— Только обязательно верните, коллега. С автором имел честь быть знаком. Книга с дарственной надписью. Раритет, так сказать. Привлекали его очень эти места. Где только не бывал, а в Саяны как магнитом тянуло. Сердце свое завещал там похоронить. Исполнилась воля — на перевале Федосеева оно лежит. Ну, всего наилучшего, думаю, обязательно еще увидимся.

Я пожал неожиданно сильную для такого пожилого человека руку и покинул странную квартиру. Из автомата у станции метро «Октябрьское поле» позвонил Шульцу.

— Ну как, Сережа, есть польза от Денисова?

— Да много занятного порассказал, подумать есть над чем. Хвостик дал в Якутске. Кстати, Герман Карлович, где это он так ругаться лихо навострился?

— А, слышали, да? Не на вас, не дай Бог?

— Нет, у него там семейные проблемы.

— Так ведь он лет пятнадцать срока оттянул. От Колымы до Игарки. Школа!

Да, в этом славном государстве никто от сумы да от тюрьмы…

В книжке Федосеева ничего полезного я не обнаружил. Лирично, романтично, интересно, но про прииски — ни слова. Год издания — 1955-й, где уж там…

В первом часу ночи стоял я на кухне собственной квартиры с чашкой чуть теплого чая в руке и смотрел в окно. За окном был лесок, за леском угадывались огни платформы Лианозово. Шел медленный крупный снег, и лес казался светлым, приветливым и красивым. Потягивая горьковатый напиток, я чувствовал, что нахожусь перед неизбежностью опасного решения. С последним глотком исчезли и остатки сомнений.

Надо ехать! Но одному, пожалуй, не справиться. Пора сбор трубить.

Джучи-хан, угрожающего вида мужчина с лицом Цеденбала и торсом Гойко Митича, бежал прямо на меня, с гиканьем вращая над головой белогвардейскую шашку. Я выстрелил в него из ржавой одностволки, и мелкая дробь с визгом брызнула от облицованных фальшивым мрамором колонн аэропорта «Домодедово». Пассажиры поджали ноги, но продолжали дружно приветствовать Джучи, меня не поддерживал никто. Чувствуя затылком смрадное дыхание монгольского героя, я, петляя среди чемоданов и тюков, выскочил на взлетную полосу и помчался за удаляющимся самолетом. Струи выхлопа били мне в лицо, дышать становилось все труднее, ноги оторвались от бетона, и я провалился в зияющую черноту.

…Тридцать девять и семь. Ртутный столбик термометра дал убедительное объяснение ночному кошмару. Что ж, неделя свободного времени даст возможность систематизировать накопившуюся информацию, да и над выбором людей надо было серьезно подумать.

Перестройка шла уже полным ходом. В бурных волнах газетно-журнального потока глазам изумленных совков открывалась такая правда жизни, такие исторические дали, что казалось — вот он, момент истины, близко уже царство разума и света. Золотой был год для журналистов, приподняли они тонус масс на небывалую высоту. В мутных, желтых, стремительно несущихся водах попадался и твердый осадок, представляющий немалый интерес для моего предприятия.

Как раз в эту гриппозную неделю, ошалев от высокой температуры и ночных посещений назойливого Джучи-хана, следил я за схваткой двух столичных газет. Одна из них опубликовала обширный подвал, где резко критиковалась артельная золотодобыча на реках европейского Севера страны. Мол, старатели всю экологию помножили на ноль, а золото утекает неизвестно в чьи карманы сквозь дырявое сито купленного на корню госконтроля.

Вторая ответила хлестким опровержением, где на живописном фоне романтической работы старателей, направленной исключительно на процветание любимой родины, расцветали убедительные доказательства тому, что на корню куплены не соответствующие чиновники, а главный редактор оппонирующей газеты и иже с ним. Руководство золотодобывающих артелей, напротив, изображалось в виде мужественных и честных ангелов.

Скандал разрастался, в орбиту дуэльных публикаций втягивались все новые имена и должности, взаимные обвинения приобретали все более серьезный характер. Наконец, промелькнули упреки в адрес некоторых членов коллегии Генпрокуратуры и кое-кого из союзных министров. В этом же раунде прозвучала фамилия Саманова, я покойного Графа мигом вспомнил. На этом схватка внезапно прекратилась, закончившись как обычно — ничем.

Буквально — как отрезало, оба рупора общественности деловито занялись раскапыванием совершенно других помоек. Все это было очень интересно, но к Бирюсе никакого отношения не имело, так, по крайней мере, мне тогда казалось. Как-никак, а между Архангельской губернией и Восточными Саянами тысяч восемь километров — расстояние планетарного масштаба. Поистине: «Нам не дано предугадать…»

Скандал этот всего лишь укрепил меня в мысли, что золото в любые времена остается очень привлекательным товаром, и борьба за передел собственности в мире добычи этого металла — вещь обычная. Методы только меняются, да и то не слишком. Судя по статьям, навыки Джучи-хана вполне и сейчас применение могли бы найти.

Я уже настроился, что летний отпуск проведу в Восточных Саянах. Но вся информация, которую мне удалось собрать о местах, что так меня привлекали, напрочь убивала идею о путешествии в одиночку. Достаточно большой букет возможных неприятностей содержался уже в генштабовской сводке. От высокогорного рельефа до крупных хищников. А если добавить возможное пересечение моих интересов с хищниками двуногими, принадлежащими как к белой расе, так и к непонятным пока тофаларам-карагасам, то не подлежало сомнению, что риск одиночного маршрута превышает все разумные пределы.

Подбирать группу следовало очень тщательно. Опыт болезненной притирки друг к другу случайных людей, волею обстоятельств заброшенных в глухие места на срок от недели и больше, был мне хорошо знаком. На собственной шкуре я этот опыт записал, не в переносном, а очень даже в прямом смысле.

Среди людей моего нынешнего постоянного круга никаких подходящих кандидатур не было. Ни опыта соответствующего, ни навыков нужных не имели люди, да и вообще за нелепую шутку посчитали бы приглашение тащиться черт знает куда за каким-то призрачным кладом. Надо было в недавнем прошлом поискать. Там любопытные экземпляры можно было обнаружить.

Критерии отбора были простые. Во-первых, наличие полевого опыта, во-вторых, необходимая пропорция цинизма и романтичности в характере, та, что делает человека подлинным авантюристом, и, наконец, чувство взаимной симпатии, благодаря которому я мог бы кандидату доверять настолько, насколько я вообще могу кому-нибудь доверять.

Есть у меня фотография, сделанная в весьма интересном месте. Любительский снимок, не очень хорошего качества, стареньким ФЭДом сработанный. Корякский национальный округ. Административная граница Камчатки и Чукотки. На фоне отрогов Корякского нагорья стоит потрепанный гусеничный вездеход ГАЗ-71, а рядом с ним в вольных позах три улыбающихся человека, четвертый, стало быть, камеру держит и в кадре не присутствует. Впереди у них две тысячи километров по удивительной горной тундре, виражи такие, что на десяток последующих лет впечатлений хватит. И кошмарная ссора в конце маршрута, драка в глухом ущелье, заваленном мокрым, рыхлым снегом.

Вот два человека с этого снимка, пожалуй, могли бы сгодиться. Тогда у них хватило соображения мою позицию поддержать. Давно мы, правда, не виделись, но люди не меняются, нет, не меняются. Что есть в человеке, то и до гробовой доски с ним остается. Можно и телогрейку на смокинг сменить, и лоск салонный приобрести, и эрудитом стать, но внешнее все это, внешнее! Сколько раз сам убеждался.

Итак, номер первый — Игорь Гольцев. Тогда — механик-водитель. Сейчас баранку автобуса крутит где-то в Химках. Шофер от Бога. Служил в погранвойсках. Участник конфликта на Даманском. Семейное положение хреновое, материальное не многим лучше по случаю нежной любви к зеленому змию.

Номер два. Сергей Гришин. Плотный, невысокий паренек с круглым лицом, с которого никогда не сходило добродушно-успокаивающее выражение. Вот только глазки выдавали. Серые, колючие такие, очень внимательные. В линейной милиции работал, на метрополитене, сержант. Потом долго по Северу бичевал, все где-то больше в Магаданской области. Сейчас в Москве — подпольный ювелир, руку набил, видел я несколько изготовленных им побрякушек. В камнях, породах разных неплохо разбирается.