“А ведь ты хищница. Умная, хитрая, безжалостная бестия. Старая карга недостойна такой ученицы. А я то маялся, трясся, вдруг придется правду плеткой да ножичком добывать. Наивный.

Как же тебя колбасит… Зверя ты во мне почуяла, нового, необычного, зверя. Достал тебя пьяный бурундук Григ, достал, а деваться некуда. Одна ошибка черти сколько лет назад и клетка захлопнулась. Не поняла ты тогда Зиту. Глупая городская девочка, шлюшка за еду в придорожном трактире. Ха! Готов заложиться на свой волколачий хвост, но Зита из того же инкубатора. Легко тогда отделалась, всего лишь рухнувшей мечтой. Старой шлюхе за подобную ошибку ты вогнала вертел в печень. Уши и пальчики не считаются, не стоило Старой карге так упираться с захоронкой.

Ау! Общечеловеки! Где вы? Имеется заблудшая овца и ее тяжкие прегрешения. Поставьте ее пред такими же агнцами Божьими и пусть она скажет: “Я Гретта, дочь кузнеца. Я воровка, шлюха и убийца.” А вы, ум, честь и совесть земного человечества, расскажете ей о ценности и неповторимости человеческой жизни, мудрости и терпимости, а под конец ввернете про слезу ребенка. Заодно и обскажете, почему и жизнь не ее, и слеза совсем чужого ребенка.”

Алекс поднялся, с минуту помедлил в нерешительности, потом коротко приказал:

—Жди в мойне.

Отсутствовал Чужак минут двадцать. Вернулся, сжимая в левой руке обернутый куском грубого полотна ворох широких кожаных ремней. Закрыл тяжелую дверь на широкий добротный засов и бросив объемную ношу на лавку, вытащил из-за пазухи плоскую медную флягу. Взболтал и протянул Гретте:

—Пей. Треть, не меньше, лучше половину, залпом.

Женщина приняла посудину молча. За время отсутствия хозяина она разделась и ждала сидя на полу перед печью. За последние дни неопределенность, зыбкие неясные надежды и тоскливый страх беды так измотали Гретту, что столь серьезное нарушение правил поведения ее уже совершенно не пугало. Наказание? Гретта почти хотела оказаться под плетью. Порку легко перетерпеть, пережить. Увидев в руке хозяина ремни, она сразу успокоилась. Исчезла грызущая душу пустота, растаял призрак надежды… Медный ошейник перестал раздражать шкурку. В конце концов, сейчас рабы на хуторе Овечий жили совсем неплохо.

Приказ и фляга ее удивили, но переспрашивать… Гретта неосознанно повторила движение хозяина и, зажмурившись в ожидании отвратительного вкуса, быстро сделала несколько больших глотков. Приятный травяной эликсир и вино, неплохое вино, купленное на последней весенней ярмарке, вот только привкус… Тяжелый горько-солоноватый привкус с противным металлическим послевкусием. Голова закружилась, комната мгновенно уменьшилась в размерах и закачавшись, утонула в странном, белесом мареве… Нависшее лицо хозяина исказили странные гримасы. Опасно истончились губы и, приподнимая верхнюю, показались кончики острых клыков. Жесткая рука, наклонила ее голову, пальцы безжалостно надавили с боков на щеки разжимая челюсти и в бессильно раскрывшийся рот грубо втолкнули гладко оструганную палку. Гретта не сопротивлялась, оцепеневшая, заторможенная странным питьем, она просто не успевала подчиняться. Сознание не погасло, но происходящее воспринималось ослаблено и как-то отстраненно, со стороны, словно это не она сломанной куклой легла на широкую лавку, почему-то стоящую в центре комнаты. Широкие кожаные ремни намертво примотали безвольное тело к широкой поверхности совершенно лишив его возможности двигаться…

Зафиксировав Гретту, Алекс кочергой прижал короткий железный прут и ловко обмотал торчащий из топки кончик куском кожи. Масло, насквозь пропитавшее кожу, зашипело мгновенно сгорая, тяжелый запах ударил в нос. Чужак вынул железку из печи и внимательно осмотрел светящуюся малиновым маленькую нашлепку на ее торце.

За последние дни более сотни оттисков горячего клейма испятнали старую воловью шкуру прежде, чем он добился своего. Точное касание кожи раскаленным клеймом, жесткая фиксация со строго дозированным нажимом, секундное ожидание и на толстой коже остается четкий маленький контурный рисунок—профиль головы волколака на фоне заостренного снизу миндалевидного щита перечеркнутого коротким толстым копьем с широким наконечником. Рэй оказался неплохим спецом по мелкой работе с железом.

Пятнать раскаленным клеймом шкуру давно сдохшей животины или прижать малиновый от жара кругляш к живой женской коже… Движения совершенно одинаковые… Только частичная трансформация угомонила сердце, сбила адреналиновую бурю и позволила унять бешеную дрожь в руках. Оборотень словно со стороны наблюдал, как огромная, неуклюжая с виду, рука Зверя, плотно обхватив короткую рукоять, поднесла клеймо к телу одурманенной смесью вина, сонного травяного отвара и крови женщины. Мгновенная задержка и металл на пару секунд плотно прижался к верхней части правой ягодицы. Нос шибануло запахом горелого мяса, совсем как позавчера, в ночном лесу, где прошла генеральная репетиция с диким подсвинком в главной роли. В награду отчаянно визжащая прима получила свободу и мгновенно исчезла в кустах. Жалко терять вкусное мясо, но лишние вопросы ни к чему.

“Лопух ты, твое оборотничество. А промыслит кто свинку? Признайся уж сам себе-то. Пожалел животинку, после клеймления чуть не родной стала.

Свинку то я худо-бедно пометил, а Гретту сразу не смог, Зверя пришлось призывать. Мозги знают, иначе нельзя, а руки, все одно, ходуном ходят. Врут романисты, меняет цивилизация человека. Не корочка сверху, в нутро вгрызается. Вон, последыши Лысого Никитки-кукурузника лишь с третьим поколением управиться смогли. И то, война помогла.”

18.06.3003 год от Явления Богини.Хутор Овечий.Вечер

Очнулась Гретта от дикой сухости во рту. Точно, сонный отвар, отходняк после зловредного зелья неплохая травница узнала совершенно точно. Прислушавшись к тусклым ощущениям затекшего тела поняла, что лежит животом на той же широкой скамье прикрытая сверху хозяйской простыней. Попытку встать пресекли собственные руки, крепко примотанные к ножкам скамьи широкими полосами кожи. Дерганье прогнало онемение и навалилась боль. Болело все, но справа, чуть ниже поясницы, тело горело огнем. Вместо крика получился невнятный хрип, но и его оказалось достаточно. Послышались легкие шаги и сухие губы вцепились во влажный край металлической кружки. Снова вино, но в этот раз сильно разбавленное, горечи нет и солоноватый вкус почти не чувствуется. Без особого страха, кому нужно ее травить, она жадно выхлебала всю кружку и без сил обмякла на жестком ложе с наслаждением чувствуя, как постепенно уходит боль. Удовольствие оказалось столь велико, что Гретта не сразу услышала сердитый голосок Рины.

—…та!

—Тише пигалица.

—Услышала,—голосок девчонки звучал нарочито сердито, но Гретта легко различила нешуточное облегчение,—вы, мамки, сходите с ума по одной, хорошо? А то тебя два дня нет, маму Лизу хозяин вчера утром выпорол. Сам. Не сильно, но она совсем плохая. Сидит в коровнике, на всех ругается. Шадди с Маликом ревут, кругами вокруг нее ходят, а она их в упор не видит. Меня мама Зита на кухню засунула, она тоже не в себе, крутится и в доме, и на огороде, розгу из рук не выпускает. Загон почти закончили, там только собаки мужиков стерегут, да хозяин вокруг по лесу шатается. Девки говорят, он совсем страшный стал, глянет, сердце замирает… Я его тоже боюсь… вроде… днем…

—Стой, балаболка, стой. Вода есть?

—Ой, есть, конечно, но…—девчонка замялась,—хозяин велел тебе только это питье давать.

—Велел, давай,—Гретта даже обрадовалась, разбавленное холодное вино из знакомой фляжки утоляло жажду куда лучше простой воды, а солоноватый привкус уже не раздражал. Выпив еще кружку заставила себя остановиться. Если девчонка ее не отвязала, значит запрещено, поэтому стоит потерпеть. Во избежание сюрпризов. Ожидая экзекуции она успела сбегать по неотложным делам. Григ, в свое время, любил поиздеваться. Держал связанных рабов пока природа не брала верх над терпением.

—Мама Лиза, хозяин разрешил тебе руки от лавки отвязать и просто впереди связать. Я сделаю?