Действие моей повести «Весенний снег» относится к концу 50-х — началу 60-х годов. Оно связано с медициной, с ее проблемами и заботами.

За последнее время медицина шагнула далеко вперед и добилась выдающихся успехов по всем линиям и каналам, начиная с профилактики детской смертности и кончая космической медициной.

В войну усилиями медиков было спасено и возвращено в строй свыше 72 % раненых, а в мирное, послевоенное время врачи одолели многие недуги: туберкулез, малярию, остеомиелит, научились бороться с болезнями легких и сердца, некогда грозными и беспощадными, и побеждать их. Но и сейчас существует еще немало проблем, ждущих своего решения.

Некоторые случаи из врачебной практики, упомянутые во второй части повести, взяты из автобиографической книги Ф. Г. Углова «Сердце хирурга» с согласия автора, за что сердечно благодарю Федора Григорьевича. Но основной материал книги — опыт войны, беседы с сотнями коллег, десятки виденных операций, судьбы множества людей, личный опыт.

Мечтаю дожить до времени, когда не будет «синих мальчиков», когда люди забудут о болезнях, когда человек в белом врачебном халате станет символом здоровья и радости.

Из-за дальнего лесочка показалась грузовая машина, идущая на большой скорости. На мгновение густое облако пыли прикрыло ее, но тотчас ветер-степняк отвел облако в сторону и как бы освободил путь машине.

Первым заметил ее Васюков Ивашка, выглянувший из-за амбара, за которым мальчишки играли в бабки.

— Э-э! — воскликнул он, вскидывая руку с битком над головой. — Ктой-то гонит.

— Колхозный «газ», — авторитетно заявил Минька Зуев.

— Это дядя Саша па своем дизеле, — не согласился Матвейка Дерибас, подошедший к ребятам.

— А то вовсе палавос, — произнес самый младший, четырехлетний Гринька, брат Матвейки.

Ребятишки дружно захохотали.

— Ой, сказанул! — подвизгивал Ивашка. — По дороге! Без рельсов!

— И дым идет, — настаивал на своем Гринька и, вдруг обидевшись, кинул в Ивашку бабкой.

Он был хотя и меньше всех, но не любил, когда над ним смеются.

— Ты что? — подскочил Ивашка, сжимая биток в кулаке.

— Ну, буде, — заступился за брата старший.

— Скажешь, не больно?

— И то, — поддержал Минька.

Они, наверное, подрались бы, но машина продолжала мчаться, и это обстоятельство отвлекло ребятишек от ссоры. Не так часто приезжали сюда грузовые машины.

Обычно наведывался председательский «газик» или Никита Прозоров тарахтел на своем новом мотоцикле с коляской — гордости всех Выселок.

Появилась васюковская бабка Анисья, подперла заплот морщинистыми руками:

— Чо там, робята? Кого видно?

— Машина только.

— Чо машина-то?

— Ну едет.

— Чо едет-то?

Неожиданно хлопнул крыльями и пронзительно закукарекал общипанный дерибасовский петушишка.

— О, язви те! — напугалась бабка Анисья.

Напугалась и прозоровская Пальма — рыжая сука, любимица выселковских детишек, — залаяла часто и отрывисто. На ее лай на крыльцо вышла бабушка Марья, огляделась и, сделав руку козырьком, уставилась на дорогу.

Вскоре все не работающее в этот августовский день население Выселок, от малого до старого, высыпало на улицу.

По тому, как гнали машину, как беспощадно выжимали скорость, всем было ясно: что-то стряслось. Но с кем? Что? У кого?

Машина скрылась за ближним лесочком, вынырнула у самого озера, повернув к домам боком, и, круто вырулив, оказалась у первого от дороги, зуевского дома. Она еще не остановилась, еще взвивала пыльный хвост, еще не сбавила скорости, а по дворам уже неслось:

— Никита Прозоров.

— К Прозоровым.

— У Прозоровых.

Машина скрипнула тормозами так, что закудахтали куры на подворьях, и действительно остановилась напротив Прозоровского пятистенка. Из кабины вылетел Никита Прозоров и в несколько прыжков очутился на крыльце подле бабушки Марьи.

Он что-то сказал ей, и та охнула, припала к его груди и задрожала плечами.

Десятки глаз наблюдали эту немую сцену, пытаясь понять, что же она означает: радость или горе?

Сцена длилась секунды, а потом бабушка Марья оторвалась от груди внука, истово перекрестилась и суетливо кинулась в дом. Рыжая Пальма подскочила к хозяину, завиляла хвостом. Никита подхватил ее на руки и тоже шагнул за порог.

И тогда все поняли: радость. И заспешили к Прозоровскому дому, потому как в маленьких Выселках так было испокон веков заведено: и радость и горе — общие.

Выселки стоят на пригорке и хорошо просматриваются со всех сторон. Пойдешь с запада, от дальних лесов, — они выступают над горизонтом; с юга, от села Медвежье, — они как горошина на ладони; с севера, от большой деревни Матасы, — снова они открываются взгляду; с юго-востока, от станции Малютка, — опять же на них глазом наткнешься.

«Там, на востоке, значит, Сибирь, там, на западе, Урал, а наши Выселки между ними. Мы как раз посредине России», — отвечают взрослые на первый вопрос детей: «Где мы живем?»

Село Медвежье, до которого, как здесь говорят по старинке, пять верст, — главное для Выселок. Там и правление колхоза «За власть Советов», там и школа, там и Дом культуры. Медвежье для них все. Выселки при нем как ребенок при матери.

Существуют Выселки более ста годов. Старики рассказывают, будто бы давным-давно, еще при их дедах и бабках, выслали сюда, в медвежью сторону, какого-то поднадзорного политического и будто бы для надежности поместила его местная власть вот сюда, на пригорок, где стояла одинокая сторожка: «Студено, поди, зато совсюду видать. Не околеет паря, а околеет — туды и дорога. Перед господом богом мы чисты, а перед царем-батюшкой он сам ответ держал».

Не околел поднадзорный. Каким-то чудом зиму пережил, а к весне у местных властей милости попросил: избенку поправить человека в помощь дать. Власти уважили прошение, отметив живучесть и спокойствие поднадзорного, и выделили в помощники Прозорова Прова, пребеднящего мужичонку.

Сделал Пров свою работу, помог поднадзорному да в свою очередь обратился с прошением: дозволить остаться при избушке. Власти поначалу призадумались, а потом решили: все одно толку от Прова мало, мужичонка никчемушный, в работниках ходит, а для дела польза. «Смотри, — наказали власти, — за этим каторжным в оба. Смотри, язви те… В случае чего — сам на каторгу пойдешь».

Пров будто бы дал слово, а по весне к миру обратился: выделить лошадь — леса привезти, сараюшку поставить. Мужик он был тихий, услужливый, непьющий — уважили.

А еще через год к избушке на пригорке от Медвежьего тропинка появилась. Пров будто бы грамоте обучился — прошения, письма, бумаги писать. Власти вначале затревожились было, запрет на посещения наложили, а потом обратный ход дали: Пров-то свой, он-то не ссыльный, а люди-то к нему идут.

Платы Пров не брал, одно просил: пособить. То колодец вырыть, то пригон поставить, то соху на один денек вместе с лошадкою одолжить. Вот с того времени пособлять друг другу и вошло в Выселках в плоть и в кровь.

А дальше будто бы поднадзорный-то умер. А Пров женился. Жену в домишко привел. Потом лошаденку, коровенку завел, хозяйство, одним словом. И были у них сын Никита и дочь Варвара. Никита этот на русско-японской войне был. Вернулся с нее хромой, да не один, а с товарищем. «Костыля притащил», смеялись в Медвежьем. Фамилия «костыля» была Дерибас. Женился он на Варваре, сестре Никиты, и поселился там же, на пригорке, в Выселках. Мастеровой мужик был этот Дерибас, по кузнечному делу. Работал в Медвежьем, у Силантия-богатея, а ночевать ходил в Выселки. Вскоре с помощью общества и он там избушку поставил. А позже появились Зуев, Васюков, Нетбайло, Волобуев. И вот тогда-то именно официально и возникла деревенька эта.