Старался чаще попадаться на глаза начальству, быть всегда на виду, производить впечатление... Охотно давал интервью газетчикам.

Порой дело доходило до курьезов. После одного совещания приехал в Новоселово секретарь парткома овцеводческого совхоза посмотреть, как организована массово-политическая работа на фермах. Посмотрел, повздыхал и заявил директору с обидной непочтительностью:

— Ох, и очковтиратели же вы! Чего только не написали в плане работы и в отчетах. Я в райкоме смотрел... «В совхозе выходит многотиражная газета «Вперед». Но за год-то всего два номера появилось! Пишете: учеба агитаторов. Да никакой учебы нет. «Цикл лекций: «Наука против религии». И. цикла этого нет. Прочитана только одна — лектором обкома. С ней он выступал и у нас. А я думал — поучусь...

Потом он — упрямый парень — критиковал новоселовцев на пленуме райкома и на совещании в области. Тут, весьма кстати, ушел на пенсию старый секретарь новоселовского парткома.

Утюмов умел выкручиваться... Находил виноватых; те оправдывались, краснели, не оправдывался лишь он сам.

Максим Максимович просыпался рано — часов в пять, шел в контору, «проводил планерку», звонил на фермы, а после завтрака ехал по деревням, иногда «накручивая» за день до двухсот километров. Его старенький «газик» с тремя заплатами на брезентовом тенте знали все жители в округе.

Утюмов с людьми держался простовато, щадил их самолюбие. Случалось, пошумливал, но лишь на тех, кто заслужил, добавляя при этом: «Где у вас совесть? Как не стыдно?» Старался казаться добрым, охотно говорил о доброте, о внимании к человеку, давно усвоив важную истину: добрым и внимательным быть выгоднее, добрых и внимательных любят, им больше прощают. Очень впечатляют слова, сказанные усталым голосом, слегка грубовато: «Но ведь я же хотел помочь этому человеку», «О них заботишься, а они...» Но с добротой осторожничал: директор совхоза не красная девица, нужна твердость, и, кроме того, слишком доброго любят, но не уважают.

Он считал, что судьба несправедлива к нему. Не тот совхоз. Маловато земель, и тянутся они узкой полосой почти на восемьдесят километров. Как кривой коровий рог. От деревни до деревни ехать да ехать...

Неплодородных земель-солонцов меньше сорока процентов. А Максим Максимович всем говорит, что шестьдесят два. Почему шестьдесят два? А шут его знает; года три назад сбрехнул журналисту и с тех вот пор твердит везде: шестьдесят два. Пойди, проверь — не так-то просто, солонцы с хорошей землей перемежаются, а на людей эта цифра действует неотразимо — качают головами, вздыхают, говорят: «Разводите коровушек, трава, какая бы ни была, а на солонцах растет». Утюмов улыбается в ответ, молчит, пусть думают, что новоселовский директор не из слабаков, не из пугливых, может и свиней разводить.

Он жил будущим, ожиданием того времени, когда сможет перебраться в город, в квартиру с удобствами, обставит ее полированной мебелью. Кое-кому нравится быть самым первым: хоть в деревне — а первый. Максим Максимович не из таких: конечно, приятно, когда тебя узнают, приятно быть «хозяином», но он с удовольствием пройдется и по городу, в многолюдии, никем не узнанный. Там он тоже может быть на виду: сошьет модный костюм у лучшего портного, пальтецо с серым каракулевым воротником и пыжиковую шапку — деньжонок хватит. Подумал об этом и удивился: «А ведь я чем-то похож на Птицына!» Удивление сменилось легкой горечью — он не хотел походить на Птицына. Одно пугало его — как с работой? Все же он не привык подчиняться, точнее, разучился подчиняться, начальство от совхоза далеко, а в городе-то будет рядышком. Нужна «самостоятельная» работа, непременно «самостоятельная», какой-то отдельный участок. Он не раз говорил в районе и области: «Жена больная, сердечница, а у нас, в Новоселове, пригляд не тот». Жена и в самом деле больна, но не в такой степени, в какой он изображал; у людей слабость: охотнее всего верят, когда врешь о болезнях; попробуй-ка выставь другие мотивы: «Осточертело в совхозе», «Мечтаю о городе», «Пусть другие со свиньями возятся». Хо-хо! За такие речи по головке не погладят. И о своих болезнях Максим Максимович намекает начальству, однако не часто и не шибко расписывает их, а то подумают, что доходяга, тогда поста хорошего не жди.

Уже почти сидя на чемоданах, Утюмов упустил из виду то, что всегда было «в центре его внимания»: места работников, ушедших на пенсию и уволившихся «по собственному желанию», заняли чуждые ему по духу люди. Приехала выпускница института Дубровская. Изображает «настоящего» специалиста, а сама, как девочка, подпрыгивает, пританцовывает. И в то же время себе на уме: критикует. Секретарем парткома стал молодой горожанин со странной фамилией Весна. Родители русские, и откуда такая фамилия, сам не знает. Этот, наверно, и комбайна вблизи не видел, а туда же: «Надо выяснить причины хронического отставания совхоза».

Утюмов равнодушно воспринял сообщение о назначении Лаптева своим заместителем, а раньше бы не раз побеседовал с ним и с теми, кто его рекомендует, тщательно познакомился бы с биографией и личным листком по учету кадров, прежде чем сказать «да». А вернее всего, вообще отказался бы от незнакомого зама, предпочтя ему кого-нибудь из своих.

Максиму Максимовичу было все равно, кто придет, потому что «важное лицо», разговаривавшее с ним обо всем этом, добавило мимоходом: «Пусть осмотрится, и мы вас месяца через два переведем».

Утюмов знал, что Лаптев, не в пример Весне, не новичок в деревне и вообще человек бывалый, но столько лет жил в городе... Послевоенные пятилетки, машинно-тракторные станции — как это давно было! Теперь все по-иному, и сам Лаптев другой — не молод и болен. Утюмову почему-то хотелось думать, что Лаптев болен. «После войны-то — что, и урожаи низкие были, и экономика слабая, вот теперь поработай».

Готовясь к отпуску и тайно — к переезду в город, он давал заместителю советы, наставления и думал: «Поплюхайся, голубок, поплюхайся!» Максим Максимович не отличался злорадностью, но о Лаптеве с похвалой отзывалось начальство в области, и это обижало новоселовского директора, почему обижало, он и сам не мог понять.

То, что сообщил Птицын, встревожило и озлобило Максима Максимовича: Лаптев «поносит новоселовских», лягает его, Утюмова, как и Весна, ищет «причины отставания», причем не те, на которые указывает сам Максим Максимович — солонцы, малоземелье, отдаленность ферм от центральной усадьбы, суровость климата, а в «методах руководства совхозом», в «стиле»... Свои слова о «методах» и «стиле» Лаптев, конечно же, повторит в райкоме партии, а если представится возможность, то, чего доброго, и в области. Видать, неглуп, грамотен, за словом в карман не лезет. Если бы Максима Максимовича не переводили в город, все это было бы сущей ерундой... Но в верхах будут рассматривать и утверждать его кандидатуру на новую должность и кто знает, как все может обернуться. Пусть Лаптев-голубчик пока поплюхается, поработает и тогда будет видно, кто чего стоит. От совхоза требуют мяса, хлебушка. Слова не в счет. Хотя почему «не в счет»? Утюмов даже засмеялся, подумав об этом. «Не в счет»! Кто-кто, а он знает, какую пользу приносят слова, выступления, ловко составленные отчеты, справки. Правда, за последние годы как-то не так к ним относятся, с сомнением вроде: «Да, да, но показатели у вас неважные...»

Птицын сказал, что к нему приезжал Вьюшков жаловаться на Лаптева. И Татьяну Нарбутовских ругнул: «Подпевает тому».

Двоюродная сестра, почти одна кровь, жили в одном доме, воспитывал и кормил обоих отец Танькин, одинаково относившийся и к дочери, и к племяннику, а вот на тебе — совсем разные люди: сестра своенравна, упряма, то и дело на рожон лезет. И все одно выдвинул бы ее, зоотехником или даже управляющим фермой сделал бы, но она не хочет, посмеивается: «Вот закончу институт... Тебе, Максим, со мной трудно будет». Дурит баба, замуж бы ей, может, остепенится. Был у нее муж, такой же по характеру, работал председателем сельсовета. Лет пять назад погиб. Случилось это весной. Уже протаяли дороги, оголились бугры, и снег, осев, потемнел даже в лесу. Говорили человеку: не ходи по реке, беда за спиной прячется. «Пойду! Дело не терпит». Доходился, попал в полынью.