нет, она только странная, — возразил Сам. — Многие ее оправдывают, но она очень странная. Она не хочет, чтобы вырубали деревья, а весною, когда появляются полевые цветы, она по целым часам просиживает около них, приговаривая: «Красотки мои, красотки мои!». Любит она тоже птиц. Если мальчишки хотят подразнить ее, то достают себе пращу и метают камни в птиц ее садика, а она бесится. Каждую зиму она сама чуть не умирает с голоду, а кормит всех птиц, которые слетаются к ее домику. Она их кормит из рук. Папа говорит, что птицы, вероятно, принимают ее за старый сосновый пень. А мне нравится, как она ласкает птичек. Она стоит на морозе и все зовет их: «Красотки мои!»

— Видишь там маленький навес? — продолжал Сам, когда они подошли поближе. — Это чердак. Он весь наполнен травами и кореньями.

— Для чего?

— Для лекарств.

— Ах да, я припоминаю. Бидди рассказывала, что бабушка лечит травами.

— Лечит-то неважно. Зато она знает каждое растение в лесу. Вероятно, травы получают у нее целебную силу, когда полежат с год, и кот поспит на них.

— Мне хотелось бы увидеть старуху.

— Это можно, — ответил Сам.

— Разве она тебя не знает?

— Знает, но я ее обойду. Ничего на свете она так не любит, как больных.

Серебристый клен.

Сам остановился, засучил рукава и стал осматривать свои руки. Не найдя того, что ему было нужно, он засучил панталоны и стал осматривать свои ноги. У мальчиков всегда бывает достаточное количество порезов и синяков в различной стадии заживления. Сам выбрал царапину под коленом: перелезая через забор, он содрал себе кожу гвоздем. До сих пор он и не думал об этой царапине, но теперь решил, что она ему может пригодиться. Взяв у Яна карандаш, он разрисовал кругом кожу так, как будто она помертвела. Зеленой шелухой волошского ореха он ей придал неприятную желто-коричневую окраску разлагающегося тела, и в результате получилась отвратительная зияющая рана. Пожевав какой то травы, Сам сделал желто-зеленую жижицу и намазал ее на платок, которым обвязал свою «больную» ногу. Затем он взял палку и, хромая, направился к хижине знахарки. Когда они уж были совсем близко, полуоткрытая дверь с силою захлопнулась. Сам нисколько не смутился, лукаво подмигнул Яну и постучался. В ответ послышался только лай маленькой собачонки. Он опять постучался. В доме кто-то двигался, но ответа не было. Он постучался в третий раз, и резкий голос крикнул:

— Вон отсюда! Вон, негодяй!

Сам усмехнулся и стал вопить нараспев: