— Что будем делать? — спросил Игорь Васильевич.

Майор пожал плечами.

— Мы вас ждали, товарищ подполковник. Сами не решились что-то предпринимать. Засаду вот устроили...

— Засада — это хорошо. А что дальше? Идти с обыском? Ждать утра?

Майор молчал.

— Не стесняйтесь, давайте свои предложения! Вы же лучше нас обстановку знаете.

— Я думаю, надо сейчас нагрянуть. Вдруг он сегодня не ночует. Будем ждать — темп потеряем.

— Молодец, майор, — удовлетворенно сказал Корнилов. — Темп, темп! У нас времени мало осталось. Где тот участковый инспектор, что Самарцева опознал?

— Зуев, давай к нам! — крикнул майор.

Из машины вылез невысокий толстячок в форме. Козырнул.

— Старший лейтенант Зуев.

Похож он был скорее на молодого доктора, чем на милиционера. Круглое, мягкое лицо, большие роговые очки.

— Вы опознали Самарцева? — спросил Корнилов.

Зуев кивнул.

— Ошибки быть не может?

— Исключено. У меня зрительная память хорошая. Я этого парня несколько раз у сорок четвертого дома встречал.

— Вы уверены, что Самарцев сейчас ночует там?

— Нет, не уверен. — Зуев говорил очень спокойно.

— А может быть, он в этот дом просто в гости приезжал? — с сомнением спросил Корнилов.

— Нет, он ночевал там, — уверенно ответил Зуев. — Я его однажды рано утром встретил. По дороге на станцию.

— Ну-ну, — пробормотал Корнилов. Чрезмерная уверенность лейтенанта немножко смущала его. — Расположение комнат в доме вы хорошо знаете?

— Хорошо. — Зуев вытащил из кармана сложенный вчетверо лист бумаги.

...А через час, простившись с зеленогорцами, Корнилов и Белянчиков подошли к своей «Волге», оставленной недалеко от дачи, среди могучих сосен. Проверка дома № 44 по улице Пристанционной ничего не дала. Хозяйка, взглянув на фотографию Самарцева, признала в нем одного из своих постояльцев, но ничего путного о нем рассказать не могла.

«Деньги внес вперед, аккуратный, девчонок не водит. Иногда ночевать не приезжал. Говорил — останавливался у бабушки».

Не вернулся он из Ленинграда и на этот раз...

В доме остались дежурить два сотрудника уголовного розыска, но Корнилов понимал, что преступник вряд ли вернется на эту дачу.

Никаких вещей он там не оставил, а времени до отхода одесского поезда оставалось не так уж и много. Если он действительно собрался ехать этим поездом.

«Наверное, собрался, — думал Корнилов. Он не спешил садиться в машину. Стоял среди повлажневших от утренней сырости сосен и смотрел вдаль, в сторону залива. Светало. Тяжелый туман потихоньку расползался, стлался ближе к земле, открывая лесные дали. А из-за леса, с залива, доносились глухие раскаты прибоя. — Если Самарцев не ночевал сегодня здесь, значит, осторожничает, рассчитывает каждый свой шаг, боится случайностей».

Осторожное, расчетливое поведение преступника словно подтверждало предположение Корнилова о том, что он готовится к серьезному шагу. Таким шагом может быть извлечение денег из тайника в Тучковом переулке и отъезд из города.

«Никаких вещичек не оставил, сквозник, — подумал подполковник. — Нет, не зря я все-таки сюда приехал. Сидя в кабинете, я мог бы и упустить такую детальку».

— Ну что, Юрий Евгеньевич, по коням? — обратился он к Белянчикову, молча прислонившемуся к сосне. — Места-то какие, а? Мы с женой частенько сюда наезжаем. С Конюшенной площади на автобусе меньше часа.

— Теперь основная надежда на Тучков переулок, — задумчиво сказал капитан. — Упустим там — втройне попотеть придется.

На следующий день Корнилов пришел в управление рано. Вернувшись домой из Комарова, поспал часа два и вызвал машину. Игорь Васильевич и вообще-то любил прийти на работу пораньше, когда нет обычной дневной сутолоки, и, удобно расположившись в старом кожаном кресле у маленького журнального столика, с удовольствием закурить свою первую сигарету. Дома подполковник не курил.

Эти утренние полчаса — если не случалось каких-нибудь ЧП — Корнилов посвящал тому, что не спеша, рассеянно перебирая в памяти разные события, как уже свершившиеся, так и грядущие, старался спокойно, на свежую голову их оценить. Иногда в этом калейдоскопе мыслей всплывало что-то очень важное, на что он раньше не обратил внимания, а сейчас вдруг увидел словно заново, свежим взглядом. Эти полчаса всегда были для Корнилова плодотворны — он не испытывал  г н е т а  в р е м е н и, освобождался от него.

В стремительной деловой круговерти, когда наваливались десятки различных дел и приходилось сталкиваться с самыми несходными, порой полярными мнениями, точками зрения и, наконец, со своими собственными разноречивыми ощущениями, не мудрено было и ошибиться. Всегда имелась опасность недооценить, и Корнилов знал эту опасность. Так же как он знал и свою слабость — иногда в его воображении какие-то незначительные события вдруг вырастали до размеров трагедии и давили на него. Особенно часто это случалось в последние годы. Он неожиданно просыпался среди ночи и долго не мог уснуть. И начинал вспоминать о каких-нибудь мелких, никчемных несделанных делах, о досадных, но незначительных оплошностях, невпопад сказанной днем фразе. Ему казалось, что счет несделанных, незавершенных дел все растет и растет у него, как сумма непогашенного долга у заурядного растратчика, и уже не остается времени, чтобы оплатить этот счет.

Корнилов досадовал на себя, пил снотворное, но ничего поделать с собой в те предутренние часы не мог.

...Сегодня на листке бумаги, что лежал перед ним, были записаны только четыре слова:

С Олегом Самарцевым все ясно. В том, что он преступник, теперь уже никаких сомнений нет. Розыск закручен, ничего, кажется, не упущено, взвешены все возможности. А вот Игнатий Казаков... Неужели он имеет какое-то отношение к ограблению?

Этот вопрос волновал подполковника больше всего.

Туманные намеки деда... Если бы за ними стояло хоть что-то конкретное! На одних неясных ощущениях далеко не уедешь! Подозревая внука в соучастии, Григорий Иванович тут же, ненароком, опровергает свои подозрения, утверждая, что хорошо запомнил время, когда Игнатий пришел домой, — без двадцати двенадцать. А кассиршу ограбили в двенадцать пятнадцать. Что это? Ошибка, тонкий расчет, плод больного воображения?

Неприязнь деда к внуку бросается в глаза. Редкий случай, но бывает... Может, клевета? Но тогда старик, проявивший завидную наблюдательность, опознав грабителя, назвал бы другое, более правдоподобное время прихода внука домой.

Так что же? Непроизвольная ошибка? — Корнилов чувствовал, что его рассуждениям не хватает стройности, но никак не мог понять, в чем ошибается. Очевидная нелепость утверждений деда не укладывалась ни в какие схемы. А внук? Сказал: «Мы с мамой днем на службе».

«Мы с мамой днем на службе...» Почему он так объединил себя с матерью? Мать приходит после шести, а Игнатий в час. Даже если старик ошибся или соврал и младший Казаков пришел не раньше, как обычно, в час, он это обстоятельство скрыл. Зачем?

Спроси человека, которому нечего скрывать: когда ты пришел в тот день с работы? Он бы ответил: пришел, как обычно, в час. Сказал бы правду.

Пришел в час? Но минут за тридцать — сорок до твоего прихода домой в Тучковом переулке тяжело ранили и ограбили кассира. Неужели ты ничего необычного не заметил?

Честный человек сказал бы: «Конечно, заметил. В переулке стояли милицейские машины и «Скорая помощь» (ну, положим, скорая могла уже и уехать...), было много народу. Что-то произошло. Потом я узнал...»

А если бы честный человек шел с набережной, он бы, наверное, тоже увидел милицейскую машину. Или людей с собакой во дворе. Если бы там не увидел — обратил бы внимание на машины и людей в переулке, уже придя домой. Окна-то выходят прямо на место происшествия!

Корнилов вздохнул.

Значит, Игнатий на эти вопросы отвечать не хотел и потому отделался общей фразой. Выходит, сказал неправду. И эта его неправда помогла сейчас Корнилову понять, что он, как минимум, видел нападение на кассира, но почему-то усиленно скрывает этот факт. А неправду говорить всегда труднее — надо слишком многое держать в уме, напрягаться. Правду говорят не задумываясь...