Говорят, будто женщинам нравится в мужчинах не столько внешность, сколько ум и высокие душевные качества. Об этом Костя узнал с неделю назад, случайно услышав разговор молоденьких конторских женщин. Удивился. Рассказал матери. Та с недоумением уставилась на него: «Дак как ишо. С морды воду не пить».

Он чувствовал обиду на Таню. И неприязнь к Новикову. К Новикову, пожалуй, даже больше, чем неприязнь. Он его терпеть не мог. И видел в нем теперь даже то, что раньше вроде бы и не видел: легкое позерство, насмешку в глазах.

— Мне сказали, что на той неделе у вас будет день рождения. Я могу достать красивые цветы.

Его голос деревянно напряжен. Костя старается сбить напряжение и, подобно Новикову, говорить душевно, игриво, но от этого еще более напрягается. Он хочет понять… Нет, начнем, пожалуй, с другого. В это лето Костя почти каждую неделю приносил в контору по букету цветов. Чаще лесных. От которых так и пахнет тайгой. И просил уборщицу мордастую тетю Маню класть букеты на Танин бухгалтерский стол. «Обо мне не говори. А если спросит, кто передал, скажи, что какой-то незнакомый мужик. Кудрявый. В очках». Костя втайне надеялся, что добрая болтушка тетя Маня когда-нибудь да проговорится. Будет скромно и романтично. На этой неделе он цветы не приносил.

— Не надо, — ответила Таня.

Голос вежливый и отчужденный. Чувствовалось, что она мысленно где-то далеко-далеко отсюда, в ином, беспокойном и в то же время приятном для нее мире.

Костя путано говорил ей о погоде, о ночных заморозках и еще о чем-то, теша себя мыслью, что, может, врут люди и ничего серьезного у Тани с Новиковым не было.

— Вы чем-то обижены на меня, Константин Иванович?

— Нет, нет, что вы!

Костя занес к ним на квартиру тяжелый телевизор. Их встретила сухонькая старушка с ласковыми глазами и дряблой шеей, чем-то похожая на Таню. Засуетилась:

— Проходите, пожалуйста. Садитесь, пожалуйста. Не хотите ли чашечку кофе?

Нигде он не видывал столько старинных вещей. Потускневшие от времени, мрачного вида резные шкафы, горка, толстый комод, настенные часы с боем.

— Интересная у вас шкатулка, — сказал Костя.

— А!.. Это еще от мамы, — ответила старушка. — Единственная вещица, которая досталась от мамы. — Она подала Косте лакированную (лак потрескался от старости) шкатулку с замочком; на крышке нарисована русская тройка в позолоченной сбруе, кучер в ярко-синем кафтане и две красавицы в красных шубках.

На диване лежала большая черно-белая кошка. От нее так и отдавало уютом и домашностью.

— Танечка, звонил Федор Васильевич, — сказала старушка. — Он заедет вечером.

— Потом, потом!.. — необычно для нее торопливо проговорила Таня.

«Да, она живет с ним». Опять стало тяжело, погано на душе. И Костя снова казался сам себе жалким и неловким, неумным и некрасивым. Отпил два глотка из маленькой с позолоченным ободком чашечки и встал:

— Спасибо. Мне пора.

Какое безразличие ко всему. Чувство опустошенности. Ехал медленно. Руки как автоматы. И в голове — слова, слова, слова. Все к ней: «Я встаю и думаю о тебе. Засыпаю и думаю о тебе. Я рвусь тебя увидеть. Бегу к бухгалтерии и бесстыдно подглядываю. Как мальчишка. Я не трус. Но почему-то боюсь сказать тебе о своей любви. Даже намекнуть об этом боюсь. Только мечтаю. Попусту. И в мечтах моих нет чувственности. Я слышал, что женщины не уважают тех, кто несмел. И это по-моему очень несправедливо. Ты, конечно же, понимаешь, что я тебя люблю. Моя любовь пугает тебя, я чувствую. Говорят, что любовь, даже неудачная, — это счастье. У меня нет счастья. Скорее, мученье. Я не преувеличиваю. Я вижу и понимаю, что ты тянешься к тому человеку. К задаваке. К женатику. Что ему ты? Так, временная утеха. Он же не любит тебя. И, думаю, никогда никого не любил. Конечно, морда у него красивая для баб. Строгая. Строгость по отношению к другим. А по отношению к себе строгостей нет.

А сейчас… Сейчас мне кажется, что я не только люблю тебя, но и ненавижу. Никогда не думал, что может быть такое. Любовь и ненависть вместе. Я ненавижу даже эти липучие мысли о тебе. И это пугает меня. Значит, я могу быть и злым. Хотя и думал, что могу быть только добрым. Какое я имею право судить тебя и Новикова? Хотя бы так вот, в мыслях. Какой же я подлец! Завистник. Мелкий эгоист. Я стал нервным. И теперь даже хуже работаю. Меня начинают поругивать. За неряшливость. Виновата любовь. Я не знаю, как избавиться от нее. Я хотел бы избавиться. Как от болезни. Как от бремени. У тебя изменились глаза. Ты вся изменилась. Но особенно глаза. Вот видишь, мне уже жаль тебя. И я опять чувствую к тебе что-то бесконечно нежное, теплое. Тут и тревога, и радость. Мне хочется смотреть на тебя. И говорить с тобой. Говорить, говорить…»

Третья поездка с Таней была тоже осенью. Костя отвозил инженера Новикова на вокзал. Тот вышел из заводоуправления в поношенном дорожном плаще с пузатым портфелем и новеньким модным чемоданчиком. На лице обычная деловитость и строгость. Даже в вылинявшем пиджаке, в потертой сорочке и стареньком галстучке человек этот выглядел солидно. Фетровая шляпа высокая, прямая, напыщенная, под стать характеру ее хозяина. Бородулин слышал, как молодая конторская женщина говорила о Новикове: «Этот что ни наденет, все как с иголочки». И добавила с усмешливым довольством: «И голова кверху». Косте вспомнилась фраза: спелый колос голову клонит, пустой — поднимает кверху. Он недавно услышал ее от старичка-соседа, и она удивила его пронзительной правдой.

Из конторы выскочила Таня, как-то по-особому грустная и озабоченно-оживленная.

— Федор Васильевич, я хотела с вами поговорить.

— Неужели ты не понимаешь, что сейчас не время. — Голос вежливый, но в нем какое-то легкое пренебрежение.

— Я поеду с вами.

Она быстро и аккуратно села в машину.

— Ну, куда ты поедешь?

— В магазине у вокзала продают скрепки.

— В субботу приеду. Тогда и поговорим… Поезжайте, Константин Иванович.

Было холодно и пасмурно. Воздух густ, сыр и затхл. Мокрый асфальт неприятно поблескивал.

— Вы перестали приезжать к нам. — В ее тихом голосе заметная обида.

— Ну, ты же знаешь, что я был очень занят.

— А в воскресенье?..

— Я постараюсь.

— Что постараетесь?

— Давай поговорим потом, Танечка. Я тебе позвоню.

«Она уже надоела ему».

— Вы обижаете меня.

Таня не стеснялась Кости. Будто его и нет. Бывалые мужики говорили Бородулину: если женщины по-настоящему любят, они не боятся огласки.

— Грешно говорить такое, Танечка. Аллах все видит, все слышит и накажет тебя.

— Как на ходулях хожу.

— Земля любит людей серьезных, которые твердо ступают на нее, а не таких, которые вытанцовывают, — дружески насмешливо сказал Новиков. — Отвлекись. Я тебе задам загадку: две стоящих, две ходящих и два минующих. Что это такое? А?! Земля и небо. Солнце и луна. День и ночь.

— К чему вы это? — Она незнакомо, как-то нехорошо засмеялась.

Костю удивлял не только смех, но и внешний вид девушки: накрасила губы и подчернила ресницы, чего не делала раньше. Костя на днях видел жену Новикова. Высокая, красивая и тоже накрашенная. Вышагивает с твердостью офицера-строевика.

— И не хмурься. А то будут морщины. Советую заняться волевой гимнастикой лица. Дурное настроение действует и на сердце. А оно у нас одно. У человека многое сдвоено. Ноги, руки, легкие, почки. Головной мозг, и тот из двух частей-полушарий. А вот сердце, главный мотор наш, почему-то одно. Кто в радости ликует — время мчится, в тоске же час один как десять длится. Это еще Шекспир сказал. Похмурься маленько, если уж так охота, и, недохмурившись, а точнее, отхмурившись и ни в коем случае не допуская перехмуривания, снова улыбайся.

— Смеетесь.

Костя делал вид, будто не слушает их разговоры. А на самом деле… Каждое слово Новикова било его будто палкой по голове. Костя всегда недолюбливал этого инженера. А сейчас просто-таки не терпел его. Было жаль Таню. И в то же время в мозгу копошилась гаденькая мыслишка: «Ну, что ж… Ты получила свое». Он никогда не был таким вот злым. И это пугало его. Он едва сдерживался, чтобы не крикнуть девушке: «Зачем ты унижаешься? Выходи из машины. Выходи!» Хотелось нагрубить Новикову.