Вашего величества покорная услужница и племянница Екатерина»²⁵.

Неудивительно, что это послание с уговорами не верить недоброжелателям-министрам возмутило царских советников П. А. Толстого и П. П. Шафирова.

Едва ли Екатерина любила высокомерного и неуравновешенного мужа, но и сама была для него всего лишь обременительным довеском к обещанным, но так и не полученным выгодам. К тому же темпераментная и не блещущая манерами московская царевна явно не смогла покорить германскую знать, пренебрежительно называвшую ее die wilde Herzoginn — «дикая герцогиня». Когда мекленбургский владетель явился на суд к Карлу VI, тот сказал своему вице-канцлеру: «Хорошо, что герцог приехал, лишь бы не привез с собою москвитянку». Узнав же о прибытии герцогини, император рекомендовал поселить ее подальше от своей резиденции. Тут уж даже Карл Леопольд не сдержался и заявил вице-канцлеру, что «бедная женщина, всем светом оставленная, здесь, в Вене, никого знакомого не имеет и при том языка не знает; что она умрет с тоски, если герцог удалит ее от себя, и что он посему просит, дабы его цесарское величество оставил ее у него».

«Москвитянка» говорить по-немецки так и не выучилась, однако свои династические обязанности исполнила. В июле 1718 года Екатерина послала царице письмо с новостью: «Примаю смелость я, государыня тетушка, вашему величеству о себе донесть: милостью Божиею я забеременила, уже есть половина. И при сем просит мой супруг, тако же и я: да не оставлены мы будем у государя дядюшки, тако же и у вас, государыня тетушка, в неотменной милости. А мой супруг, тако же и я, и с предбудущим, что нам Бог даст, покамест живы мы, вашему величеству от всего нашего сердца слуги будем государю дядюшке, также и вам, государыня тетушка, и государю братцу царевичу Петру Петровичу, и государыням сестрицам: царевне Анне Петровне, царевне Елисавете Петровне. А прежде половины [беременности] писать я не посмела до вашего величества, ибо я подлинно не знала. Прежде сего тако же надеялася быть, однако же тогда было неправда; а ныне за помощью Божиею уже прямо узнала и приняла смелость писать до вас, государыня тетушка и до государя дядюшки, и надеюся в половине ноемврии (ноября. — И. К.) быть, еже Бог соизволит».

Несколько позже ожидаемого срока, 7 декабря 1718 года, в Ростоке Екатерина Ивановна родила дочь, которую назвали на немецкий манер Елизаветой Екатериной Христиной. Юная принцесса появилась на свет не под счастливой звездой. Ее мать по-прежнему чувствовала себя в Мекленбурге чужой, нелюбимой и ненужной. Она пожаловалась на жизнь сестре Анне, когда гостила в 1719 году у нее в Митаве, а та рассказала матери. Старая царица, озабоченная судьбой любимой дочери, обратилась за сочувствием к Екатерине Алексеевне. «Прошу у вас, государыня, милости, — писала она, — побей челом царскому величеству о дочери моей, Катюшке, чтоб в печалех ее не оставил в своей милости; также и ты, свет мой, матушка моя невестушка, пожалуй, не оставь в таких ее несносных печалех. Ежели велит Бог видеть ваше величество, и я сама донесу о печалех ее. И приказывала она ко мне на словах, что и животу (то есть жизни. — И. К.) своему не рада… приказывала так, чтоб для ее бедства умилосердился царское величество и повелеть бы быть к себе…»

Прасковья Федоровна от отчаяния стала писать и трехлетней внучке, хотя вряд ли ребенок мог повлиять на родителей: «Желаю тебе, друк сердешной, всева блага от всево моего сердца, да хочетца, хочетца, хочетца тебя, друк мой, внучка, мне, бабушке старенькой, видеть тебя, маленькую, и подружитца с табою: старая с малым очень живут дружна. Да позави ка мне батюшку и матушку в гости и пацалуй их за меня, и штобы ане привезли и тебя, а мне с табою о некаких нуждах самых тайных подумать и перегаварить [нужно]».

Петра эти сантименты не трогали, но и он понимал, что с безрассудным родственником сделать ничего нельзя, и с раздражением писал племяннице весной 1721 года: «Сердечно соболезную, но не знаю, чем помочь. Ибо ежели бы муж ваш слушался моего совета, ничего б сего не было, а ныне допустил до такой крайности, что уже делать стало нечего». В 1722 году старая царица, наконец, добилась своего. Император вызвал герцогскую чету в Россию. Он писал, что если Карл Леопольд приехать не сможет, то герцогиня должна вернуться одна, «понеже невестка наша, а ваша мать в болезни обретается и вас видеть желает». Оставив супруга, Екатерина с дочерью летом 1722 года приехала на родину и уже никогда не покидала ее.

В 1723 году Петр I пригласил пребывавшего в изгнании Карла Леопольда приехать в Петербург для свидания с супругой и дочерью и предложил свое посредничество для его примирения с мекленбургскими чинами и императором Карлом VI — речь шла о возможном предоставлении безземельному герцогу Лауэнбургского имперского княжества взамен потерянного Мекленбурга. Но упрямый Карл Леопольд не желал не только подчиняться суду своего сюзерена, но и быть обязанным российскому императору и отклонил все предложения Петра. Екатерина выразила его посланцу едва ли искреннее сожаление по поводу неприезда супруга — и больше со строптивцем не общалась, хотя их брак так и не был официально расторгнут. В конце концов Карлу Леопольду оставили на прожиток город Шверин и крепость Демитц. Там много лет спустя, в 1747 году, кавалер высшего ордена России Святого Андрея Первозванного и номинальный герцог Мекленбург-Шверин-ский и скончался, после чего управлявший герцогством его младший брат принц Христиан Людвиг стал законным герцогом.

Царевна-герцогиня Екатерина Ивановна в Мекленбурге больше никогда не бывала. Она обитала в старом Измайловском дворце среди родных и слуг, но об их ее с маленькой дочерью жизни в это время мы почти ничего не знаем — царевны Ивановны никого при дворе не интересовали. Лишь дневник голштинского камер-юнкера Фридриха Берхгольца сохранил впечатление от ее домашнего обихода, сочетавшего светскую беседу с иностранными кавалерами и старомосковские развлечения:

«Когда мы приехали, нас приняли очень милостиво и допустили поцеловать руку как самой герцогине и младшей ее сестре Прасковий, так и маленькой принцессе Мекленбургской. Принцессу Прасковию, которая была больна и не одета, мы встретили в ее спальне, проходя к герцогине, и почти тогда только узнали, когда она мимоходом протянула нам свою руку для целованья. Герцогиня женщина чрезвычайно веселая и всегда говорит прямо всё, что ей придет в голову, а потому иногда выходили в самом деле преуморительные вещи…

Когда мы побыли немного в приемной комнате, герцогиня повела нас в спальню, где пол был устлан красным сукном, еще довольно новым и чистым (вообще же убранство их комнат везде очень плохо), и показывала нам там свою собственную постель и постель маленькой своей дочери, стоявшие рядом в алькове; потом заставила какого-то полуслепого, грязного и страшно вонявшего чесноком и потом бандурщика довольно долго играть и петь свои и сестры своей любимые песни, которые, кажется, все были сальны, потому что принцесса Прасковия уходила из комнаты, когда он начинал некоторые из них, и опять возвращалась, когда оканчивал. Но я еще более удивился, увидев, что у них по комнатам разгуливает босиком какая-то старая, слепая, грязная, безобразная и глупая женщина, на которой почти ничего не было, кроме рубашки, и которой позволили стоять в углу около нас. Мекленбургский капитан Бергер, приехавший сюда с герцогинею, уверял, что принцесса часто заставляет плясать перед собою эту тварь и что ей достаточно сказать одно слово, чтоб видеть, как она тотчас поднимет спереди и сзади свои старые вонючие лохмотья и покажет всё, что у ней есть. Я никак не воображал, что герцогиня, которая так долго была в Германии и там жила сообразно своему званию, здесь может терпеть около себя такую бабу»²⁶.

Нравы петровского двора пришлись Екатерине Ивановне по душе. Она лихо плясала польский на вечеринках, выбирая себе кавалеров; спорила с учтивыми немцами «за мекленбургское дело», посещала балы и маскарады, пировала при спуске на воду нового корабля, устраивала у себя во дворце любительские спектакли, каталась на санях и правила лошадьми — в общем, жила в свое удовольствие. В этой обстановке и росла маленькая принцесса Елизавета Екатерина Христина, которую Берхгольц впервые увидел в октябре 1722 года на коленях у царицы-бабушки и запомнил как «очень веселенького ребенка лет четырех».