— Очень хорошие, — с недоумением сказала она. — Только почему такая паника? Неужели и в городе кто‑то полезет в мою квартиру? Из‑за Алешиной записной книжки?
— Запритесь как следует, никому не открывайте, кроме меня. Я сейчас приеду и мы все обсудим.
— Может быть, мне зарядить еще одно ружье? — с иронией спросила Маврина.
— Зарядите. Это серьезно.
Фризе быстро оделся, секунду постоял у сейфа, решительно открыл его и достал пистолет. И будто ожегся о него. «Странно, — думал он, — несколько дней не вспоминал о том, что из этого оружия убил человека. Даже Маврина, с этим ее «тоже», не высекла из меня искры, а взялся за пистолет — и муторно стало на душе».
Маврина жила рядом с Хамовниками, в современном, как еще недавно называли, номенклатурном доме из светлого кирпича. Старушка–дежурная, дремавшая в вестибюле, встрепенулась, услышав, как хлопнула дверь:
— Вы к кому, молодой человек?
— К Мавриной.
— Дома, дома. Двенадцатый этаж, — сочувственно вздохнула старушка и снова задремала.
Кабина лифта была просторной и светлой, с большим зеркалом. Вполне пристойный вид, если бы не пара рисунков в стиле Мазереля, прокомментированных крепкими словечками — дети бывших номенклатурных работников не остались в стороне от городской цивилизации.
Едва Фризе позвонил, как Алина Максимовна распахнула дверь.
— Ну почему же вы не спрашиваете, кто идет?
— Я видела в окно, как вы подъехали, — она приветливо улыбнулась и показалась еще более красивой, чем раньше. Черные облегающие брюки, серый пушистый джемпер, серебряная цепочка на шее — все было к лицу. Он прошел вслед за ней через просторный холл, заметив, что все его стены увешаны старинными саблями в красивых ножнах, мечами, кольчугами. В углу стояли полные рыцарские доспехи — покойный хозяин всерьез коллекционировал оружие.
Маврина ввела Владимира в кабинет. Кроме окна и двери все остальное пространство занимали книги. Беглого взгляда было достаточно, чтобы заметить несметное число энциклопедий и словарей — Брокгауз и Ефрон, словарь Венгерова, Военная энциклопедия, словарь Гранат… Редчайшие тома Еврейской энциклопедии.
— Сразу видно, что попал в библиотеку писателя! — не смог сдержать своего восхищения Фризе.
— Все эти книги подбирала я, — с гордостью сказала Маврина. — Алеша был равнодушен.
— Равнодушен к вашему выбору?
— Равнодушен к книгам.
Заметив удивление на лице Владимира, она пояснила:
— Он постоянно твердил: «Книги мне только мешают. Они корректируют мое представление о действительной жизни. Мои книги — это люди». Сердился на меня за то, что я окружила его книгами.
«Интересная мысль», — подумал Фризе, но тут же забыл о чудачестве писателя. Маврина протянула ему блокнот — обыкновенный потрепанный блокнот без корочек, величиной с ладонь, исписанный крупным разболтанным почерком, с потертыми и кое–где загнувшимися краями.
— Садитесь, где вам удобнее, я приготовлю кофе. Мне помнится, мой кофе пришелся вам по вкусу.
Фризе сел в глубокое кожаное кресло, включил торшер и, волнуясь, нетерпеливо начал листать страницы.
«Больничная тягомотина», «старшая сестра — как старшина–украинец в роте — ать–два», «каждый норовит всучить вам свою болезнь со всеми подробностями», «даже за едой про клистиры». «Или толкут в ступе газетную блевотину, — неизвестно, что хуже». «Единственная отрада — мой доктор: все по делу, в душу не лезет, погонял на велоэргометре, сказал «н–да», все понятно: дела мои не слишком плохи». — Фризе улыбнулся, живо представив себе знакомого по рассказам Ерохина Маркса Ивановича. Он нашел и строчки, посвященные Васильеву: «Разговорился с хирургом. Славный малый. На мой вопрос: «Можно ли?» — ответил: «Нужно». «Не больше семидесяти граммов». И приложил палец к губам.»
Наконец Фризе наткнулся на то, что так его интересовал: «Пришел в палату парень. Примерно 30, красавчик, волосы с пробором. Я таких не люблю. Видно, серьезно болен, губы синие, а в глазах (голубых) — страх. Даже ужас. Руки красивые — ни секунды покоя, пальцы все время шевелятся. Хватается то за ухо, то за нос, то просто стучит по колену или стулу. Я слышал — у глубоких стариков перед кончиной пальцы неспокойные — «набирают». Узнал, что я писатель, пришел исповедоваться. На следующей неделе у него операция на сердце. Пытался успокоить. Исповедоваться, говорю, надо священнику. Согласился.
Интересная психология: «Священнику исповедуешься — при нем все и останется, а вы можете в книгу вставить. Неважно, что напишете плохое. Главное — в книжке останется. И чтобы обязательно под своей фамилией».
«Пришел доктор «Н–да», разогнал нас. Моему гостю — на обследование».
«Лежал — думал. Интересное создание — человек: уйду, но пусть хоть что‑то останется. Зацепка в мире живых. Алинка прочитала Николая Федорова, рассказывала мне — у него была идея, что придет время (наука позволит) и потомки души всех умерших вернут из космоса, вселят в воссозданные тела. Но нужна память. Зацепка. Может быть, это и у С. живет в подсознании».
Наверное, следующий разговор состоялся со Степанковым через несколько дней — десятка два страниц были заполнены очень меткими и образными замечаниями о больничной жизни, о «пикантной» массажистке, о медсестрах. Маврин записывал новые для него словечки из современного сленга двадцатилетних, несколько теплых слов о жене, ревниво воспринявшей рассказ о «пикантной» массажистке. Чувствовалось, что Маврину была приятна ревность жены. И только одна фраза, напомнившая, что он не забыл визит Степанкова: «Думал о разговоре с С. Интересно, человек, лишающий жизни другого человека, способен думать о встрече в новой жизни со своей жертвой? Надо посоветовать ему облегчить душу перед прокурором».
— Володечка! Кофе готов! — услышал Фризе. — Как вы относитесь к сырникам? Я, правда, сделала их на скорую руку, но творог свежий, рыночный.
Он хотел отказаться — ему казалось, что стоит перелистать еще несколько страниц, и откроется самое главное. Слова писателя о человеке, лишающем жизни себе подобного, наводили на строгие мысли. Но хозяйка, стоявшая в дверях кабинета в кружевном передничке, излучала такую благожелательность и заботу, что отказаться было нельзя.
— Вы не разочарованы? Не напрасно я вас потревожила?
— У вас, Алина Максимовна, столько достоинств!
Она посмотрела с настороженностью, ждала подвоха. Фризе это почувствовал.
— Я говорю совершенно искренне: вы красивы, гостеприимны, прекрасно готовите, варите отличный кофе. У вас редкое самообладание, вы знаете литературу…
— Боже! Ни разу не слышала столько комплиментов от одного мужчины…
— … Может быть, вы еще и занимаетесь фотографией?
— Нет. Муж любил фотографировать людей. Почему вы об этом спрашиваете?
— В доме есть фотоаппарат и хотя бы одна кассета? Я хочу переснять некоторые страницы.
— Боже! — Она почти каждую фразу начинала, вспоминая Бога. — Какая длинная преамбула. — Маврина встала из‑за стола и вышла. Через несколько минут вернулась с камерой. Это был прекрасный «Полароид».
Фризе взял аппарат и кассету с фотобумагой:
— Это слишком дорогое удовольствие. А что‑нибудь попроще?
— Переснимайте сколько надо и ни о чем не думайте. — Она снова села. Почувствовав, что ее гость торопится скорее вернуться к прерванному чтению, Алина Максимовна больше не стала занимать его разговорами. Они молча допили кофе и Фризе взялся за блокнот.
«Послезавтра у С. операция. Очень боится, я чувствую. Опять разговор о книге. Я ему сказал: «Слава, вы молодой сильный человек, все обойдется. А я старик — успею ли написать книгу?» Он посмотрел на мои записи: — «Дневники?» — Я не ответил. — «Дневники, — догадался он. — Не успеете написать роман, ваши дневники тоже опубликуют. Как у братьев Гонкуров». — Вот, черт! Про братьев Гонкуров знает. Я их дневники и в руках не держал. Да и ничего другого не читал. Слышал. И про гонкуровскую премию».
«Боится, что я ему не верю. Продиктовал номер счета (23–16313104Б) в Швейцарском банке ЖНБ, на который поступает валюта на имя босса (не записываю его фамилию — она у каждого на слуху). Боюсь, не ошибка ли это? Ну уж, ну уж… С. — боевик, как он сам говорит, в малом предприятии «Харон». Перевозят умерших в морги при больницах и т. д. Надводная часть. Под водой — торговля с заграницей: нефть, лес, ценные металлы. Двойная бухгалтерия. Разница — в Швейцарские банки. Для начальства. Все, начиная с босса, ездят по миру за счет «Харона». В валюте не ограничены. Обзаводятся недвижимостью. Там. Рассказал о том, как берут взятки. Подписывают иногда по два–три разрешения разным кооперативам на одно и то же помещение. Такса — «дипломат» с «деревянными» рублями или коробка из‑под конфет с долларами. Приходит хозяин, помещение занято. Ордер подписан одним и тем же лицом. И все молчат. Кто поднял шум — работа для боевиков.