Вера Михайловна долго сидела над листом бумаги, думала, чем бы еще порадовать Никиту, но больше ничего не придумала, заклеила конверт, поцеловала его и опустила в ящик.

В клинике Горбачевского случилась беда. Умер мальчик. После операции прошло уже десять дней, и все считали, что с ним все в порядке. Его уже перевели в обычную палату. Именно потому, что он «в порядке», к нему не в первую очередь подходили дежурные врачи и сестры. А когда подошли оказалось поздно. У него нитевидный пульс. Срочно была вызвана реанимационная бригада, но и она не смогла помочь. К утру мальчик скончался.

Вера Михайловна ощутила несчастье еще в гардеробе.

Что-то изменилось. Не так, как всегда, а как-то настороженно-вкрадчиво поглядывала пожилая гардеробщица, подавая ей халат. Перешептывались посетители. Утирала глаза сердобольная старушка. И, наконец, ей навстречу попалась пара — мужчина и молодая женщина с покрасневшими веками. Женщину она встречала и раньше и удивилась перемене в ней: обмякла, постарела, ссутулилась.

Вера Михаиловна вспомнила себя после разговора с главным врачом, после беседы с профессором, который заявил: «Убивать людей человечество научилось, а вот лечить таких „синих мальчиков“ — нет». У нее сжалось сердце. Она и всегда-то была чуткой к чужому горю, а теперь — особенно. Она знала его по себе и потому сочувствовала людям.

К ее удивлению, на отделении все было спокойно и ничего необычного не улавливалось. С занятым видом проходили сестры. Спешили нянечки. Под окнами парами или группами стояли больные, все похожие, все в одинаковых байковых синих халатах. Врачей не было видно. Только Нина Семеновна все еще сидела за столиком в своей восьмой палате.

Увидев через стеклянную дверь ее красивый четкий профиль, Вера Михайловна ощутила облегчение. После всего, что она уловила в гардеробе, она, помимо воли своей, встревожилась. Уверенный вид лечащего врача успокоил ее. Она хотела было уйти, чтобы не мешать Нине Семеновне, но та уже заметила ее, кивнула и вскоре вышла с папкой историй болезни в руках.

— Уже слышали? — спросила она, догадываясь о тревоге Веры Михайловны. Первый случай за полгода, пока я здесь работаю.

— Кто? — спросила Вера Михайловна.

— Ленечка. Помните, на той стороне, в самом углу лежал?

Вера Михайловна не очень помнила, потому что его давно уже перевели в подготовительную палату, потом была операция, но все-таки кивнула.

— Я думаю, на судьбу Сереженьки это не повлияет, — сказала Нина Семеновна, видя, что Вера Михайловна обеспокоена печальным известием. — К сожалению, наша работа сопровождается и неудачами.

— Вы думаете, не повлияет? — спросила Вера Михайловна, сдерживая вздох облегчения. Только сейчас она поняла, что ее так встревожило. Не только смерть этого мальчика, не только сочувствие его матери, но и судьба собственного сына. Тревога эта была инстинктивной, и лишь сейчас она поняла ее суть.

— Конечно, не повлияет, — повторила Нина Семеновна. — Ну, быть может, операцию задержат. Но это к лучшему. Чем он будет крепче, тем больше шансов на успех.

Они еще постояли, поговорили и разошлись — Нина Семеновна в ординаторскую. Вера Михайловна в палату, к сыну.

Сережу она застала в непривычном для него состоянии. Обычно он тихо играл, чаще всего один, и при ее появлении не проявлял особых восторгов. А сегодня сидел на кровати, сжимал игрушку и напряженно поглядывал на дверь. Увидев ее, он обрадовался, но тревога из его глаз не исчезла.

Вера Михайловна почувствовала, как у нее сжалось сердце от любви к нему, она едва сдержалась, чтобы не побежать к его кроватке.

А когда подошла, прижала его к себе, услышала удары его сердечка, мысленно взмолилась: «Нет, нет, нет. Я не знаю, что со мной случится, если его не будет».

Они прошли в обжитый ими уголок, где каждый вечер сидели, разговаривали и играли. И тут Сережа прошептал:

— Мама, а один мальчик умер.

— Да ну, — сказала она. — Его просто перевели в другое отделение.

— Не-е, умер.

Она решила не затевать спора, перевела разговор на другую тему. Вскоре ей удалось отвлечь сына от тревожащих его мыслей. Но его состояние передалось ей. Она уходила от Сережи с неспокойной душой.

— Голубушка, — неожиданно окликнули ее.

В дверях ординаторской стоял Олег Дмитриевич.

— Мы все переживаем… — не удержалась она.

— Не следует. Не вторгайтесь в наши будни. Ведь и в вашей работе тоже есть свои неприятности, — он ободрил ее своей очаровательной улыбкой, взял за руку и повернул к своему кабинету.

Они вошли, сели друг против друга в мягкие черные кресла.

— Я вот о чем хотел с вами поговорить. Вы никогда не задумывались о втором ребенке?

Вера Михайловна тотчас вспомнила давний разговор с Никитой и замялась, не зная, как ответить.

— Нет, нет, это никак не связано с судьбой вашего сына, — поспешил успокоить ее Олег Дмитриевич. — Просто я подумал, голубушка, почему вы не заведете второго ребенка? Семья, по вашим словам, у вас благополучная. Материально вы не нуждаетесь. Если надо вас полечить, то мы поможем. У нас есть консультанты. Сейчас медицина на таком уровне…

Вера Михайловна все сидела потупив взор. Ей почему-то было неловко говорить с Олегом Дмитриевичем на эту тему. Обо всем она могла говорить с ним, об этом не могла.

— Одним словом, подумайте, голубушка. Я вам давно собирался сказать, да все, знаете, дела.

Он осторожно дотронулся до ее плеча.

— А случай этот не принимайте близко к сердцу.

Мы все-таки не резаки, а врачи. Будем стараться.

— Спасибо, — произнесла Вера Михайловна сорвавшимся голосом.

Снова она обрела надежду, снова душа ее поверила в благоприятный исход. Она уходила ободренная.

В гардеробе уже были другие люди, другое настроение. И ничто больше не напоминало ей о несчастье, про изошедшем сегодня в клинике.

На новой квартире жилось Вере Михайловне хорошо. Она ни разу не пожалела, что переехала сюда. Старички приняли ее как родную, у них она чувствовала себя дома. Она еще раз убедилась в гостеприимности ленинградцев, поверила в их простоту и душевность.

Одно ее огорчало: она не могла ничем отплатить старичкам за их теплоту. Напротив, как только они узнали, что она урожденная ленинградка, что потеряла родных, что и брат и мама умерли в блокаду, — и от денег за питание стали отказываться. С трудом уговорила, пригрозив, что иначе съедет в гостиницу.

— Нет уж, нет, — яростно возразил Федор Кузьмич. — Ты к нам приехала вот и живи сколько надо.

Старушка Марья Михайловна тоже была добрая и заботливая. По утрам оладьи Вере Михайловне пекла, как маленькой. Вера Михайловна попробовала отложить несколько штучек для Сережи:

— Он любит. Его бабушка тоже оладушками балует.

— Да что ты! И не вздумай. И ему хватит. Да я потом горяченьких наготовлю.

Она же, эта добрая Марья Михайловна, настроила Веру Михайловну на розыски родственников.

— Может, кто и объявится. Надо искать. Да что же ты, месяц живешь и не поискала? Да, может, по материнской линии?

Тут только Вера Михайловна вспомнила про эту возможность. Но, к своему огорчению, она не могла воспользоваться ею. Она не знала девичьей фамилии матери. Для нее она была Зацепиной Маргаритой Васильевной. И только. В раннем детстве ей и в голову не приходило спрашивать девичью фамилию матери; И родственников она не знала. Были. К ним по праздникам приходили тети, дяди, постарше, помоложе. Но кто они?

Где их сейчас искать? Она не помнила ни лиц, ни фамилий, ни адресов.

Но об этом Вера Михайловна промолчала, поблагодарила Марью Михайловну за совет.

— Да вот, возьми-ка для начала, — предложила Марья Михайловна и вышла в прихожую. Вернулась с толстенной книгой телефонов. — Может, тут. Это внук перед уходом в армию преподнес.

Со странным чувством листала Вера Михайловна эту книгу, боясь и ожидая.

«А вдруг и в самом деле найду? А может, пустое занятие? Может, нет больше Зацепиных или у них телефона нет? А вдруг есть?»