Обед закончился в молчании.

Потом Надежда Викторовна с сердитым и обиженным видом стала укладывать сумки. Евгений Петрович углубился в газету.

Валерий без дела послонялся по комнате, потом направился к телефону.

— Я, конечно, попробую, но… Рогов, как вам известно, человек принципиальный.

Он набрал номер телефона. В трубке раздались продолжительные гудки, потом послышался голос закадычного его приятеля Анатолия Титаренко.

— Рогов, ты? — спросил Валерий и, не дав Анатолию опомниться, продолжал: — Мне надо уезжать. Давай перенесем редколлегию на ту неделю?

— Ты что, спятил? — изумился было Анатолий, но тут же рассмеялся. — А-а, ну, валяй, валяй!.. Колоссально получается.

— Почему невозможно? — возразил между тем Валерий. — Ты всегда выбираешь самое неудобное время! Я поставлю вопрос, на бюро!..

Он некоторое время горячо спорил, потом с досадой бросил трубку.

— Ничего не получается! Только нервы треплешь с ним.

— Ну ладно уж, — ворчливо проговорила Надежда Викторовна. — Только завтра приезжай пораньше.

Когда родители, наконец, уехали, Валерий облегченно вздохнул. Теперь надо было не терять времени.

Он торопливо прошел в свою комнату, снял со стен фотографии, запрятал в чемодан под кроватью, а на их место повесил пестрые и головоломные репродукции с картин западных абстракционистов, вырезанные из каких-то иностранных журналов. Несколько этих журналов вперемежку с «Америкой» он небрежно бросил на стол.

В передней раздался звонок. Пришел Анатолий, толстый, рыжеватый парень, подстриженный под короткий бобрик. Несмотря на жару, Анатолий был в черном костюме с белым галстуком-бабочкой.

Приятели разложили на столе пачки иностранных сигарет, тонкие пластинки жевательной резины в пестрой глянцевой обертке, потом достали из-за шкафа бутылки с водкой и перелили их содержимое в замысловатые бутылки из-под заграничного коньяка.

Валерий натянул пеструю рубашку навыпуск с изображением обезьян, пальм и прочей экзотики, и приятели, развалившись на диване, наконец-то закурили.

— Ожидаются новые персонажи? — спросил Анатолий.

— Да, — кивнул головой Валерий и иронически добавил: В том числе из самых низов. Кадры нашего «технического директора».

— Надеюсь, идейно чуждых не будет?

— Ну, это само собой.

Шел восьмой час вечера.

В библиотеке можно было разговаривать только шепотом, и все-таки Андрюше Рогову казалось, что его шепот слышит весь читальный зал, а не только сидящая рядом Марина, столько гнева и боли вкладывал он в свои слова. И еще ему казалось, что если он не убедит Марину, если она все-таки уйдет сейчас из библиотеки и пойдет туда, в этот ненавистный ему дом, то все будет кончено. Из его жизни уйдет самое чудесное и дорогое, что наполняло ее, о чем он так мечтал, чем жил. И все, что он делает, потеряет всякий смысл, всякую радость для него — учеба в университете, стихи, газета, споры и дружба с людьми, семья, дом, небо, море… Андрюша даже не знал в этот момент, что еще вспомнить, что ему еще дорого.

А Марина улыбалась, слушая его горячий шепот, и отрицательно качала головой. Черт возьми, если бы она еще не была так красива, если бы не шла ей так эта синяя вязаная кофточка и большие, темные, смеющиеся глаза не смотрели бы на него так упрямо и лукаво!

— А мне с ними весело и интересно, вот и все. И они совсем неглупые, — ответила она. — И, пожалуйста, не командуй. Лучше пойдем вместе.

— Ни за что! — горячо прошептал Андрюша, краснея от волнения. — И я вовсе не командую. Но они идейно мне чужды, понимаешь? И тебе тоже.

— А мне нет.

— Чужды, я знаю! И морально тоже чужды! И потом, это слепое преклонение перед Западом!

— У них необычная музыка, необычные споры и взгляды на все. Нельзя жить девятнадцатым веком. Пойми, Тургенев уже устарел, даже… даже в любви.

— В любви?!.

Андрюша чувствовал, как у него разрывается сердце от переполнявшей его этой самой любви, а она, оказывается, может говорить об этом так спокойно и так несправедливо.

— Что ты понимаешь в любви! — с тоской прошептал он. Да во все века, если хочешь знать, люди любили одинаково. И… и ревновали тоже. Мне рассказывали в уголовном розыске, как один хороший парень из-за любви…

Марина тихо рассмеялась.

— Вот ты где, оказывается, черпаешь сведения о настоящей любви… Ты все-таки очень смешной, Андрюша. Пойдем со мной. Там ты с ними поспоришь.

— Я с ними не там поспорю, — угрожающе и зло ответил Андрюша. — Не под их дурацкую музыку.

— Да ты ее не слышал даже.

— Все равно дурацкая, даже вредная. Для этого ее слышать не надо. Я и так знаю. А ты… Я в тебе очень разочаровываюсь. Все! Иди куда хочешь.

Он резко отвернулся и уткнулся в книгу.

— Пожалуйста, — с деланным равнодушием ответила Марина, но в голосе ее все же звучала обида. — Я тебя не просила ни очаровываться, ни разочаровываться. Просто у нас разные взгляды на жизнь.

Она тоже отвернулась.

Несколько минут оба пытались читать. Потом Андрюша придвинул к себе тетрадь и принялся что-то поспешно писать на чистом листе. Перечитав, он зачеркнул написанное, подумал и снова стал писатьторопливо, взволнованно и неразборчиво. Марина краешком глаза следила за ним.

Андрюша в третий или четвертый раз перечеркнул и снова написал что-то, потом вырвал лист и, сложив его вчетверо, придвинул Марине.

Марина развернула записку и с трудом прочла: «Учти, я к тебе отношусь по-тургеневски. Но твои взгляды я уважаю. Ты, по-моему, очень хорошая. Пожалуйста, я готов пойти с тобой к ним. А примут они меня?»

Марина поспешно сунула записку в сумочку и обрадованно прошептала:

— Пойдем, Андрей. Они тебя примут. Ведь ты тоже очень хороший. И там так весело!

Она встала и принялась собирать книги. Андрюша, красный от волнения, сумрачно поднялся вслед за ней.

Они сдали книги, и Андрей все так же молча спустился вслед за Мариной по лестнице, чувствуя, что презирает себя за малодушие и беспринципность.

Наконец он не выдержал и уже в дверях остановился. Марина тревожно оглянулась.

— Не могу, — мрачно сказал Андрюша, не поднимая глаз. Я все-таки не пойду. Это… это с моей стороны будет подлость.

— Ну почему же подлость? Ведь ты со мной идешь?

Марина смотрела на него жалобно и огорченно.

Андрюша собрал все силы и твердо ответил:

— Подлость по отношению к самому себе.

— Как ты все усложняешь, Андрюша! Так невозможно!

Андрюша грустно покачал головой.

— По-другому я не могу.

— Ну и ладно! — рассердилась Марина. — А я пойду.

Она повернулась и быстро выбежала на улицу.

Андрюша с тоской посмотрел ей вслед, и ему опять, в который уже раз, показалось, что все рушится в его жизни. И вообще на кой черт ему нужна такая жизнь, без Марины?

Таран встретился с Червончиком в самом начале улицы Славы, около Приморского бульвара. В густой тени огромного клена он еле различил его тщедушную фигурку. Червончик лихо сдвинул на затылок шляпу и, взяв Тарана под руку, сказал:

— Полный вперед! Нас уже ждут. А тебя персонально ждет одна очаровательная особа.

— Откуда она меня знает? — обеспокоенно спросил Таран.

— Только с моих слов. Такую рекламу выдал, будь здоров, — засмеялся Червончик. — Иначе нельзя. Без паблисити нет просперити!

— Это что же значит?

— Американский принцип: без рекламы нет процветания. Здорово?

— Вообще-то, конечно, — не очень уверенно ответил Таран.

Ему было не по себе в этот вечер. Впервые он подвел, обманул ребят. Ведь ему надо быть сейчас совсем в другом месте. Там его действительно ждут.

«В конце концов имею я право на личную жизнь? — убеждал он себя. — Некоторые другие тоже имеют».

При мысли об Ане его разбирало зло и упреки совести окончательно отступили.

Некоторое время шли молча, причем Таран старался держаться по возможности в тени деревьев, обходя людные места.

Червончик одобрительно заметил: