Но даже сейчас, проклиная его, она готовилась к последнему бою не только за весь хутор, но и за этого говнюка, что дрых сейчас запертый в амбаре вместе с остальными хуторянами. Она сама врезала ему по башке, сама держала, пока Лиза вливала в расклиненный палкой рот сонный отвар… Сама заперла ворота амбара. В отличии от этого идиота, Зита прекрасно понимала, что Чужак придет после заката, так что не особо торопилась и все сделала аккуратно. Завтра гаденыш очухается и поймет, что надо молчать…
Сразу после заката Зита устроила засаду у калитки. Остался последний бой. Это ее хутор, ее дети и они должны жить, даже этот говнюк, хотя это наверное и неправильно, но Богиня сама женщина и поймет душу матери. Поймет и простит, простит и ослабит гнев Чужака, не даст ему убить ее детей. Зита верила в милосердие Богини и готовилась. Это будет очень короткий бой. Ей нужен всего один удар, прежде, чем Чужак ее убьет или обезоружит. Хороший, точный удар, такой, чтоб рана получилась кровавая, болезненная, но не смертельная. Главное не убить, Чужак должен поверить, что старая баба не удержав жадность и злобу, схватилась за оружие. Девочки не заслужили смерть, а она слишком хорошо знала Грига, и они, и дети имеют право на лучшее… даже ее непутевый сын, видимо ей так и не удалось стать хорошей матерью. Богиня послала им Чужака, значит примет и ее искупление.
Шорох раздался почему-то за спиной, обернувшаяся Зита слепо всматривалась в темноту, когда на плечи обрушилась тяжесть ломая тело, прижимая его к земле. Затем темнота…
Три дня назад
В себя Зита пришла от холодной воды обрушившейся на лицо. Раннее утро. Сильная рука вздернула ее на колени. Натянулась веревка притягивающая связанные кисти рук к спутанным лодыжкам. Больно. Грубые веревки рвут кожу и мясо. Но безжалостная рука заставила умоститься на коленях.
—Смотри, животное.
Перед глазами высокая фигура хозяина затянутая в темную кожу, а за его спиной распахнутые ворота хутора и… Гретта с Лизой. Связанные сзади руки безжалостно подтянуты веревками к воротной перекладине отчего голые, неестественно изогнутые тела судорожно тянутся к земле сбитыми ступнями, пытаясь зацепиться за нее хотя бы пальцами. Другие веревки спутав волосы оттянули головы с гримасами боли на бесцветных лицах.
Остальные хуторяне стоят на коленях сбоку. Не видно только Шейна. Значит это его руки вцепились в растрепанные волосы и заставляют смотреть на тонкий тупой кол с короткой крепкой перекладиной чуть дальше полуметра от вершины.
“Значит кол. Круглый гладкий конец и перекладина укреплена не слишком низко. Не дурак Чужак, далеко не дурак. Это не тупой садист Григ. Умирать буду долго. Если кормить будут, то пару седмиц точно промучаюсь.”
Мысли переваливались в голове тяжело, словно жернова мельницы при слабом ветре. Зита вяло удивилась, мучительная казнь совершенно не пугала, а где-то глубоко угнездилась радость—смерть это страшно, мучительная смерть страшнее стократ, но она все равно неизбежна, а у нее все получилось. Богиня услышала и явила милость. Все целы, Гретта с Лизой конечно огребут, но лучше быть подвешенной для порки, чем висеть с петлей на шее на той же перекладине. Ее же Богиня обрекла на мучения, значит мера ее грехов такова. А может в милости своей великой Богиня назначила ей страдать и за их грехи. А значит их путь станет легче, а радости больше…
Удар по щеке. Боль отрезвила женщину. Богиня далеко, а она здесь. И это для нее вкопан кол. Зита сжала зубы.
—Рабу напавшему на хозяина, наказание одно, долгая смерть в муках. Если очень повезет, на колу.
Почти неслышный шелест всколыхнул хуторян. Чужак замолчал, мотнул головой и Шейн стряхнул Зиту на землю к ногам хозяина. Тяжелая нога придавила лицо сминая нос и щеки:
—Хватит лепить жадную вздорную бабу. Бунт, это не тупой железкой махать. Слишком легко уйти хочешь. Сынка твоего назначаю катом,[16]а ты будешь хозяйкой кола. Он должен быть всегда готов для идиотов схвативших оружие без моего дозволения, А садить на кол теперь, твоя работа. И кормить будешь, и поить, чтоб сдыхал не меньше месяца.
Зита задохнулась от тоски и злости. Участь ката—презрение и ненависть. Но кто-то холодный и рассудительный, живущий в ее голове со вчерашнего вечера, хмуро заявил, что характер новоявленного ката уж больно соответствует должности. И уж теперь-то крысеныш буден абсолютно верен хозяину, поскольку живет только его позволением. Разве, что еще кто-то сможет захватить Овечий хутор. Хотя… Богиня способна являть и не такие чудеса. И вдруг обрушилось—смерти не будет. Богиня или просто удача все же выдернули ее из пропасти. Боль во всем теле и ободранная шкура—ничтожная плата за жизнь. В глазах потемнело и спасительное беспамятство милосердно унесло рабыню в покой.
На этот раз сознание вернулось легко, над головой вместо неба темнела знакомая крыша амбара. Услышав рядом дыхание, повернулась и принялась с каким-то детским интересом рассматривать Лизу, та лежала на животе, без одеяла и легонько посапывала закрыв глаза. Услышав шевеление тут же прозрела и улыбнулась.
—Очухалась, бунтовщица? Ты чего же творишь оглашенная?
—Ну дура, старая тупая дура. Вас вон под розги подвела ни за что, а сама синяками отделалась.
—Ну мы то свое заработали. Легко жить захотелось, чужими мозгами. Чем тебя слушать, нужно было поганца скрутить, да всыпать от души. В возраст мужчины вошел, хозяином себя почувствовал крысеныш. Ладно, ты в нем все еще титешника видишь, но мы то старые вешалки… Жизнь прожили, войны хлебнули полным ковшом, а тут разнюнелись… Ты Гретке ноги должна целовать, она уж под утро возвернулась с леса, чистый морок, еле на ногах стоит. Меня и старших пацанов растолкала мясо таскать. Про тебя спросила, ну я ее и обрадовала. Мы к хозяину, а он перед сеновалом сидит, пьяный в дымину, я и села квашня квашней! А Гретка дернулась шагнула словно прыгнула. Что там было, не знаю, про мозги уж в амбаре вспомнила, но вернулась подруга чуда-чудой—во рту кляп, руки связаны, на плече веревка висит… А рожа то довольная, аж светится. Ринку распинала, на меня ей показывает, ну та дурой никогда не была, я и пикнуть не успела, как она меня упаковала. Пошли к воротам, там хозяина увидели, я чуть не напрудила от страха. Подвешивал нас молча, сделал все и ушел, не сказав ни слова. Ринка было помогать сунулась, так глянул, что девочку словно половодьем унесло.
Алекс.1.06.3003 год от Явления Богини.Хутор Овечий.Баня
Я молчу, Рина молчит, заговорщицам кляпы тем более говорить не дают, спасибо Богине, мне еще их пурги не хватало. Хотя конечно сам виноват, это не игры с Олей-Леной, здесь мое слово и непреложный приказ и последний приговор. Чрезвычайная Тройка времен Сталина обзавидуется. Трудно шутить в таких условиях. Легко мне пожалуй только с Едеком, ну и с остальной малышней, они то еще серьезной беды не нюхали и я для них что-то среднее между строгой мамкой и Чудовищем из сказки страшным, но ужасно привлекательным. А вот остальные уже давно повзрослели и вместо привлекательного Чудовища видят страшного Чужака с плетью, что жизнь их в руках держит. Вон как Гретта ночью шарахнулась, от моих пьяных глаз. А я впервые за пять лет спиртное жрал не для веселья или по необходимости, а чтоб в умат, до бесчувствия, да вот только один глаз залить и успел… Ну не мог я Зиту на кол… Даже просто убить не мог, не было в ней ненависти, бессилие, тоска, этого хоть отбавляй, я ее еще ночью по запаху обреченности за двадцать метров от хутора почуял. Но даже страха не было. Это Шейн-крысеныш страхом просто смердел, а эта словно на пьедестал, а не на смерть шла. Знала, что железка ее мне, что булавка, а шла. А вот ударила странно, чтобы не убить, а трупики-то за спиной есть, точно есть. А Гретта? Да шарахнулась, а потом губу прикусила и вперед, словно на амбразуру, да не ползком с гранатой, а в рост, с голыми руками. Не от тупости, просто нет у нее ничего, кроме детей за спиной. Вот тут я трезветь и начал. На четвертом шагу ее сгреб, а сам уже как стеклышко, даром, что самогонный выхлоп с ног валит. Губы ей ладонью прижал и давай приказывать. Едва про ведро ледяной воды услышала, закивала как взбесившийся китайский болванчик, а из глаз таким ожиданием чуда стегануло, что я себя Христом Земным и папашей Богини здешней в одном флаконе ощутил.