Нора прикоснулась к оленю, к его маленьким нарисованным рогам. Как стремится лань к воде...

Нора хлопнула по бедрам и встала.

- Пойдем, Капитан. Мы сбежим из тюрьмы.

- Что? Куда?

Она помахала открыткой перед его носом.

- В Пресвятое сердце? - спросил Кингсли.

- Я должна его увидеть. Должна, - ответил она. – И, если мы выедем сейчас, прибудем как раз к проповеди.

- Тогда езжай, - сказал он.

- Пожалуйста, поедем со мной?

Нора видела сомнения Кингсли, но он не хотел быть третьим лишним. Неважно, сколько раз она говорила, как Сорен переживает за него так же, как и за нее, Кинг никогда не поверит и не позволит себе верить этому.

- А мне пора домой, - ответил он. - Собаки скучают по мне, когда я ухожу на всю ночь.

Нора прищурилась. Жалкое оправдание.

- Ставлю тысячу долларов, что угадаю первые два слова из уст Сорена, когда он начнет свою проповедь, - сказала она.

- Одну тысячу долларов? - спросил Кингсли.

- Наличными, - ответила она.

- Никаких споров. Счастливого Рождества?

- Нет.

- Тогда ты ни за что не угадаешь. Каждый год он читает разные проповеди, верно?

- Верно. Но я могу угадать первые два слова, которые он произнесет. Веришь мне?

- Нет.

- Одна тысяча долларов говорит, что я могу. - Она почесала его под подбородком, как кота. Затем Кингсли схватил ее за палец и крепко сжал. Тогда ей стало понятно, что у нее получилось его заманить. Шанс доказать, что девушка не права, всегда манил француза.

- Хорошо, - сдался он. - Принимаю пари. И тебе лучше приготовить деньги.

- У меня они есть, - парировала Нора. Они пожали руки, закрепляя спор.

- Погнали в церковь.

Играет - “All I Ever Get For Christmas is Blue” Over the Rhine

Уэйкфилд, Коннектикут.

Было двадцать градусов, и шел снег, когда они покинули дом Норы. Кингсли плотнее затянул шарф на шее и сел в машину.

- Мне лучше выиграть эти деньги, - все, что он сказал, стоило им выехать на трассу к Уэйкфилду.

- Поцелуй их на прощанье, Кинг, - посоветовала она и включила обогрев и радио. Джазовый бархатный голос пел ему "All I Ever Get For Christmas Is Blue", и он поддавался соблазну позвонить сладкоголосой певице и подбодрить ее своим способом.

- Знаешь, прямо сейчас мы могли бы трахаться, - заметил Кинг. - Церковь против траха, и мы выбрали церковь?

- Ну что же, слишком поздно. Мы уже здесь, - ответила Нора и остановилась напротив ярко-освещенной церкви. Даже в машине Кингсли слышал музыку, доносящуюся из-за дверей, украшенных массивными венками с зелеными и красными лентами. - Пойдем?

Кингсли собрался с духом. - Еще раз на баррикады.

Они вошли в церковь. Кинг и Нора стояли перед открытыми дверями в святилище, касаясь носками порога, но не переступая его. Прихожане закончили петь, и все сели. Ожидание заполнило помещение до самых стропил. Все затаили дыхание. Дети утихомирены. Все взоры устремлены вперед.

Сорен подошел к кафедре.

Кингсли так редко видел Сорена в облачении, что у него перехватило дыхание от вида бывшего любовника в белоснежной казуле и серебристо-золотой епитрахилье. С его светлыми волосами, сияющими в свете свечей и идеально уложенными, как и всегда, он сиял, как ангел. Что, как считал Кингсли, идеально демонстрировало насколько обманчивой может быть внешность.

Нора наклонилась к уху Кингсли и прошептала два слова:

- Свет, пожалуйста? - спросила Нора.

Сорен начал говорить.

- Свет, пожалуйста? - сказал Сорен.

Прихожане взорвались хохотом.

- Черт, - выдохнул Кингсли.

- Почему у Лайнуса это всегда срабатывало? - спросил Сорен, театрально вглядываясь в балкон, словно искал пропавший софит. – У меня ни разу это не получалось.

Кингсли вытащил бумажник и отсчитал десять Бенджаминов Франклинов, которые Нора радостно засунула в карман пальто.

- Счастливого Рождества, - пожелал Сорен.

- Счастливого Рождества, Отец, - в унисон ответили прихожане. Нора улыбалась, купаясь в своей победе.

- Как замечательно, что вас здесь так много, - начал он. - И так много лиц, которых я не видел с Пасхи.

Церковь содрогнулась от смеха и стонов. Клерикальный юмор.

- Вижу, Реджина стучит по наручным часам, подгоняя меня, - продолжил Сорен. - У меня есть двадцать минут, Реджина. Сколько сейчас?

Сорен наклонился вперед, чтобы послушать кого-то из первого ряда.

- Десять? У меня только десять минут? - с ужасом переспросил Сорен. - Но это мой выход, Реджина. Почему ты пытаешься убить мой выход?

Все прихожане снова засмеялись. Кингсли ощущал и слышал его - смех пяти сотен людей в ограниченном пространстве можно было зарегистрировать на шкале Рихтера.

- Кто этот человек? - прошептал Кингсли Норе. - Они его обожают.

- Кингсли Эдж, познакомьтесь с Отцом Маркусом Стернсом.

- Ох, можно мне на Пасху тридцать? - спросил Сорен, все еще ведя переговоры с пожилой женщиной на первой ряду. - Справедливо. Спасибо, Реджина. Теперь я могу начать? Можно? Хорошо. Запускайте секундомер.

Как могло случиться, что этот нежный, игривый, обаятельный отец Стернс был еще и Сореном, мальчиком, который научил Кингсли значению слова «боль»?

- Да, знаю уже поздно, - ответил Сорен. - И мы все хотим вернуться домой к нашим семьям и друзьям или, если бы вы были на моем месте, в постель. Некоторые из нас не получают выходной на Рождество. - Он указал на себя, изображая мученика.

Кингсли улыбнулся, когда две молодые девушки перед ним переглянулись и поиграли бровями. Несомненно, они представляли своего священника в постели. Добро пожаловать в клуб, дамы.

- Я слышал, на Рождество идет война. На самом деле, я слышу это каждый год, но мне еще предстоит увидеть, как вооруженные мужчины используют рождественские ели для тренировки в парке. Очень печально видеть одни семейные пары с детьми, проходящие мимо и наслаждающиеся огнями и украшениями, а не гранатами. Возможно, здесь идет война на Рождество, как и там, идут войны, и они не прекращаются в день Рождества. Война в Ираке, Дарфуре, Сомали... я могу продолжать. И другие войны тоже. Бесконечная война между добром и злом. Холодная война между левыми и правыми в этой стране. Войны в наших собственных жизнях и сердцах. Война против зависимостей, наших болезней, наших соперников, самих себя. - Он остановился. - Вас может шокировать, что у меня есть привычка противостоять тем, кто близок мне...

Еще один всплеск понимающего смеха распространился по церкви. Они любили своего священника, это было очевидно, но еще у них был его номер.

- И однажды, давным-давно, я был в состоянии холодной войны с тем, кого любил. Этот кто-то из доброты душевной напомнил мне о Рождественском перемирии 1914 года, когда во всех траншеях разразился мир между французскими и немецкими солдатами, которые днем ранее стреляли друг в друга. Мы видим фотографии в газетах - солдаты прикуривают друг другу, играют в футбол, разговаривают. Рождественское перемирие так же позволило каждой стороне в безопасности вернуть их падших соратников. Мой друг, напомнивший мне о перемирии 1914 года, сказал кое-что, что навсегда останется в моей памяти. «Очень жаль, что Рождество не каждый день. Тогда, никто и никогда не сражался бы в глупых войнах».

Кингсли оценил посыл, но знал, что это была попытка выдать желаемое за действительное. Даже когда перемирие местами вспыхнуло на фронтах Первой мировой, оно было не везде. Сражения продолжались. И к 1915 году, когда война стала еще более жестокой и кровопролитной, больше не было спонтанных перемирий, даже на Рождество.

И все же... вот он, бывший капитан Французского иностранного легиона, держит за руку свою Госпожу, правнучку одного из кайзеров Вильгельма. В 1915 году был совершен акт измены. Сегодня, просто день с согласной буквой в нем, как сказала Нора. Возможно, надежда у человечества была. Маленькая.