— Сколько человек? — почтительно спрашивает он. Темный костюм и смешной галстук, который Марианне запрещала мне носить, явно произвели на него неизгладимое впечатление.

— Я один.

Он провожает меня в зал. Там никого нет. На всех столах горят свечи, но ни одного человека. От радости меня обдает жаром.

— Я сяду в углу у окна, — говорю я.

— Это большая честь для меня, — говорит молодой официант на поющем финнмаркском диалекте. Звучит старомодно и в то же время как-то современно.

Я сажусь. Торжественный момент. Может, я поступаю неправильно? — думаю я. Как к этому отнеслась бы Марианне? Она бы меня не осудила, она тоже знала, что пьет слишком много. И тоже не могла обходиться без спиртного.

— Начнем с выпивки, — говорю я, чувствуя дикую жажду.

— Пожалуйста, вот карта вин, — вежливо говорит официант.

Я пробегаю названия сладких немецких вин. Потом вижу подходящий сухой мускат. Для начала неплохо, думаю я. Уроки Марианне. «Les Mesnils». Я показываю.

— «Лес Меснильс», — говорит он.

— Да. «Ле Мениль».

Он кивает и начинает немного нервничать.

— Полбутылки? — осторожно спрашивает он.

— Разумеется, — отвечаю я с самой добродушной улыбкой. Мне неприятно, что я поправил его произношение. Официант немного старше меня. Может, он даже обручен с девушкой-портье, думаю я. Две счастливые летучие мыши, которые уже нашли свое место в жизни.

— А что господин будет есть?

Мне не нравится, что он называет меня господином. Его естественному облику не идет так лебезить. Но тут я вижу, как в зал входят шестеро мужчин в синих костюмах, и понимаю, кого он привык обслуживать. Он нервничает еще сильнее и старается быстрее принять заказ.

— Шатобриан? — предлагает он. — Торнедос? Филе миньон?

— Оленину, пожалуйста, — прошу я.

— Слушаюсь, оленину, — повторяет он, приподняв бровь.

— И дополним ее красным вином. Какое вино у вас самое лучшее?

— «Патриарх».

— Значит, возьмем «Патриарх». — Я киваю. — Не забудьте, целую бутылку.

Официант все записывает в блокнот. Потом бросается навстречу высокопоставленной компании. К счастью, она располагается в другом конце зала. Тем не менее я слышу, как они все заказывают аперитив, «Манхэттен», джин с тоником и «Кровавую Мэри». Я кричу вслед официанту, убегающему на кухню:

— Мне тоже «Кровавую Мэри»!

— Непременно! — кричит в ответ официант.

Один из шестерых мужчин оборачивается, чтобы взглянуть на меня.

Это Гуннар Хёег.

Когда бутылка с белым вином уже почти опустела, а оленина еще не появилась, я начинаю злиться из-за того, что этот Хёег вообще возник в моей жизни и в этом ресторане сегодня вечером. Его присутствие мешает мне думать. Рано или поздно он непременно подойдет ко мне. Я в этом уверен. И точно. Он тут как тут. Идет ко мне через зал с сигарой в руке. Он уже выпил изрядно красного вина, однако бросает огорченный взгляд на мои бутылки, величественно стоящие на столе.

— А я думал, что другой отель лучше, — говорю я как можно приветливее.

— Наш клуб лучше, — отвечает он. — Мы приходим сюда только ради разнообразия.

— Разнообразие очень важно, — киваю я. — Перемены приятны.

— В. Гуде — мой друг, — говорит он с грустной складкой в углу рта. — Долгое время я дружил и с Сельмой Люнге. И был на твоем концерте.

— И что с того?

— Как думаешь, правильно ли то, что ты сейчас делаешь? — спрашивает он, снова бросив взгляд на мои бутылки.

— Сейчас я пью вино.

Он садится за мой столик, не спросив у меня разрешения. Я слишком молод, думаю я. Нужно как можно скорее стать старше.

— Ты многих огорчаешь своим поведением, — говорит он.

— У них нет для этого оснований.

— Сегодня вечером у тебя нет концерта?

— Нет, я буду играть завтра.

— Где?

— В Пасвике.

— В Высшей народной школе? Прекрасное место. Ректор Сёренсен делает все возможное, чтобы привить молодым людям вкус к музыке.

— Да, что бы мы только делали без этих ректоров, — говорю я.

— Почему ты не поехал прямо туда?

— Хочу, чтобы моя база была в Киркенесе. Здесь я буду готовить Второй концерт Рахманинова.

— Здесь? — Он недоверчиво смотрит на меня.

— Да, я решил, что Киркенес для этого самое подходящее место.

— Может, тебе не стоит пить сегодня сразу две бутылки?

— Конечно, стоит. И «Les Mesnils», и «Патриарх». И что-нибудь еще.

— Весьма огорчительно…

— И, разумеется, я буду счастлив отведать добрые вина, о которых вы говорили, господин Хёег. Как дополнение к тому щедрому гонорару, который вы мне предложили, они будут весьма кстати. Может, в вашем клубе найдется и превосходный коньяк?

— Прошу прощения, — говорит он и резко встает. — Я не должен был этого предлагать.

— Почему же? Меня это очень обрадовало. И не забудьте, пожалуйста, поставить в артистическое фойе перед концертом несколько бутылок вина. Я лучше играю, когда немного выпью. Как Чарли Паркер. Наверное, вам это известно?

Я злой дух этого ресторана. Сижу в углу и пью, чтобы обрести страну покоя. Желанную анонимность я уже потерял. Но это неважно, пока меня окружает пелена. Если алкоголики могут быть писателями, то почему бы им не быть и пианистами? Рубинштейн часто говорил о вине. И пил тоже. Но что с того? Разве даже сам Корто хоть раз отказывался играть в любом состоянии? Директор Хёег оставил меня в покое. Он сидит со своими спутниками, ест стейк шатобриан, пьет большими глотками отличное красное вино и огорчается, что я злоупотребляю алкоголем. Перед тем как встать и вернуться обратно за свой столик, он сказал, что я предназначен для лучшего.

К закрытию ресторана я начал уже третью бутылку. Вернулся к «Les Mesnils». На этот раз я произнес это название так, как, по моему мнению, понравилось бы официанту.

— «Ле Мениль», — поправил он меня, поджав губы. Компания из шести человек уже ушла, директор Хёег даже не попрощался со мной. Я отстоял свою территорию. Постепенно я трезвею, в голове появляются разные мысли. Вскоре я буду готов завоевать весь мир. Во всяком случае, центр Киркенеса. Я встаю и опрокидываю стул.

Ко мне подбегает официант.

— Может быть, проводить господина в его номер? — заботливо спрашивает он глухим голосом, каким, наверное, говорила его мать.

— Спасибо, не надо, — отвечаю я, чувствуя себя трезвым и здравомыслящим. — Стул сам налетел на меня.

— Господин подпишет счет?

— Разумеется, — говорю я и вздрагиваю, увидев сумму. Я-то думал, что здесь струганина из оленины — еда бедных крестьян. Этот вечер уже продела изрядную брешь в моем бюджете.

Нетвердым шагом я направляюсь в приемную, чтобы взять ключ. Там по-прежнему сидит девушка с трогательными угрями. Она понимает, в каком я состоянии, и без слов протягивает мне ключ.

— Можно ли здесь поблизости купить пианино? — дружески спрашиваю я.

Она снова прыскает.

— Купить пианино?

— Да. Мне нужен магазин, где можно купить или взять напрокат пианино.

— Я такого не знаю, — отвечает она и смотрит на стойку с открытками. Полночное солнце и белые медведи.

— Ясно, — говорю я и направляюсь к выходу.

— Куда вы? — испуганно спрашивает она.

— Знакомиться с Киркенесом, — отвечаю я.

На улице идет дождь и очень холодно. Удивительно холодно для сентября. Но «что есть, то есть», как говорят в этих местах. Все то, о чем я думал в ресторане, превратилось в одно желание: как можно скорее раздобыть инструмент. Почему я не озаботился этим раньше? Я не могу, как в том сне, только касаться клавишей. Мне нужна вся клавиатура, и мне нужна комната.

На улице пахнет жареным салом и много молодежи. Должно быть, сегодня суббота, думаю я, задыхаясь от дующего в лицо полярного ветра. Может, мне хочется просто пройтись? Не знаю. Я забыл, что на мне костюм с галстуком.