Она резко замотала головой:

- Во-первых, Латынин тысячу раз ругался с родителями и никуда не убегал. Во-вторых, в этот раз он с ними и не ругался: я звонила сегодня днем Елене Сергеевне на работу, они ничего не понимают, сами в жуткой панике. В-третьих, Латынин не такой дурак, чтобы ни с того ни с сего перестать ходить в школу перед самыми экзаменами. Вы не думайте, у него, между прочим, средний балл не ниже четырех с половиной будет, ему еще в институт поступать. Я уж все это обдумала - незачем ему просто так сейчас дурака валять. Что-то случилось. Я чувствую.

Я вспомнил Сухова. Очень трудно искать, когда даже не знаешь, что искать. Так и тут: хорошо бы хоть понять, что могло случиться?

И тут меня осенило.

Я даже остановился. Дина тоже остановилась. Я схватил ее за плечи:

- Так ты думаешь... - сказал я, - ты думаешь, что... Она опять заплакала.

- Да прекрати ты реветь! - рассердился я. - У них что, были плохие отношения?

- Нет, что вы, - проговорила она, глотая слезы. - Сашка страшно любил его и уважал. И Эрнст Теодорович его любил...

- Тогда с какой же стати ему его убивать?

- Не знаю... - Она совершенно не могла сдержаться. - Но он пропал в то самое у-у-утро...

- А как ты считаешь, вообще-то Латынин мог бы убить человека?

Мне не следовало задавать ей этот вопрос. Вероятно, он мучил ее вторые сутки.

- Нет! - вскричала она в сильнейшем волнении. - Нет!

Дальше мы какое-то время шли молча. Она как будто начала успокаиваться. Я спросил:

- Скажи, твой Саша стихи пишет?

- Никакой он не мой, - вздохнула она скорее автоматически. Пишет. Плохие, кажется. А вы почему спросили?

За что же мне такая мука?

И долго ли ее терпеть?

продекламировал я. У меня удивительная память на всякую чушь. - Это не его?

- Его, - удивилась Дина, - А откуда вы это взяли? Он их никому не показывал, стеснялся. Только самым близким людям.

"Ну что ж, - подумал я, - значит, Кригер был Латынину самым близким человеком".

Мы подошли к машине.

- Дина, последний вопрос. Если бы Саше понадобилось от всех спрятаться, к кому бы он обратился за помощью?

Она ответила сразу:

- Я уже сама над этим думала. Из наших школьных - ни к кому. У нас стоящих мужиков почти что и нет, да и к тому же у них у всех полон дом родичей. Разве только... Есть у него один дружок детства, как же я про него забыла! Сын каких-то друзей его родителей, что ли. Витя Жильцов. Но он живет где-то у черта на рогах, мы к нему ни разу не ездили, только он к Латынину приезжал. Он тоже в школе учится, но в какой - не знаю. Только вряд ли он к нему поехал, там ведь тоже предки имеются, тут же позвонили бы латынинским. А больше не к кому.

Я занес в блокнот Витю, Динин телефон, дал ей свои координаты.

- Если что узнаешь - звони, - сказал я ей на прощание дежурную фразу нынешнего дня.

Потом я минут пять сидел в машине, откинув назад кресло, и прислушивался к собственным ощущениям. Есть у меня сейчас силы идти к Латыниным или нет? Я посмотрел в блокноте адрес. И вдруг понял, что сижу прямо перед их подъездом. Оказывается, Кригер с Латыниным жили в одном доме! Это почему-то решило дело.

- На каком этаже сто шестнадцатая? - спросил я у старушек, поднимаясь по ступенькам.

- На пятнадцатом, - ответили мне сразу и чуть не хором две или три из них. Не голова, а ЭВМ у этих бабушек!

После переговоров через дверь, разглядывания меня в глазок, к которому я подносил свое удостоверение, мне открыла высокая, статная женщина лет сорока, в бигуди. Я извинился за свой неожиданный визит, и меня впустили в прихожую, где предложили снять ботинки и надеть тапочки. Потом проводили в гостиную, усадили в кресло и попросили подождать.

Я огляделся. Уже в прихожей у меня зародилась некая мысль, которая в гостиной окончательно созрела и сформировалась. К тому времени, когда Елена Сергеевна, сняв бигуди, снова вышла ко мне, я имел четкую версию, по крайней мере, в отношении одной части событий.

10

На следующий день были похороны Кригера. Накануне вечером мне к Феликсу позвонила Марина Костина. Сто лет назад она была у нас старостой класса, но до сих пор, когда надо что-то организовать, собрать нас на вечер встречи или вот на похороны, инициатива всегда у нее в руках. Марина сообщила, что все взял на себя роно, будет два автобуса, в двенадцать часов у морга Второго меда.

- Слушай, - сказала она, - говорят, ты был чуть ли не свидетелем. Как это могло случиться?

- Вот именно, что "чуть", - ответил я. Машина, которую я переставлял с места на место, женщина с сумками, юные энтомологи, проскочившие у меня под рукой... - Я знаю не больше, чем ты.

Она вздохнула:

- Жалко-то как старика. А тебя я регулярно читаю. Молодец! Последний раз здорово ты этих подонков разнес!

- Спасибо, - сказал я, - А как ты меня здесь нашла?

- Твоя благоверная дала телефончик. Да, Нина, конечно, знала, где меня искать.

- Ничего при этом не сказала?

- А что говорить? Все ясно. Так ты теперь у нас жених?

- Вроде того.

- Жаль. Ты мне нравился. В седьмом классе.

- Ну, давай, вперед, - сказал я шутливо. - Вспомним молодость.

- Нет, годы не те. Муж, детей двое, да и растолстела я. Ищи себе, кто помоложе. Значит, понял: завтра в двенадцать. Но в двенадцать к моргу я приехать не сумел. Утром, едва я открыл дверь кабинета, зазвонил внутренний телефон.

- Ну слава Богу, ты пришел. - Это, конечно, был Завражный. - Иди ко мне, тут в приемной для тебя материал сидит.

- В каком смысле "сидит"?

- В прямом. Пришла женщина, ждет уже целый час, желает говорить только с тобой. У них там какой-то скандал, посмотри, может, как раз и сделаешь мне кусок.

- Глеб! - взмолился я. - У меня похороны через час и еще тысяча дел. Пусть Протасов займется, а?

- Игорь! - ответил он мне в тон. - Мне позарез нужен на следующие выходные твой материал, а не протасовский! И потом - человек пришел за практической помощью!

- Сразил, - сказал я, - давай ее сюда.

Это была банальная история коммунальной склоки. Со страшным концом.

Передо мной сидела пожилая седоволосая женщина и без особых эмоций рассказывала про свою жизнь. Она библиотекарь, ей пятьдесят восемь, у нее есть сын, молодой сын пожилой женщины. Она родила его в тридцать семь, без мужа, которого никогда не было. Это было сказано просто, в порядке информации, но я-то знал. почем идет такая простота.

Самую большую комнату в квартире занимал некто Кононенко. Хронический алкоголик, инвалид второй группы, состоящий на учете в психдиспансере. Насколько я понял, это был тот тип психически больного, болезненные проявления которого никогда почему-то не вредят ему самому. "Я - дурак! любил куражиться Кононенко в подпитии. - Всех могу порешить, и ничего мне не будет!" Два десятка лет прожила Нина Николаевна Кожина в постоянном ожидании, что еще может выкинуть ее сосед. А Кононенко не стеснялся ни в выражениях, ни в действиях. Я заметил, что Кожина избегает давать оценки, старается передать только факты, и уже это одно импонировало мне. Но из ее рассказа Кононенко вставал перед моими глазами: садист, циничный пакостник и при этом мелкий трус.

Подлец издевался изощренно, не оставлял следов, а происходило все без свидетелей: соседка из третьей комнаты, проводница в дальних поездах, неделями не бывала дома. В исполкоме сочувствовали, поставили их с сыном на очередь. Предложили Кононенко отдельную квартиру где-то в новом районе, но он гордо отказался: "Мне и тут хорошо!" По закону психически больному полагается отдельная площадь, но нигде в законе не сказано, что надо предоставлять ее насильно... Меняться в квартиру с таким соседом никто не хотел.

Шли годы. Сын Кожиной ходил в ясли, потом в сад, в школу, поступил в институт, в этом году перешел на пятый курс. И всю жизнь он видел рядом с собой Кононенко. Кононенко, без стука врывающегося в их комнату. Кононенко, выливающего суп, сваренный матерью, в уборную. Кононенко, оскорбляющего его мать площадными словами. Два месяца назад, вернувшись домой после занятий (Нина Николаевна была в это время на работе), он после каких-то слов, сказанных соседом, ударил его по голове сковородкой. После чего сам вызвал "скорую" и милицию.