И для Никиты времени у нее оставалось немного: дорога от села до поселка да ночи — длинные, темные зимой в избе и летние, звездные на сеновале. И, быть может, оттого, что виделись они урывками, что времени им всегда не хватало, они и не наскучили друг другу, и тянулись один к другому, и рады были, когда оставались вдвоем.
— В отпуск бы нам вместе, — как-то сказал Никита. — Так опять же не сходится. У тебя он летом, а у меня лето — самая страда.
— А ты не страдай, — шутила Вера, — успеем еще надоесть друг другу. Жизнь длинная. Мы с тобой сколько лет проживем?
— Тысячу.
— Ну, это слишком, а вот до ста современная наука обеспечит. Давай поначалу на пятьдесят лет задумаем, до золотой свадьбы, а потом повышенные обязательства возьмем.
Никита стискивал ее так, что она ойкала, и оба хохотали до слез.
— Вот уж как складно живут, вот уж как душа в душу, — говорили в деревне, глядя на счастливые лица молодоженов.
— Повезло тебе, — Денисовна, за все слезы, стало быть, за все боли. Оно и верно, оно и правильно, — повторял при каждой встрече старик Волобуев.
Марья Денисовна не разделяла восторга соседей, точнее, невесткой была довольна, а вот кое-чем — нет. И чем ближе время подходило к осени, тем больше она приглядывалась к Вере, тем больше хмурилась. Как-то не утерпела, сказала Никите:
— Что-то признаков никаких. Ребеночка-то не намечается?
— Она ж не корова, чтоб каждый год телиться, — буркнул Никита.
— А они все ноне такие, — успокаивала Марью Денисовну бабка Анисья. Насчет этого не шибко. Сперва, значит, поживут в свое удовольствие, а опосля…
Однако Марья Денисовна не утешалась. Мысли о продлении Прозоровского рода не давали ей покоя.
— Никитушка, порадовали бы вы меня. Ведь помру без уверенности.
— Живи, бабаня, живи. Не торопи с этим делом…
Мы вот учиться собираемся, на заочном…
— Так вы родите, а уж после учитесь. Родите, а уж мы вынянчим.
— Ладно, ладно. Заявка принята. Обсудим.
На третий год совместной жизни Никита и сам начал призадумываться. Молчал. Но Вера догадывалась, отчего он мрачнеет.
— Я не знаю… Я посоветуюсь… Съезжу в город, к доктору.
— А в Медвежьем-то больница.
— Там мужчины… Хотя есть акушерка, Дарья Гавриловна.
Акушерка сказала Вере, что вроде бы все нормально, а для полного уточнения надо в город ехать.
— Не стыдись, Вера Михайловна. Там Сидор Петрович, старичок такой. Он все знает. Он и утешит, он и подскажет.
Поехала Вера в город. Вернулась, говорит Никите:
— Велел и тебе приехать. Такие дела, оказывается, вдвоем решают.
Через неделю отправились оба.
Старичок доктор морщил нос, как бы приглашая улыбнуться, объяснял Никите жиденьким голоском:
— Видите ли… Вы кем работаете? Ага, ага. Так местный? А супруга ваша родилась в Ленинграде. Ага, ага. У нее, видите ли, дистрофия была. Это может, видите ли, отразиться. Ага, ага. И еще она купель ледяную принимала. Не знали? Было, видите ли, при эвакуации через Ладожское озеро. Полагаю, это и отражается.
Так сказать, последствия войны через столько лет. Ага, ага.
Старичок порекомендовал съездить в Крым, на курорт Саки.
Никита не возражал. Летом, в отпуск, Вера поехала на Юг.
Никита грустил. Марья Денисовна вздыхала.
— Война проклятая, — объясняла она свое горе соседкам. — Ведь голодовку она перенесла, сердешная. Вот и аукнулось.
Соседки тоже вздыхали, сочувствовали.
Три лета ездила Вера на курорт. И все не было результатов. Вера по ночам плакала. Никита гладил ее шершавой ладонью, утешал:
— Ну, чо ты! Я ж ничо. — Когда он волновался, начинал «чокать».
А у самого ком в горле. И злость на судьбу. «Что же это? За что? Все будто бы ладно, а вот детей нет».
Как-то они спали на сеновале. Никита проснулся от тихих всхлипов. Скосил глаза, увидел лицо Веры, и сердце сжалось от жалости.
Первый луч солнца проникал через щелку в крыше и освещал Веру так, что была видна каждая морщинка.
Он впервые заметил, что у нее появились морщины.
Вера почувствовала, что он проснулся, заговорила чуть слышно:
— У нас только два выхода. Или взять ребенка из детдома, или… или развестись. Ты меня не жалей. Ты будь решительным. Я тебя не попрекну… Никогда укорять не буду.
— Полно молоть-то, — оборвал Никита.
Но на следующую ночь Вера повторила свои слова:
— Зачем же двоим быть несчастными? Ты-то при чем? Род-то, ваш при чем? Корень, как бабушка говорит.
— А вот мы у нее и спросим, — вырвалось у Никиты.
Сказал это и сам испугался. Но отступать уже нельзя. Утром — как раз воскресный день был, — подождав, пока все разойдутся, они обратились к Марье Денисовне. Вера повторила ей все те слова, что говорила Никите. Марья Денисовна выслушала ее, обтерла концами платка сухие губы, произнесла:
— Сволоты в нашем роду не было. Женилися навсегда, а не по-петушиному.
Заметив одобрительную улыбку на лице Никиты, бабушка подобрела, но заключила твердо:
— Сраму не потерплю. Прокляну.
— Да это не он, это я, — заступилась Вера.
— А и ты тоже. Разве не понимаем? Не нарочно ведь. Твое-то горе горше нашего… А насчет ребеночка… сиротки… Так вот это уж ваше дело. Препятствий чинить не буду.
Тут пришло письмо. Вера на курорте познакомилась со многими женщинами, и одна из них советовала обратиться к профессору, который ей помог.
Слетала Вера к этому профессору в дальний город.
Стала лечиться новыми лекарствами. И еще год безрезультатно. А потом…
Два месяца таилась. В город проверяться ездила.
И наконец сообщила:
— Никита, а у нас кто-то будет…
На радостях Никита купил мотоцикл с коляской.
— Так мне же без него лучше, — возражала Вера, в то же время и одобряя покупку.
— Ничего, — успокаивал Никита. — Я тебя так возить буду, как по маслу.
— Да мне ходить полезнее, как ты не понимаешь этого.
Бабушка Марья объявила соседям:
— Наш-то анчутка ошалел от радости. Носится теперь по округе на своей «вертихвостке».
Марья Денисовна и сама ошалела от неожиданной новости, столько улыбалась за эти дни, сколько за последние годы не улыбалась.
И все вокруг были довольны: наконец-то появится новый житель. Долгожданный.
— Послал бог, послал, — крестилась бабка Анисья. — Снизошел, значит, до хороших людей.
— Есть правда, стало быть, есть, Денисовна, — поддержал старик Волобуев.
Каждый приезд Никиты на мотоцикле сопровождался визгом ребятишек. А когда он начал по двое сажать их в коляску и довозить до ближайшего леска — тут уж восторгам не было предела.
Частенько теперь в Прозоровском доме бывали люди.
Веру разглядывали с особым вниманием. Она как будто молодела. Морщинки на лице с каждым днем разглаживались и исчезали. Глаза блестели счастьем. И вся она наполнялась невидимым доселе внутренним, тихим довольством.
Вера оставила самодеятельность. Приходила домой пораньше. Много гуляла. Даже в самые морозы закутывалась в шаль до самых глаз, спускалась к озеру, заходила в лесок и там останавливалась чуть ли не у каждого дерева.
— Поди хватит? — заботливо спрашивал Никита, Вера мотала головой и смеялась счастливым смехом.
— А ишшо гимнастику выделывает, — сообщала старушкам Марья Денисовна. По полчаса, не мене, изгибается.
Старушки качали головами, шамкали, вспоминали, как они носили, как рожали.
По вечерам Вера готовила пеленки-распашонки. Она подшивала края иглой и всякий раз укалывала пальцы.
— Так машинку надо, — пожалел Никита.
— Да ладно, ладно, — отказывалась Вера, довольная, что он жалеет ее.
Однако Никита не отступил, не таковского был характера. Как-то пришел с работы и сообщил Вере:
— На совещание выдвинули. На два дня в область еду. Там и куплю машинку.
— Ну что ты! У нас же с деньгами…
— А ничего. В кассе возьму или в кредит.
Над его возвращением из города долго веселились все Выселки.