— Но это ведь, наверное, было довольно рискованно: возить с собой материалы статей и прочее, многим в городе были не по душе его изыскания…

— Возможно, вы правы, но Олег Петрович и сам был человек рисковый.

— Федор Степанович, а о чем была эта его последняя статья? — спросил Денис и поспешил добавить:

— Это может оказаться важно, понимаете, не напечатанная статья, спорные тезисы, как вы выразились. Я понимаю это как спорные обвинения. Возможно, кто-то очень не хотел, чтобы этот материал появился на сайте «Сатурна»?..

— Материалы были о гибели наших омоновцев, — ответил Крупицын, похоже, особо уговаривать его не было нужды, то ли он ничего в этой жизни уже не боялся, то ли имя Олега было своеобразным паролем — пришедшему от Олега или из-за Олега можно говорить все. — Олег Петрович в последнее время просто заболел этой темой. Он уже написал несколько статей. Над первой мы работали вместе, как раз когда только стало известно, что наши ребята попали в чеченский плен. Узнав, какие требования выдвинули террористы, Олег Петрович попросил меня подготовить что-то вроде обзора аналогичных случаев. Выходило, что любые переговоры в девяноста процентах случаев только усугубляли ситуацию, Олег Петрович со страниц своего сайта предложил не соглашаться ни на какие условия, а готовить операцию-штурм чеченских позиций и отвоевывать наших ребят с боем.

Денис вспомнил эту страничку на сайте. Статья была очень проникновенная: убедительные аргументы, четкие выводы, конкретные призывы, одна из немногих, содержащих не только голые обвинения.

— Вы думаете, его услышали? — спросил он.

— Нет, — без тени возмущения откликнулся Крупицын, — я так не думаю. Я думаю сверху, возможно из Москвы, пришла директива переговоров не вести. Но когда омоновцев расстреляли, Олег Петрович увидел в этом и часть своей вины.

— А двадцать пятого что-то изменилось, он выяснил нечто новое?

— Я не уверен, что новые сведения напрямую касались переговоров с террористами или отсутствия переговоров, Он узнал еще много разнообразных подробностей, и все-таки…

— Каких подробностей? — настаивал Денис. — Пожалуйста, это действительно может быть важно.

— Например, он узнал, что наш губернатор Туманов имел возможность вести переговоры не с некими неопределенными чеченскими полевыми командирами, сидящими где-то в Чечне. В Снежинск, оказывается, прибыл эмиссар от боевиков, но все было настолько тайно, что факт всплыл, когда ребят уже расстреляли. Туманов от встречи с этим эмиссаром отказался наотрез. Собственно, требования были оглашены и в прессе, и по телевидению: омоновцев, всех десятерых, предлагалось обменять на одного Доху Юлдашева, содержащегося в снежинском ИВС. А Туманов заявил на пресс-конференции, что переговоры с бандитами вести не намерен, и все, никаких подробностей. Я думаю, дело было вовсе не в его принципиальности, просто никто не понимал, почему чеченцы потребовали именно Юлдашева, кто он вообще такой? На первый взгляд, обыкновенный местный предприниматель. Да, чеченец, но ни в первой, ни во второй чеченской войне он участия не принимал ни на стороне боевиков, ни на стороне федеральных сил. И вообще, к Чечне имеет весьма опосредованное отношение — возит овощи и фрукты с юга: из Астрахани, из Дагестана, со Ставрополья. Очевидно, пока наши доблестные правоохранительные органы разбирались с подробностями его биографии и ломали головы, зачем он понадобился боевикам, срок ультиматума истек. — Крупицын порылся в ящике своего стола, достал клеенчатую папку, а из нее обыкновенный листок в клеточку, вырванный из ученической тетради. — Но Олег Петрович пришел ко мне, на самом деле, не поэтому. Уже постфактум он начал склоняться к одной весьма спорной идее. Я тут записал его тезисы, чтобы потом обдумать. Он настаивал, что в данном случае вообще нельзя было трактовать ситуацию как криминальную: похитители — заложники — выкуп. Омоновцев, по его мнению, следовало рассматривать как военнопленных, и когда встал вопрос об их обмене, надлежало руководствоваться международными конвенциями на сей счет.

— Но Юлдашев-то не военнопленный? — не понял Денис.

— Я точно так же спросил об этом Олега Петровича, — кивнул Крупицын, — он ответил, что Юлдашева арестовали на следующий день после захвата омоновцев за оказание сопротивления властям. Остановили за нарушение правил уличного движения, он отказался предъявить права сотруднику ГАИ и пытался скрыться. Уже задним числом ему предъявили обвинение в незаконной предпринимательской деятельности, уклонении от уплаты налогов и т. д., то есть в том, на что раньше просто закрывали глаза. Таким образом, его тоже можно считать военнопленным. С этим я не мог согласиться, по-моему, определение военнопленного нельзя трактовать столь широко, и мы с Олегом Петровичем договорились, что обсудим это подробнее. На прощание, уже в дверях, он обвинил нашего нефтяного магната Рахаева в том, что тот с чеченским эмиссаром встретился, но делу никак не помог. И все, на этом Олег Петрович откланялся.

Н-да… От такого количества подробностей голова у Дениса пошла кругом. Он старательно утрамбовывал факты — знать бы еще, что пригодится, а что не имеет отношения к делу…

— Федор Степанович, а эти подробности, о которых вы мне только что рассказали, вам тоже были известны или это личные изыскания Олега, о которых никто, кроме него, не знал? Вы факты собирались проверить или…

— Да, я вас понимаю, — жестом остановил Дениса Крупицын. — Олега Петровича регулярно обвиняли в клевете, но я ему верил и верю, а проверять я собирался юридическую обоснованность его утверждений, а не факты. Лживых измышлений он никогда не распространял, перегибал иногда палку — такое было, делал скоропалительные выводы — тоже было, но обвинения его в клевете — и есть самая настоящая клевета.

Денис решил, что для первого раза более чем достаточно, иначе сведение не унести, не расплескав. Уже прощаясь, он на всякий случай уточнил:

— Пока рассказывали, не вспомнили, во сколько это было?

— Нет, молодой человек, — впервые за весь разговор улыбнулся правозащитник, — в моем возрасте, чтобы что-то впоследствии вспомнить, нужно сразу запоминать специально, со значением.

Когда Денис вышел, на стульях в коридоре томилось уже пять человек, но никто не взглянул на него осуждающе, наоборот, проводили сочувствующими взглядами.

Тот же день, часом раньше

Возле облгаи Николай был без четверти восемь. Бюро экспертиз находилось тут же, в отдельном одноэтажном здании во дворе. Несмотря на субботний день, и на улице и во дворе толпилось приличное количество народа. Что этому народу здесь может быть нужно, Щербак понятия не имел, да это, собственно, и не играло никакой роли. Главное, можно слоняться некоторое время, не привлекая к себе внимания.

Он устроился на ступеньках какого-то крыльца с заколоченной дверью и, покуривая, наблюдал за входом в Бюро экспертиз. Часть окон в бюро была открыта, за густыми решетками (а все без исключения окна были зарешечены) мелькали смутные тени, то есть кто- то уже работал, возможно, в ночную, а возможно, сотрудники собирались не к восьми, как Николай рассчитывал, а к половине восьмого. Но он решил ждать еще как минимум час, два, в общем, насколько хватит терпения.

Рабочий день начинался в девять. Без пяти появился человек, соответствующий описанию Горюнова: лет тридцати пяти, невысокий, широкоплечий, курчавый, с большими залысинами и монгольскими скулами. Он был, правда, не один, на ходу разговаривал с молодым улыбчивым парнем. Щербак с минуту раздумывал: останавливать его при свидетелях или не стоит, но перспектива просидеть здесь часов до пяти вечера не радовала. Он затоптал окурок и бросился догонять эксперта. Поймал за локоть уже в двери:

— Извините, мне нужно с вами поговорить.

Эксперт недоуменно оглянулся. Его спутник, не сбавляя шаг, бросил:

— Я у себя, — и скрылся в полутьме коридора.