– Леван порылся среди бумаг у себя на столе, вытащил несколько листочков. Еще раз просмотрел их, словно боялся ошибиться, и сообщил:

– Похоже, этот морфин не промышленного производства.

Я слушал, напряженно прикидывая, чем это может быть полезно нам. Предположим, те крошки из плаща Троепольской и то, что мы нашли в квартире Салиной, – того же, так сказать, самогонного происхождения. Это всего лишь гипотеза, это еще экспертиза должна установить, но предположим. Что это нам дает?

– Леванчик, нельзя поподробней про ягненочка? – попросил я.

Багдасарян тяжко вздохнул.

– Можно... Крол Леонид Федорович, двадцать семь годков молодцу. Нигде не работает. То есть где-то он там числится, но это, сам понимаешь, фикция. Колоться начал лет с двадцати. Сейчас, по-моему, уже полуфабрикат для крематория. Дважды принудительно лечился. В перерывах спекулирует чем придется, в основном по мелочи. Только чтобы хватало на кайф. Семьи нет. Отец умер, мать жива, вся седая от него. В общем, светлая личность...

– Ну а как он мог быть связан с Шу-шу? Леван выдвинул ящик стола, вытащил потрепанную записную книжку.

– Это его. Смотри, открываем на букву Ш. Видишь цифры?

Цифр было девять, они располагались в три строчки, между строчками стояли знаки “плюс”, внизу был подведен итог. Я не видел в этой арифметике никакой прямой связи с Салиной.

Багдасарян ухмыльнулся.

– На итог не смотри. Убери первую цифру и последнюю, потом прочитай их сзади наперед – получишь телефон своей Шу-шу. Примитивный камуфляж! Но это означает, что у них были деловые отношения. Причем такие, которые он афишировать не хотел.

– Десять граммов сухого морфина – уже не мелочь как будто? – неуверенно спросил я.

– В том-то и дело! – азартно поддержал Леван. – У Крола таких денег отродясь не бывало. Потому мы и думаем, что он мог получить наркотик на комиссию, для распродажи. А это говорит, что источник где-то близко, между ним и Кролом совсем немного рук, понимаешь?

– Сам он, конечно, молчит? – уточнил я на всякий случай.

– Почему молчит? – невесело усмехнулся Багдасарян. – Дает чистосердечные показания. Купил на Черемушкинском рынке у незнакомого человека. Даже приметы называет. В подробностях... А больше ему говорить с нами не о чем. Понимает, бандит, что сбыт мы ему уже вменить не сможем, нет доказательств. А раз нет – он так и так получает за хранение свои три года, ни больше ни меньше...

Я сочувственно покивал головой. Впрочем, сочувствовать в равной мере можно было и мне. Связи Салиной – это, конечно, хорошо, но на их разработку уйдет немало времени, которого у нас нет. К тому же еще и неизвестно, куда они, эти связи, приведут, и приведут ли вообще. Если Балакин прав, и Салину убили из-за крупной партии сухого морфина, нам нужен непосредственно сам источник.

– А у тебя есть какие-нибудь предположения насчет того, кто этим может заниматься? – спросил я без особой надежды.

– Только предположения и есть, – ответил Багдасарян, как мне показалось, неохотно. – Вот ты меня спрашивал, нет ли у них мест, где они собираются. Наметилось тут одно. Пока не хочу говорить, чтоб не сглазить. Если повезет, в конце той недели проведем небольшую операцию, будет сразу много новой информации, глядишь, и тут что-нибудь определится...

– Леванчик, дорогой, – сказал я просительно, – нам до конца недели ждать нельзя, у нас срок до понедельника, – я выразительно ткнул пальцем в потолок. – Дай сейчас, что знаешь.

Багдасарян неодобрительно поджал губы, покачал головой.

– Вам дашь, вы мне всю малину испортите. Я умоляюще прижал руки к груди.

– Видишь, какая штука, – неохотно начал Леван. – Морфин получают из опия. Но вот вопрос: зачем делать морфин, если можно употреблять прямо опий? Ты скажешь: морфин дороже – и будешь прав! Из десяти граммов опия можно получить три грамма морфина, а стоит он в пять, а то и в семь раз дороже. Получается – что? Правильно, прибавочная стоимость! Но как мы с тобой знаем, чтобы получить прибавочную стоимость, надо вложить, во-первых, капитал, во-вторых, труд, а в-третьих, желательно иметь кое-какое оборудование.

Багдасарян встал из-за стола и, войдя в роль лектора, слегка ссутулившись, заложив руки за спину, прохаживался передо мной туда-сюда.

– Возгонка морфина из опия в домашних условиях процесс очень непростой, сам понимаешь; из-за трех, десяти, даже пятидесяти граммов заводиться нет смысла. А чтобы получить хотя бы килограмм, нужно как минимум несколько кило опия. Это ж колоссальная сумма, понимаешь? Значит, тут какая-то сволочь решила вложить капитал, чтобы заработать денежки. Но я тебе говорю, здесь одного капитала мало. Нужен еще человек, который умеет это делать, и нужна аппаратура.

Леван в задумчивости остановился, качаясь с пятки на носок.

– Ну, ну... – нетерпеливо подстегнул я его. Он почесал в затылке и произнес, обреченно:

– Ох, напортачите вы мне... – И продолжал: – Так вот, кто вложил деньги, я не знаю. Даже не предполагаю пока. Я и про то, кто непосредственно занимается производством, тоже не знаю. Я только и знаю, что есть человек, который мог бы им заниматься. А больше ничего.

– Кто? – нетерпеливо спросил я, открывая блокнот.

– Записывай, – махнул рукой Леван. – Гароев Артур Николаевич, тридцать восемь лет. Кличка – Кобра, это из-за очков, а еще, наверное, потому, что у него лицо такое противное, удлиненное. Ну это не суть важно. А важно, что он по образованию химик, говорят, даже неплохой. Работал в каком-то НИИ, сейчас не помню в каком, натаскал оттуда разных колб и оборудовал у себя дома целую лабораторию. Гнал из эфедрина перветин, для себя и на продажу. Мы это дело прекратили...

– И что с ним сейчас?

– Хороший вопрос... – вздохнул Багдасарян. – Я тебе говорил: перветин – это такая дрянь... От нее у людей изменение личности происходит. Все симптомы, как при шизофрении. И никто потом не может сказать, то ли он перветином стал колоться оттого, что был шизиком, то ли он шизиком стал оттого, что перветином кололся... В общем, лечили его принудительно года два, а потом выпустили.

Я открыл было рот, чтобы задать очередной вопрос, но Багдасарян меня опередил:

– Сегодня мои ребята уже наводили справки, аккуратно, через участкового. Кобра дома не живет, появляется крайне редко...

Когда я открыл дверь в нашу комнату, Северин заканчивал с кем-то говорить по телефону. Расшифрованная рукопись Троепольской лежала перед ним на столе.

– Читай быстро, – сказал он, кладя трубку. – Через пятнадцать минут нас ждет Комаров. Звонил Балакин, ему привезли “дело” Данилевского, там есть его кличка. Это Луна. И еще. Пришел ответ на наш телекс из колонии. Данилевский четыре месяца назад освобожден условно-досрочно. В настоящее время местонахождение неизвестно.

“Всю субботу вместо того, чтобы думать о душе, занималась Бог знает чем. С утра ездила к Анне Николаевне, прибирала ей квартиру – пылища от этих книг неимоверная! Сходила за продуктами для себя и для нее, позавтракали. Этот подонок все еще ей названивает иногда, даже приходил два раза. Бабулька моя клянется, что на порог его не пустила, сказала, что лучшие книги отдала мне и остальные тоже скоро передаст в музей. Лошадь, наверное, скрежетала зубами!

Ну ничего, тут меня просто более важные дела отвлекли, а вот покончу с ними и возьмусь за это животное. Е. б. ж., как говорил один ныне покойный литератор. Материал-то весь практически собран, осталось только сесть и написать. Спешки нет: все, слава Богу, задокументировано и никуда теперь не денется. В бухгалтерии Мосбуккниги хранятся квитанции на одни и те же книги, которые он за копейки покупал из-под прилавка у Лангуевой, а потом сдавал в Доме книги совсем по другой цене. Подумать только, переносить книги из одного государственного магазина в другой, за две улицы, и зарабатывать на этом сотни рублей! Не считая всех тех просто ограбленных, к кому эта стерва посылала его как “честного и знающего коллекционера”.