В старую столицу уже съезжались гости. Но в ночь накануне свадьбы в Лефортовском дворце, и поныне стоящем на берегу Яузы, пятнадцатилетний император умер от оспы. Наследников по прямой мужской линии у Романовых больше не было. По женской же линии оставались не слишком подходящие кандидаты: дочь Петра I и Екатерины Елизавета, рожденная до официального брака, и ее двухлетний племянник — принц Карл Петер Ульрих Гольштейн-Готторпский (его мать Анна Петровна умерла в 1728 году). Вот тогда члены высшего государственного органа страны — Верховного тайного совета — вспомнили о московских царевнах, дочерях брата Петра I Ивана Алексеевича. Екатерина была старшей и, пожалуй, самой способной из них, но неразведенная мекленбургская герцогиня не годилась на роль императрицы из-за мужа — возмутителя спокойствия Священной Римской империи: а вдруг взбалмошный герцог объявится в России и попросит у жены помощи против союзника-императора? Понятно, что о дочери Карла Леопольда никто даже и не подумал. Младшая из сестер, Прасковья, была горбата, к тому же состояла в тайном браке с генералом Иваном Дмитриевым-Мамоновым. Оставалась бедная вдовая курляндская герцогиня Анна. Ее-то министры-«верховники» и пригласили на царство — на весьма жестких условиях.

Двадцать пятого января 1730 года Анна подписала доставленные ей из Москвы «кондиции», которыми обязывалась: «…без оного Верховного тайного совета согласия ни с кем войны не всчинять; миру не заключать; верных наших подданных никакими новыми податьми не отягощать. В знатные чины, как в статцкие, так и в военные, сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять, и гвардии и прочим полкам быть под ведением Верховного тайного совета. У шляхетства и имения и чести без суда не отымать; вотчины и деревни не жаловать; в придворные чины, как русских, так и иноземцев, без совету Верховного тайного совета не производить. Государственные доходы в расход не употреблять».

Росчерком пера самодержавная монархия стала ограниченной — ровно на месяц, с 25 января по 25 февраля 1730 года. 2 февраля старший и наиболее авторитетный из «верховников» князь Дмитрий Михайлович Голицын объявил собравшимся на свадьбу царя и угодившим на его похороны дворянам о «кондициях» и призвал их подавать проекты будущего государственного устройства. В зимней Москве наступила небывалая политическая «оттепель». К сочинению новой формы правления приступили дворяне, только недавно привыкшие к бритью бород и европейским камзолам, еще хорошо помнившие тяжелую руку императора и его грозные указы, которые были, по выражению Пушкина, «писаны кнутом».

Нам известны семь составленных в те дни дворянских проектов и планы самого Верховного тайного совета. И те и другие предусматривали расширение прав дворян, но вступили в противоречие по ключевому вопросу о верховной власти. Самый многочисленный дворянский «проект 364-х» (по числу подписей под ним) предлагал создать «Вышнее правительство» из двадцати одной «персоны». Это правительство, а также Сенат, губернаторов и президентов коллегий предлагалось выбирать: «…балатировать генералитету и шляхетству… а при балатировании быть не меньше ста персон», то есть предполагалось упразднить Верховный тайный совет в его прежнем качестве и составе.

Естественно, для «верховников» такое устройство было неприемлемым. Правители согласились на увеличение своего состава (но не более чем на пять членов) и на выборы сенаторов и президентов коллегий. Но выбирать должны были только сами «верховники» вместе с Сенатом. Они готовы были пойти на созыв особого «собрания» из двадцати-тридцати депутатов, выбранных всеми дворянами, для сочинения «твердых и нерушимых» законов империи. Новые законы должны были последовательно и единогласно приниматься депутатами, Сенатом и… самим Верховным тайным советом. Такая процедура оставляла реальную и неограниченную власть в руках опытных бюрократов.

Редкие письма и следственные дела донесли до нас отзвуки дискуссий того времени. Вице-президент Коммерц-коллегии Генрих Фик (один из создателей коллежской системы) «был весел» тому, что «не будут иметь впредь фаворитов таких, как Меншиков и Долгорукой», и мечтал «о правительстве, как в Швеции». Асессор Рудаковский «ответствовал ему, что в России без самодержавства быть невозможно, понеже Россия, кроме единого Бога и одного государя, у многих под властью быть не пожелает». Капитан-командор Иван Козлов радовался, что императрице «определяют на год 100 000… а сверх того не повинна она брать себе ничего, разве с позволения Верховного тайного совета; также и деревень никаких, ни денег не повинна давать никому». Но автор столь радикальных высказываний свою подпись ни под одним проектом не поставил — надо было думать о карьере.

Вопрос о власти расколол «генералитет» (чины первых четырех классов по Табели о рангах): одни склонялись к компромиссу с «верховниками»; другие требовали ликвидации Верховного тайного совета. В спорах смешались имена, звания, поколения, знатность и «подлость». Смелые «прожектеры»; вельможи, недовольные приглашением Анны в государыни; наконец, просто захваченные волной политических споров провинциальные служивые — такой диапазон исключал возможность объединения для тех, кого можно было бы назвать «конституционалистами». Да еще «фамильные» и карьерные интересы, открывшаяся возможность обеспечить себе счастливый «случай», оглядка на мнение влиятельного и чиновного «милостивца»…

Пока одни дворяне до хрипоты спорили, другие, не хотевшие и боявшиеся перемен, объединились под лозунгом самодержавия. В их числе, прежде всего, находились ближайшие родственники Анны Иоанновны, лично заинтересованные в ее полновластии: дядя императрицы, кравчий В. Ф. Салтыков, упоминавшийся уже майор Преображенского полка С. А. Салтыков и старшая сестра Анны, герцогиня Екатерина. Она вместе с дочерью встречала торжественно вступавшую в Москву императрицу в селе Всесвятском (в районе нынешней станции метро «Сокол»). Здесь государыня обратила внимание на девочку и, по рассказу саксонского посланника Иоганна Лефорта, отдала ей шелковую орденскую ленту, «чтобы она сберегла это до тех пор, покуда я не пожалую ей орден Св. Екатерины»³².

Ждать пришлось недолго. Только что избранная вельможами императрица почувствовала поддержку и рискнула нарушить принятые ею самой «кондиции». 12 февраля, когда Анне представлялись прибывшие для ее охраны батальон Преображенского полка и кавалергарды, гвардейцы во главе с майором Василием Нейбушем бросились в ноги к своей «полковнице», а кавалергарды удостоились приема в «покоях» и получили из высочайших рук по стакану вина. Такая «агитация» была явно более доходчивой, чем малопонятные политические проекты. Для «верховников» такое начало царствования не предвещало ничего хорошего.

Пятнадцатого февраля Анна Иоанновна, как сообщал газетный репортаж тех дней, «изволила пред полуднем зело преславно, при великих радостных восклицаниях народа в здешней город свой публичный въезд иметь». У крепостных ворот ее торжественно встретили депутаты от дворянства, купечества и духовенства, а новгородский архиепископ, член Синода Феофан Прокопович произнес приличествовавшую случаю речь. Анна поклонилась праху предков в Архангельском соборе и под ружейную пальбу выстроенных в шеренги полков проследовала в свои новые «покои» в Кремлевском дворце. В тот же день все гвардейские солдаты получили от императрицы по рублю; назавтра началась раздача вина по ротам, а затем полкам выдали жалованье.

Для юной Елизаветы Екатерины Христины эти дни были праздником, но для ее матери — опасным предприятием. Екатерина Ивановна и другие придворные дамы (сестры П. Ю. Салтыкова и М. Ю. Черкасская, сестры А. И. Чернышева и Е. И. Головкина) ободряли государыню, находившуюся во дворце под контролем «верховников», и выступали посредницами между ней и другими участниками заговора с целью вернуть, казалось, навсегда утраченное «самодержавство».

Развязка наступила 25 февраля. Явившаяся во дворец депутация подала Анне Иоанновне прошение о созыве шляхетского (дворянского) собрания, чтобы «согласно мнениям по большим голосам форму правления государственного сочинить» не под контролем Верховного тайного совета. «Верховники» попытались перехватить инициативу и забрать принесенный делегацией документ. В эту минуту старшая сестра, выступив вперед, заявила, что «рассуждать не о чем, а надобно подписать», и почти насильно вложила в руку заколебавшейся было императрицы перо, которым та начертала резолюцию: «По сему рассмотреть». Конечно, перо и чернила она принесла с собой не случайно.