Владимир усмехнулся и тут же отверг интуицию. Любой намек на нее у Огородникова показался следователю несерьезным. После встречи с писателем Фризе не давала покоя мысль: как сумел Огородников написать два десятка популярных романов и повестей? Фризе не мог вынести о них собственного суждения — никогда не читал. Но романы пользовались успехом, переиздавались, их хвалили и ругали. А сам автор производил впечатление человека недалекого. Низкий лоб с тремя глубокими морщинами. Большой палец следователя легко коснулся ставшего податливым пластилина. Большие брыли. Глаза — щелочки, оттопыренные уши. Огородников собственной персоной вдруг глянул из‑под нависших век на Фризе. «Почему он получается у меня хитрованом, а не самодовольным тупицей?» — подумал Фризе. Но до законченного портрета было далеко. Вот здесь — усы, чуть оттопыренная нижняя губа, крутой подбородок, редкие волосики на голове и пошлые бачки, дополнили портрет. Фризе с раздражением подумал, что на этот раз его постигла неудача: портрет писателя не передавал его сути. Того впечатления, которое он произвел на Владимира. На скульптурном портрете хитрость преобладала над самодовольством. Фризе поставил маленький бюстик на полку, где пребывали в покое уже многие герои его расследований.

Утром, перед уходом на службу, Владимир мельком взглянул на вчерашнюю пластилиновую поделку. Герман Огородников, прикинувшись туповатым нахалом, щурился на него, стараясь прикрыть сквозящую в умных глазах хитрецу под нависшими веками. Фризе улыбнулся и погрозил Огородникову пальцем.

На службе Владимир достал из сейфа записки, полученные от Покрижичинского. И почувствовал укор совести, что не выполнил просьбу майора, не убрал записи подальше от служебного кабинета. «Не до такой же степени все дошло!» — подумал он в оправдание. Но недовольство не проходило, и это было недовольство самим собой. Он внимательно просмотрел все листочки, исписанные мелким четким почерком, хотя, казалось, уже знал все наизусть. Нет, никаких упоминаний о смертях, несчастных случаях, отравлениях грибами здесь не было. Списки сотрудников, пометки о том, кто из санитаров забирал покойников из квартир, подвергшихся ограблению, крестики рядом с именами боевиков! Фризе обратил внимание, что нигде не были упомянуты люди, уволившиеся из кооператива. О новичках можно было судить по датам, проставленным карандашом в скобках. Неужели за два года никто не ушел? Никакой «текучссти кадров», как говорили чиновники в прошлом. Не таком уж далеком прошлом.

Владимир снял трубку, набрал служебный номер Покрижичинского. Длинные, тягучие гудки. Домашний его номер тоже не отвечал. Справляться у сослуживцев майора Фризе не стал. Зачем вызывать ненужные вопросы? Наверное, он еще в отпуске.

«Может быть, Ерохин знает?» — Фризе позвонил старшему оперуполномоченному. Его телефон тоже молчал. «Работнички! Никого на месте нет!» Ворчал он зря и сам это знал. Милицию ноги кормят. На звонки исправно отвечает только дежурная служба и бездельники.

Собрав документы и убрав их в сейф, Фризе пошел обедать, что означало — если повезет, съесть холодную котлету и выпить кофе с коржиком.

После обеда, не оправдавшего даже самых скромных надежд, он снова достал записки майора с Петровки. В списке сотрудников кооператива «Харон» нашел Зеленкову, которая значилась инспектором по кадрам. Все как у больших! Аккуратист Покрижичинский записал против ее фамилии телефон. Фризе не хотелось своим звонком заранее настораживать инспектора и он заглянул в приемную прокурора, к его секретарше, «твердокаменной» Марго. Это звание Маргарита получила из‑за того, что однажды в прокуратуру города пришла «телега», в которой ее обвиняли в мелких поборах — духами и конфетами — за мелкие же услуги: без очереди попасть к прокурору на прием, продвинуть побыстрее документы к рассмотрению. Когда письмо обсуждали на общем собрании, шеф отвел от Марго все обвинения, назвав ее «твердокаменным кадром».

Фризе положил перед Маргаритой листок со служебным телефоном Зеленковой и объяснил, что от нее требуется.

— Это законно? — поинтересовалась секретарша.

— Законно, лапочка, — успокоил ее Фризе. — За вранье еще никому больше десяти лет не давали.

— Фризе! — игриво сказала Марго. — Ты дошутишься!

— Самое большее, что мне грозит, это женитьба на тебе.

— Не самая плохая мысль! — пытаясь продолжать разговор на той же шутливой ноте, отозвалась молодая женщина и неожиданно густо покраснела. Фризе тоже почувствовал неловкость и сказал грубовато:

— Марго, хватит издеваться над хорошим человеком, звони скорее.

«Какой у меня в последнее время урожай по матримониальной части», — подумал Фризе, глядя на «твердокаменную», нажимающую кнопки на панели телефона. Краска медленно сходила с ее пухлых, как у школьницы, щек. Он вспомнил Нину Серову и неожиданное чувство сожаления о чем‑то, что он должен был сделать, но не сделал, сжало его сердце и тут же отпустило. Маргарита уже говорила по телефону. Она подключила динамик, и Фризе слушал, что отвечает собеседница.

— Малое предприятие «Харон»?

— Да, — трубку сняла женщина, и Владимир решил, что это и есть инспектор по кадрам.

— Мне сказали, что вам требуется опытная машинистка?

— Кто вам сказал?

— Ну… это долго пересказывать. Сестра моей соседки.

— Вам приходилось работать на факсе?

Марго посмотрела на Фризе и он усиленно закивал головой.

— Приходилось. И я могу стенографировать.

— Где вы сейчас работаете?

Марго секунду помедлила и тут же ответила:

— В Госкомитете по статистике. — Все в прокуратуре знали, что в комитете служит ее отец на какой‑то большой должности.

— Сколько вам лет?

— Двадцать шесть. Я печатаю с шестнадцати, — тут же добавила Марго.

«Вот партизанка! — с восхищением подумал Фризе. — Не проговорилась и тут». Маргарите было двадцать девять, но она усиленно скрывала свой возраст от сослуживцев.

— Пожалуй, вы нам подойдете, — сказала женщина, — только… Вы не обижайтесь, с вами будет еще беседовать председатель и… — она опять замялась. — Короче говоря, он старается, чтобы все женщины у нас выглядели не хуже, чем манекенщицы у Кардена. — Она засмеялась. — Так что решайте сами, приезжать вам или нет.

Фризе усиленно закивал.

— Я приеду, — не слишком уверенно ответила Марго. — Могу сейчас.

— Хорошо. Соседка вам не сказала, как нас найти?

— Нет.

— Большой Гнездниковский, дом три, строение один. Увидите вывеску — «Харон» — шесть ступенек вниз. Первая дверь налево. Меня зовут Лидия Васильевна.

Фризе быстро записывал все это в свой блокнот. Очень кстати, что инспектрисса по кадрам располагалась довольно далеко от апартаментов председателя.

Маргарита положила трубку, вид у нее был несколько растерянный. Она даже, вопреки привычке, назвала Фризе по имени.

— Володя, как ты думаешь, я бы не прошла по конкурсу в этом дурацком «Хароне»?

— Ты прошла конкурс у нас — это важнее. А у председателя «Харона» извращенный вкус — манекенщицы у Кардена больные женщины.

— Больные? Чем, Володя?

— Дистрофией. Систематическое недоедание, понимаешь? Они тебе не конкурентки.

Он быстро поцеловал Маргариту в щеку и удалился, оставив молодую женщину в глубокой задумчивости.

Ехать до Большого Гнездниковского было пять минут. Следуя указаниям Лидии Васильевны, он спустился на шесть ступенек в полуподвальное помещение, толкнул тяжелую бронированную дверь со смотровым глазком и очутился в коридоре, обшитом светлыми деревянными панелями. Если бы не влажный воздух, попахивающий плесенью, этот, хорошо освещенный лампами дневного света коридор ничем не отличался от «коридоров власти». Бывшей власти и нынешней.

Лидия Васильевна сидела в крохотной уютной комнатке. Большой пузатый шкаф, — Фризе сразу решил, что это просто декорированный деревом сейф, небольшой стол со стандартными коробками картотеки, красивая настольная лампа, из тех, что можно встретить в рекламных каталогах Неккермана, толстый ковер на полу, прикрытый половичком из рисовой соломки, — защита от грязной обуви посетителей. На стене — яркий календарь с красивыми женщинами.