Самой, казалось бы, вероятной из них досталась не слишком почетная роль производительницы «высоких наследников». Поначалу более предпочтительным казался ее брак с прусским принцем — благо отношения с сильно прибавившей в политическом весе Пруссией развивались успешно и обе державы договорились совместно действовать в Польше после смерти короля Августа II, чтобы обеспечить избрание угодного им кандидата. Отъезд К. Г. Левенвольде в Берлин заставил дипломатов обсуждать перспективного жениха — кронпринца Карла Фридриха (будущего короля Фридриха II Великого). Но этот возможный брачный альянс насторожил традиционную союзницу России — Австрию. Да и некоторые вельможи, в том числе генерал-прокурор П. И. Ягужинский, выступили его противниками. Однако волнения быстро утихли — в начале 1732 года в Петербург пришло известие об обручении прусского кронпринца со старшей дочерью герцога Брауншвейг-Люнебург-Вольфенбюттельского Фердинанда Альбрехта II Елизаветой Христиной. В этом же семействе подрастал и ее брат Антон Ульрих. Тогда еще никто не знал, что именно он через несколько лет станет мужем нашей героини.

Свято место пусто не бывает — на невесту с приданым в виде Российской империи сразу объявились иные претенденты. Одним из них стал опять же пруссак, Карл Фридрих Альбрехт Гогенцоллерн, маркграф Бранденбург-Шведтский, бравый вояка и будущий генерал Фридриха II. Его интересы отстаивал в Петербурге прусский посланник барон Аксель Мардефельд. Его саксонский коллега Лефорт выдвигал кандидатуру герцога Иоганна Адольфа Саксен-Вейсенфельского — любимца курфюрста Августа II. Англичанин Рондо считал, что и его правительству стоит поучаствовать в этом брачном конкурce — предложить «нашего принца Вильгельма» — десятилетнего Уильяма Августа герцога Камберлендского, сына британского короля Георга II. Фигурировали в перечне женихов и братья датской королевы — принцы Фридрих и Вильгельм Эрнст Кульмбах-Байрейтские.

Маленькая принцесса жила при тетке во дворце. Наступила пора дать императорской племяннице достойное воспитание. При всей любви к сестре государыня понимала, что «дикая герцогиня» была на такие усилия неспособна, тем более что она, как отмечали наблюдательные дипломаты, «сильно предавалась спиртным напиткам» в сочетании со строгими постами. В марте 1731 года у Елизавета Екатерины Христины появился собственный придворный штат во главе с обер-гофмейстером, действительным тайным советником князем Ю. Ю. Трубецким. По совету прусского посланника из Берлина были выписаны гувернантка — она же гофмейстерина — госпожа Адеркас и две фрейлины, которые по прибытии приступили к своим обязанностям. Помимо них в штате состояли французские мадам Белман и «мамзель» Блезиндорф; русская «камер-медхина» Варвара Дмитриева, мундшенк[7] Андрей Шагин, лакей Карл Вильгельм Клеменс и еще четыре «медхины».

Как заметила жена британского резидента, наставница принцессы была дамой опытной и во всех отношениях приятной: «Она чрезвычайно привлекательна, хотя и немолода; ее ум, живой от природы, развит чтением. Она повидала столь многие различные дворы, при большинстве которых ей какое-то время доводилось жить, что это побуждало людей всех званий искать ее знакомства, а ее способности помогли ей развить ум в беседах с интересовавшимися ею людьми. Поэтому она может быть подходящим обществом и для принцессы, и для жены торговца и подобающе поведет себя с той и с другой. В частном обществе она никогда не оставляет придворной учтивости, а при дворе не утрачивает свободы частной беседы. При разговоре она ведет себя так, словно старается научиться чему-то у собеседников, хотя я считаю, что отыщется весьма мало таких, кому не следовало бы поучиться у нее»⁴⁴. Как увидим далее, гофмейстерина многому научила свою подопечную, в том числе и тому, чего ее наниматели не предполагали.

Седьмого декабря 1732 года императрица дала торжественный обед с участием дипломатического корпуса в честь пятнадцатилетия племянницы. Посланники с интересом рассматривали потенциальную наследницу и дружно нашли, что барышня выглядит старше своих лет. Однако их больше занимали не внешность и другие достоинства юной особы. «Никто не может сообразить, кого же, собственно, ее величество предназначает для своей племянницы», — посетовал под Новый год Рондо⁴⁵.

Впрочем, теряться в догадках пришлось недолго — уже в январе 1733 года британский резидент узнал имя предполагаемого счастливца. Им стал принц Антон Ульрих Брауншвейг-Люнебург-Бевернский, второй сын союзника и фельдмаршала австрийского императора герцога Фердинанда Альбрехта II. Выбор был сделан благодаря рекомендации К. Г. Левенволь-де, и уже в феврале того же года искатель руки российской принцессы прибыл на смотрины в Петербург. «Я не могу более скрывать от вас тайну — я еду в Россию и там получу полк», — с юношеским восторгом сообщил сам претендент брату Карлу с дороги; очевидно, самой женитьбе восемнадцатилетний принц в то время придавал несколько меньшее значение, чем командованию солдатами. Но раз для получения полка надо было жениться — так и быть…

Антон Ульрих пустился в путь инкогнито под именем графа Штольберга, но едва ли кто-то не знал, куда и зачем отправился брауншвейгский молодец, тем более учитывая, что, едва он пересек границу России, у него появился эскорт из двадцати четырех драгунов. В Риге его ждал торжественный прием с визитами, обедами и ужинами. На всех почтовых дворах принцу и его свите меняли лошадей, обеспечивали едой и напитками, поставлявшимися на почтовые станции живущими поблизости дворянами.

Анна Иоанновна пожелала, чтобы потенциальный жених любимой племянницы прибыл к ее именинам, о чем ему и сообщил примчавшийся из Петербурга камер-юнкер фон Трейден; он же обеспечил гостя «спальными санями», в которых можно было ехать без остановок на ночь. Обогнав обоз со слугами и багажом, Антон Ульрих успел вовремя — он въехал в русскую столицу 3 февраля 1733 года. Отдохнув несколько часов, принц в присланной за ним карете отправился в Зимний дворец и предстал перед российской императрицей: «Его светлость обратился к ней с не столь длинным, но зато весьма изысканным приветствием… и поцеловал ей платье и руку»⁴⁶. Этим же вечером государыня отметила именины и за царским столом гость впервые встретился с российскими принцессами — своей четырнадцатилетней невестой и красавицей-цесаревной Елизаветой Петровной. Среди блеска придворного праздника никто не мог предполагать, что обе они сыграют в жизни Антона Ульриха роковую роль: одна станет ему неверной и нелюбящей женой, вторая навсегда превратит его в бесправного узника.

Принц и брауншвейгский посланник Кништедт были счастливы: их принимали самые важные особы в государстве — вице-канцлер Остерман и кабинет-министр Черкасский; фаворит Бирон, обычно никому визитов не наносивший, явился и пробыл около часа. Сама российская императрица изволила милостиво похлопать принца по плечу, а вице-канцлер Остерман проводил его до кареты — эти важные новости, пришедшие из Петербурга, и радовали брауншвейгский двор.

Антон Ульрих постепенно освоился в российской столице. День он обычно начинал в манеже — Бирон обожал лошадей, и верховая езда была в особом почете при дворе Анны Иоанновны. Отец советовал учиться русскому языку и разговаривать на нем с принцессой Мекленбургской во время карточной игры или прогулок. Послушный сын внял совету, благо императрица сама назначила ему учителя, знавшего также французский и латинский языки. Обычный распорядок дня принца был таков: «Его светлость с 10 до половины двенадцатого в манеже, с 8 до 10 у господина Тредиаковского за изучением русского языка и с половины седьмого до восьми за изучением перечисленных наук занят быть имеет»⁴⁷. Прибывший на смену Кништедту новый брауншвейгский посланник Иоганн Кейзерлинг через два года писал в Вольфенбюттель: «Принц Антон Ульрих иногда занят до обеда верховой ездой в императорском манеже, а в другие дни столько же времени старается уделять русскому языку и упражнениям в фортификации». Кажется, наука пошла впрок; трудно сказать, как у принца получалось говорить по-русски — но писать свое имя он точно умел.