Николай взял письмо и громко, спотыкаясь на неразборчивых буквах и словах, прочел:

— «Батя, вы меня из родного дома выгнали, поперек жизни и воззрений моих стали. Нрав свой деспота и тирана проявили в отношении родного сына. Уж извините за такую не то рецензию ваших мыслей, не то откровенность с моей стороны. Но этот несчастный случай отложился поучительным уроком в моей жизни. С волками жить — по-волчьи выть. Извольте теперь обеспечить мою поломанную судьбу. Потрясите себя и любезных моих братцев-врагов и достаньте денег, сколько я перед уходом просил, и барахла-вещичек. А без этого я вам Витьку не верну, поскольку он у меня от гнева вашего и сумасбродства скрывается. Ну, а меня вам не найти, хоть всю милицию на ноги ставьте. Остаюсь ваш несчастный сын Семен».

Николай в полной тишине торопливо дочитал письмо до конца, потом поднял голову и со сдержанным негодованием спросил:

— Выходит, он родным сыном торговать решил?

— Ну, знаете… — растерянно проговорил Игорь Афанасьевич.

Старик Блохин вытащил из кармана большой пестрый платок, снял очки и промокнул глаза.

— Нет, вот вы мне скажите, — горестно обратился он к Игорю Афанасьевичу. — Человек вы ученый, молодому поколению воспитание даете. Откуда эдакая… ну, пакость, что ли, в семействе заводится? Три сына у нас, погодки. Вместе росли. Достаток один, и воспитывали одинаково, никого мы с матерью не выделяли, всем поровну и ласка, и забота, и строгость. В школу одну ходили, во дворе одном гуляли. И вот на же тебе! Двое гордостью моей стали, утешением и радостью, а этот позором! Выродком! Проклятьем вечным! Двое в люди вышли; один инженер, коммунист, цехом командует. Вот, между прочим, очки мне эти фасонные зачем-то прислал, — смущенно прибавил Блохин и с прежней болью продолжал: — Второй у нас — сталевар знатный, орденоносец. И люди спасибо мне за них говорят, о них в газетах пишут. А этот честным трудом жить не желает, все налево ловчит, все в мутной водичке ловит. Спекуляцией, темными делишками промышляет. От законной жены к другим бабам бегает…

— Не ловили вы его на этом, батя! — захлебываясь в слезах, перебила старика Ксения. — Со свечой над ним не стояли!..

— Цыц! — прикрикнул на нее Блохин и, как бы извиняясь за ее слабость, прибавил: — Ей, конечно, тяжело такое выслушивать. А мне каково? — грозно спросил он. — Каково этот позор выносить? Так вот я вас и спрашиваю, откуда это берется?

Игорь Афанасьевич минуту молчал, нервно теребя бородку, потом снял очки и, вертя их в руках, с трудом заговорил:

— Это очень сложный вопрос. Признаюсь, я над ним не раз задумывался. На мой взгляд, вот в чем тут дело. Но это только на мой взгляд! Есть еще один фактор, влияющий на формирование человека, который мы не учитываем. Это, извольте видеть, характер, с которым человек рождается. Это не «лист белой бумаги», как утверждают некоторые ученые педагоги. А если и «лист», то разного качества, и «чертить» на нем надо разными способами. А что такое характер, с которым человек рождается? Это наследственность! Она может быть легкой и тяжелой, благоприятной и неблагоприятной, даже опасной. Негодяем человек, конечно, не рождается, но какие-то черты характера, заложенные в нем, если их не учесть при воспитании, могут сделать человека негодяем. А мы детей своих воспитываем одинаково, подсознательно предполагая, что они у нас тоже одинаковые. А ведь они разные. И те, другие двое, оба хорошие, но тоже разные. Верно ведь?

— Ну, ясное дело, разные, — задумчиво ответил Блохин.

— Вот именно, — все больше увлекаясь, говорил Игорь Афанасьевич. — А раз так, то и воспитывать детей, даже в одной семье, надо по-разному, и это, я вам доложу, целая наука. Ведь вот рождаются люди, например, музыкантами или техниками. Спрашивают: «Откуда такие способности?» Говорят: «Or природы». Но ведь бывают люди мягкие, задумчивые, а бывают резкие, жесткие, решительные, деятельные. Откуда они такие? Тоже от природы. То есть рождаются уже с такими задатками. Хотя здесь и воспитание играет роль. Оно может исправить, улучшить характер, может, порой невольно, его ухудшить.

— Выходит, наша это беда — Семен-то? — тихо спросил Блохин.

— И ваша и не ваша, потому что не умеем, не знаем еще многого в этой сложной науке. — Игорь Афанасьевич покачал головой, потом бросил взгляд на Николая и добавил: — У меня вот одна дочь, а и то я ее порой не понимаю.

— Да-а, — тяжело вздохнув, произнес Блохин. — Умные слова вы сказали. Но сейчас думать надо, как Витьку у него отобрать, не дать парню таким же подлецом стать, как отец. О господи!..

Игорь Афанасьевич согласно кивнул головой.

— У внука вашего наследственность сложная. Есть что-то хорошее. Это я, как учитель, заметил. Но я же и многое очень плохое проглядел. Только сейчас вы мне глаза открыли.

— Где теперь ваш сын живет? — решительно спросил Николай. — Мы с ним сами поговорим. Будьте спокойны.

Блохин горько усмехнулся.

— Если бы знать! Я уж через милицию справки наводил. Нигде не значится. Думал, он в другой город подалея. Ан вот тебе…

— А друзей, приятелей его знаете? — продолжал допытываться Николай.

— У него, милый, такие друзья, что их небось только милиция знает. А честным людям они не открываются. Да и имени у них нет, все клички. И у моего-то, я ненароком слышал, тоже кличка имеется. Дай бог память… — он нахмурился, вспоминая. — Король бубен, вот! Тьфу, пакость какая!

— Король бубен? — не веря своим ушам, переспросил Таран.

Николай покосился на него и, в свою очередь, спросил: А ты что, встречал такого?

— Нет… так, знаешь, слышал, — смущенно ответил Таран, сам внутренне замирая и пугаясь сделанного им открытия.

Николай внимательно, как бы оценивающе, посмотрел на товарища, потом обернулся к Блохину и твердо сказал:

— Найдем мы этого Короля. Весь город поднимем, но найдем…

Было уже совсем темно, когда они вышли от Блохиных.

Прощаясь, Игорь Афанасьевич сказал Николаю:

— Не понимаю. Как это вы можете так ручаться, что найдете? Случай, конечно, ужасный! Страшно подумать, что будет, если мальчик там останется. Но так ручаться…

— Надо найти, а раз надо — сделаем! — убежденно ответил Николай.

— Ну, знаете… — Игорь Афанасьевич по привычке пожал плечами и развел руками, выражая крайнее сомнение, — я бы на вашем месте…

Николай весело рассмеялся.

— Что вы, Игорь Афанасьевич! Зачем вам на наше место? А мы тогда куда?

Старик невольно улыбнулся.

— Это не без остроумия замечено.

«Ей-богу, чудесный парень, — подумал он. — Поразительно цельная и сильная натура…»

Расстались они друзьями.

Штаб дружины, когда туда пришли Николай и Таран, жил своей обычной жизнью. Звонил телефон, приходили и уходили дружинники. С каким-то подвыпившим парнем сердито разговаривал Проскуряков.

Тот вначале пытался кричать и ругаться, потом вдруг утих и принялся сосредоточенно рассматривать свои большие, испачканные маслом руки.

В стороне о чем-то беседовали Павел Григорьевич Артамонов и Огнев. Они были очень похожи: оба высокие, светловолосые, подтянутые, и штатские костюмы совсем не шли к их военной выправке. Только лицо у Огнева было круглое, скуластое, загорелое, с веселыми карими глазами, а у Павла Григорьевича — тонкое, строгое. Огнев энергично жестикулировал и, как видно, в чем-то убеждал Артамонова, а тот лишь скупо усмехался.

Увидев Николая и Тарана, Артамонов поманил их рукой.

— Вас, голубчики, дожидаюсь. Где остальные?

— Сами ищем.

— Так. Ну, как поход? Вы у кого были?

Николай закурил и не спеша принялся рассказывать. Артамонов и Огнев слушали внимательно, не перебивая.

Только Таран не слушал. И не потому, что все, о чем говорил Николай, было ему известно. Одна мысль не давала Тарану покоя: Король бубен — отец Витьки Блохина. Но ведь о нем говорил в субботу Жорка этой самой Стелле: «Твой семейный покой».

Выходит, он ее муж? Таран усмехнулся про себя.

Какой он муж! Просто живет у нее, и все. И живет, видно, нелегально. Даже милиция не найдет. А найти его надо! Ведь он мальца украл. Конечно, украл!