– Дерни за веревочку, дверь откроется, – почему-то вполголоса проговорил Северин. Я потянул шарик вниз.

Эффект был для меня таким же неожиданным, как и сама конструкция. Сначала за дверью тяжело бухнуло, словно молотком, потом что-то затрещало, и вдруг будто посыпались откуда-то в медный таз звонкие шарики. Шарики ударялись о дно, выскакивали и прыгали дальше по длинному коридору, заливаясь смехом, радуясь, что их выпустили на волю, разбегаясь по комнатам в поисках хозяев. И, едва затих последний, щелкнул замок, дверь медленно поползла на нас. Прихожая оказалась ярко освещена. На пороге стояла маленькая, худая как подросток, очень старая женщина с редкими, не очень опрятными, совершенно белыми волосами, с мешковатым, нездорового оттенка лицом и смотрела на нас бесцветными, широко открытыми, абсолютно ничего не выражающими глазами.

У меня сжалось сердце. Вот как выглядит одинокая старость. Она, наверное, одного возраста со своим звонком. Как несправедливо устроена жизнь: старые вещи растут в цене, а люди... Я подумал почему-то, что, наверное, Ольга Троепольская тоже ощущала эту несправедливость, и вдруг впервые представил ее себе не просто как потерпевшую, объект наших профессиональных поисков, а как живого человека. И этот человек мне понравился.

– Это вы из милиции? – спросила Анна Николаевна. Голос у нее был тонкий, скрипучий. – Проходите.

Она зашаркала по коридору, почти не отрывая от пола стоптанных тапок без задника. Несмотря на жару, на ней был грязноватый байковый халат, подвязанный на поясе серым оренбургским платком. Из-под халата виднелись тонкие ноги в шерстяных, облысевших на пятках чулках.

– Совсем антикварная старушка, – пробормотал еле слышно Северин, но я не услышал в его тоне обычных ернических ноток.

В конце коридора она свернула налево, и мы вслед за ней оказались в просторной комнате, где, кроме огромного письменного стола, крытого зеленым сукном (и оттого больше смахивающего на рабочее место бильярдиста, чем ученого), чернокожего дивана с надменной прямой спиной и такого же кресла, все остальное пространство стен было отдано книгам. Я отметил, что даже при такой скупости интерьерного ассортимента запустение сумело наложить на окружающее вполне отчетливую печать. Книги стояли на полках неровно, неаккуратно, иные вверх ногами, другие и вовсе лежали кривыми стопками, кое-где даже не корешками, а торцами наружу. Местами в их рядах зияли внушительные дыры. И поверх всего стелился толстый ковер пыли. Надо полагать, это и был когда-то кабинет профессора Горбатенького.

– Садитесь, – проскрипела хозяйка и сама, подпахнув халат, присела на край кресла. – На диван садитесь, только пыль стряхните. Это от книг пыль, благородная, – она раздумчиво пожевала тонкими бескровными губами и сообщила: – Раньше-то Глафира каждый день сметала ее, Арюша очень следил за этим. Теперь не то. Померла Глафира, скоро три года, как померла. Всех я, дура старая, пережила. А зачем? Ну ничего, скоро книги продам, и пыли не будет. Ничего не будет. Вы сели там, я не вижу? – вдруг забеспокоилась она.

– Сели, Анна Николаевна, сели, – отозвался Северин, направляясь к дивану.

– Тогда говорите, зачем пожаловали.

– Благодаря Ольге Васильевне Троепольской нам стало известно... – начал Стас, и я высоко оценил это дипломатическое начало, – что вас обворовывают какие-то молодые проходимцы, – тут он замолчал выжидательно.

Но старушка молчала.

– Это так, Анна Николаевна? – переспросил Стас, но, снова не дождавшись ответа, почти крикнул: – Вы меня слышите?

– Слышу, слышу, – недовольно ответила хозяйка. – Я слепая, а не глухая. Ну, Ольга! Хорошая ты, но с перехлестом! Надо же, милицию вызвала!

– Так это правда?

Анна Николаевна снова пожевала губами.

– Откуда мне знать? Ольга говорит: воруют они, а у Альберта спросила я, так он такую сцену закатил, книги оставил, убежал, кричал, что не придет никогда больше после такого оскорбления...

– Пришел? – невинно спросил Северин. – Позвонил... Я, говорит, знаю, что вы без меня пропадете. А тут Ольга как раз у меня случилась, схватила трубку и говорит: приходи, говорит, но только при мне. Но недолго, говорит, ходить тебе осталось. Это она на то, значит, намекала, что я книги-то в музей собралась продавать.

– Давно все это было, Анна Николаевна? – спросил я. Она повернула в мою сторону лицо с невидящими глазами.

– Да разве я помню? Моя жизнь какая? День да ночь – сутки прочь. Ах! – вдруг оживилась она. – Это в тот день было, когда она этого товарища приводила, из музея.

– А больше с тех пор этот Альберт вам не звонил?

– Не помню, – подумав, ответила старушка. И добавила без особого сожаления: – Всего не упомнишь...

Северин, видимо, решил, что настало время задавать главные вопросы, ради которых мы пришли:

– Анна Николаевна, вы нам телефончик Альберта не дадите? И второго... Как его зовут?

– Сергеем. А вот телефончиков у меня нет, они мне сами звонят, зачем мне их телефончики?

– Ну, хорошо, – настойчиво гнул свое Северин, – а как они первый раз к вам попали?

– Бог их знает, – устало и равнодушно ответила хозяйка. Ей, похоже, наскучили эти глупые вопросы. – Позвонили, сказали, что насчет книг.

– Но они представились? Сказали, от кого?

– Может, и сказали. Да я запамятовала. Давно это было. Я увидел, что мой друг теряет уже понемногу терпение, и решил временно переменить тему:

– А Ольга как к вам попала?

Перемена, видимо, оказалась удачной, потому что Анна Николаевна впервые за время нашей беседы вдруг заулыбалась.

– Ох, эта Ольга!.. Шальная девчонка! Говорит, услышала их разговор, Алика и Сережи, в магазине услышала. А потом за ними пошла. Нат Пинкертон! Ну надо же! – И сейчас еще, как последней новости, радостно удивлялась хозяйка этому засевшему в памяти воспоминанию. – Прямо в дверь позвонила – здрасте, я ваша тетя! Я, говорит, в газете работаю. Все мне тут прибрала, обед приготовила. А про них все расспрашивала тогда, какую книгу да почем я им продала. Нет, вы только подумайте!..

– А в каком магазине? – спросил Северин. Теперь старуха на звук голоса удивленно повернулась к нему.

– Как в каком? В книжном магазине. Не в рыбном же! – Она снова беззубо заулыбалась собственной шутке.

– Это я понимаю, что в книжном, – бодро, стараясь попасть ей в тон, сказал Стас. – Мне чего интересно? В каком именно?

– А уж это я не знаю, – почему-то обидевшись, ответила хозяйка и подала Северину совет: – Да вы у Ольги спросите! Она скажет.

И тут мне в голову пришла интересная мысль. Я спросил:

– А вы сами, Анна Николаевна, куда носили книги?

– Да тут, рядом, – ответила она. – Из подъезда выйдете и направо. Можно пешочком, можно на троллейбусе одну остановку. На той стороне улицы, вы его сразу увидите. Туда и Адриан Серафимович ходил лет тридцать, покупал, а я уж потом ходила, покуда не ослепла, продавала...

Через четверть часа, поняв, что больше мы от нее ничего не добьемся, мы распрощались с Анной Николаевной, дав ей напоследок твердое обещание в ближайшие дни обязательно прислать к ней Ольгу, которая куда-то пропала, совсем не звонит. Потом мы вышли на улицу, сели в машину, проехали два квартала, развернулись, и Стас притормозил прямо перед большой, полной книг, витриной, над которой из неоновых трубок складывалась надпись: “БУКИНИСТ”. Я достал блокнот и сверился с записями. Это был тот самый магазин, где трудилась товароведом Нина Ефимовна Лангуева.

– О чем это говорит? – спрашивал меня Северин, корочкой аккуратно собирая подливу с тарелки.

– Ни о чем это не говорит, – ответил я с набитым ртом, верный привычке спорить со своим напарником. На самом деле, истина, конечно, была посередине: наше последнее открытие в равной мере могло оказаться перспективной версией и полным пшиком.

Мы сидели у открытого окна в кафе “Ивушка” и ели не переставая, как только могут есть с утра голодные, за день напахавшиеся, молодые, возбужденные работой мужики. Северин с ходу, не считая закусок, взял нам по два вторых, с серьезным видом объяснив удивленной официантке, что по Малинину и Буренину четыре вторых – это всего лишь две целых.