Мы проходим к первой скамье. Ида Марие Лильерут спотыкается. Дочь поддерживает ее, не давая упасть. Когда старая женщина вновь обретает равновесие, она дружески касается моего плеча изуродованными подагрой пальцами.

— Мне тяжело говорить об этом, — тихо произносит она.

— Ты выглядишь больным и слишком усталым, — неожиданно шепчет мне Сигрюн. — И у тебя расширены зрачки.

— Не думай обо мне, — прошу я.

— Но я врач, — оправдывается она.

Я знакомлюсь с двумя дядюшками Марианне. Они тоже врачи, один — профессор, занимается вопросами здравоохранения и социальной защиты, другой — хирург, работает в Риксгоспитале. В этой семье все врачи. Баловни судьбы социал-демократического толка. Непрерывно курящие, громкоголосые растрепанные донжуаны в грязных очках и в пиджаках, усыпанных перхотью. Я узнаю в них некоторые черты Ани и Марианне.

Потом я знакомлюсь с мужем Сигрюн Лильерут. У него темные вьющиеся волосы, он невысокий и плотный. Ярко-голубые глаза. Добрый, внимательный взгляд.

— Так ты и есть Аксель Виндинг? — произносит он на диалекте Финнмарка и протягивает мне руку. — Эйрик Кьёсен.

— Рад познакомиться, — говорю я.

В зал крематория устремляются провожающие. Я быстро оборачиваюсь и вижу, что Иселин Хоффманн, прежняя подруга-любовница Марианне, тоже здесь. И Ребекка, но без Кристиана. Сельма и Турфинн Люнге вместе с В. Гуде. Катрине? Нет, ее здесь нет. Но в самом конце этого потока стоят Габриель Холст и красивая женщина с длинными темными волосами. Должно быть, это Жанетте.

Начинается прощальная церемония. Под руководством Гуманитарно-этического союза. Я сижу с краю, рядом со мной Эйрик Кьёсен. По другую сторону от него сидит Сигрюн. Она держит его за руку и все время трет его пальцы. Женщина-врач из Союза врачей-социалистов — произносит надгробное слово. Она намного старше Марианне, у нее короткие волосы и большие очки. Резкий голос, прерывающийся от волнения. Она говорит о сочувствующей всем Марианне, о бездомной птице, которая казалась такой сильной, но была хрупкой, и на долю которой выпали такие тяжелые испытания. Говорит о борьбе Марианне за легальный аборт. О ее важной общественно-медицинской работе врача-гинеколога, которую она не успела закончить. Говорит о ее дочери Ане, умершей так рано в состоянии психического дисбаланса. Вспоминает она и долгий брак Марианне с Бруром Скуугом и его самоубийство год тому назад. Она говорит, что мало кому довелось пережить столько горя, как Марианне. Что последняя зима была для нее особенно тяжелой и бессмысленной, что она топила себя в работе и горе, и это понятно. Благодарит Марианне за то, что она была верным другом и человеком передовых взглядов и заканчивает словами: «Мы сохраним память о ней».

Обо мне она не говорит ни слова.

Оно и к лучшему, думаю я. Она, конечно, даже не знает о моем существовании. Женщина, похожая на воробышка, выходит и поет «Somewhere over the Rainbow» под нерешительный, с ошибками аккомпанемент пианино. После этого читают стихи — «Бродяжку» Ханса Бёрли и что-то из Гунвор Хофму, — и наконец я понимаю, что должен встать и сыграть «Реку» на плохом, расстроенном пианино. Меня почти никто не знает. Не знают, что я муж Марианне. Оно и к лучшему, говорю я себе. Я чужой для ее среды. Я слишком молод и глуп. Чтобы выжить, нам с ней нужно было уединение. Между нами никому не было места. Действительно ли это так? Никому?

Итак, все кончено. Гроб опускается. Слышатся громкие рыдания. Это плачет Ида Марие Лильерут. Ее дочь тоже плачет. Всхлипывает даже Эйрик Кьёсен.

Не плачем только мы с Марианне.

Мы стоим в зале для поминок и пьем вино; здесь собрались все. «Мои» по очереди подходят ко мне. По-моему, я поговорил со всеми. Сельма и Турфинн Люнге обнимают меня.

— Ты молодец, что сыграл «Реку», — говорит Сельма, хотя я знаю, что она терпеть не может, когда я играю что-нибудь неклассическое. По ее мнению, надо играть Гольдберг-вариации. Ее муж кивает, хихикает, и по нему видно, что все это мероприятие кажется ему ужасным.

Потом подходит В. Гуде и неловко меня обнимает.

— Я понимаю, как тебе тяжело. Это незаслуженно.

— Ты приходил ко мне в больницу? — спрашиваю я.

— В какую больницу? — Он ничего не понимает. Потом ко мне подходит Габриель Холст со своей красивой Жанетте. Она обнимает меня, хотя мы с ней не знакомы.

— Рад, что это не оказались двойные похороны, — лаконично говорит Габриель Холст.

Я киваю, и мне хочется откусить себе язык.

Наконец наступает очередь Ребекки. Она крепко обнимает меня за плечи и беззвучно плачет.

— Не понимаю, как ты вообще мог играть, — говорит она.

— Ты немного задержишься? — спрашиваю я.

— Нет. Мне надо вернуться к Кристиану, — быстро отвечает она и отпускает меня.

Я стою с Сигрюн Лильерут и ее мужем.

— Ты очень похожа на них, — говорю я Сигрюн.

— На кого?

— На Аню и Марианне.

— Правда?

— Родные всегда говорили, что Сигрюн — более молодой вариант Марианне, — вмешивается Эйрик Кьёсен. Он крепко обнимает свою жену.

— Вы живете в Северной Норвегии?

— Да. Сигрюн работает районным врачом в Сёр-Варангере. А я преподаю в Высшей народной школе.

— Что именно?

— Спорт и музыку, — отвечает он.

— У тебя весь лоб в испарине, — говорит мне Сигрюн Лильерут.

— Никак не могу привыкнуть, что ты так на них похожа.

— Ничего удивительного, — улыбается она.

— Почему я не помню тебя на похоронах Ани?

— Я была беременна, и незадолго до похорон Ани у меня случился выкидыш, — говорит она, и я замечаю тревогу, возникшую вдруг в Эйрике. — Я пряталась в дальнем углу крематория, и у меня не было сил пойти на поминки.

Эйрик Кьёсен беззвучно шевелит губами, словно повторяя слова жены.

— Такое случается сплошь и рядом, — говорит он. — Никто от этого не застрахован.

Кто-то из родных уводит Сигрюн. Она с ними давно не виделась. Кузены, кузины. Троюродные братья и сестры. Она разговаривает со всеми. Эйрик Кьёсен не трогается с места.

Я нахожу уголок, где меня никто не побеспокоит. Чувствую на себе взгляды близких и дальних родственников Марианне, друзей и подруг, до которых постепенно начало доходить, что Марианне была замужем, хотя в объявлении о смерти, помещенном в газете, об этом не было упомянуто ни словом. Теперь это не имеет значения. Она жива, думаю я. Когда я смотрю на ее сестру, беседующую с родными, в ней оживают и Аня, и Марианне — в движениях рук, в улыбке, в тонких морщинках на лице.

Через некоторое время Сигрюн и Эйрик возвращаются ко мне.

— Давайте где-нибудь сядем, — предлагает Сигрюн.

Я киваю. Она внимательно за мной наблюдает.

— Почему вы забрались так далеко на Север? — спрашиваю я, верный своей привычке. Я предпочитаю говорить не о себе.

— Я там познакомилась с Эйриком. На практике в Киркенесе.

— Ничего удивительного, — вмешивается в разговор Эйрик. — Я родом из Сванвика.

— И вы живете?..

— В Пасвикдален, — отвечает он.

— На границе с Советами, — добавляет Сигрюн.

Я киваю. Какой-то бессмысленный разговор. Но через секунду ее взгляд словно открывается мне. Словно я проникаю в самую глубину ее отчаяния.

— Ты должен когда-нибудь к нам приехать, — говорит Эйрик Кьёсен. — Тебе это было бы полезно. Поохотились бы на куропаток. Поискали бы следы медведя. Съездили бы в Лапландию. Поискали бы старые золотые копи. Половили бы лосося. Ты бы дал концерт для молодежи — ей там у нас не хватает впечатлений. Они бы запомнили твой концерт на всю жизнь.

— Тебе надо отдохнуть, — говорит Сигрюн. — О тебе кто-нибудь позаботится в эти дни?

Мне хочется все ей рассказать.

— У меня много друзей, — говорю я. — Спасибо вам за внимание.