– …мне интересен ваш давний спор… Рассказывал Игорь, с которым я не согласна. Об уфологическом объяснении возникновения цивилизации…

Ага, – понял Антон. Решила увлечь разговором, вообще – увлечь, чтобы притупилось страдание. А, может, для того, чтобы отомстить Игорю за сегодняшнее и, возможно, его вернуть. Спасатель ей необходим… Ради неё он погрузится на глубину, чтоб поднять её и оживить. В результате она познает земное счастье, напишет свои лучшие стихи (она поэтесса). Поглядел на себя её глазами: неплох лодочник, интеллектуал, а с виду шкипер загорелый…

– …Разве можно объяснить возникновение цивилизации примитивным вмешательством пришельцев?.. Вы, кажется, говорили о психологии? – голос повеселел: рассталась с одним любовником (и это хорошо!), нынче, пожалуй, заимеет следующего.

Не полностью стемнело, но его глаза не разглядишь, хотя тёмные очки сменил на прозрачные.

– Мне близка ваша точка зрения… – Как всякая женщина в разговоре, она не ждала ответа собеседника, спеша о своём.

Её «аппаратура»: кабели, шнуры, недавно обрезанные, протянулись. Датчики направили щупальца, сеть расположилась вокруг.

– Главный источник созидательной энергии древних греков – социальные условия: рабы – в рабстве, женщины – в гинекее…

– …но я болтал о другой направленности полового влечения, – уточнил Антон и сразу почувствовал: часть проводов, было, затянутых на нём, обвисла.

Женщина смолкла подавленно, но ненадолго:

– О, Игорь! У него особенность интимного характера, – зашептала лихорадочно, возбуждаясь, как от алкоголя (допинги, кроме чая, отсутствовали). – В детстве ему надо было сделать обрезание (не ритуал, медицинская рекомендация), но не сделали… Ох, что это я… Мне, ей богу, померещилась Вероника, знакомая девица. Она знала Игоря в том же качестве, что и я, вульгарно говоря, с ним спала. Но ведь это вы, Антон, лодочник, переводчик, как же темно…

Ехидство ей не помогло. Явно ощутив себя на запретной территории, забравшись в чужой сад, уплыв не только дальше волнореза, но и за буйки, замолчала.

– Зажгут свет? – спросила безнадёжно.

– Могут, – ответил он многозначительно, – да слишком поздно: сильный ветер обрывает провода.

Что-то упало на берегу, железно звякнув разбитым корытом.

– Мангал, – определил.

Оба ощутили опасность общения, но и Антон был уж втянут и решил кое-что прояснить на тему сравнения с Вероникой:

– Как вам известно, я перевёл одного психа с «французского на матерный». Порнографически-философский роман. И неспроста я взялся за такую хорошо оплачиваемую работу. Не только ради денег. В то время я носился с памятной вам теорией «возникновения культуры и прогресса в результате психосексуальных факторов с ориентацией на андрогинность» (краткое содержание моей статейки). Эта чушь и легла в основу всего дальнейшего. Но продолжалась «новая вера» недолго. Однажды мы с Игорем напились у меня на даче в бане и решили сделать попытку закрепления теории практикой (он предложил), но в результате чуть не подрались и побежали в деревню на поиски женщин, не сразу оных обнаружив. Бегали, бегали и оказались на паперти. Церковь стояла в строительных лесах, двое послушников реставрировали стены. Мы подали строителям несколько вёдер с раствором, и я решил: «знак». Паскудную теорию я вскоре забросил, и более не делаю попыток к практике. Нормально развитый мужчина не может быть гомиком. Ни в какие «хромосомы» не верю, ни в какую «другую» ориентацию. Тут два объяснения появления этих не так ориентированных: пропаганда и обычная телесная болезнь. Прав один знакомый врач-уролог, который объяснил эту самую «ориентацию» потребностью в массаже. У него есть такие пациенты с больной простатой, которые приходят к нему и умоляют продлить «лечение». Следующую книгу этого извращенца я отказался переводить.

Замолчал. Ветер позванивал стеклом.

– Что касается Игоря, – продолжил Антон, – ближе человека не было. Когда он неожиданно исчез, я приехал сюда топиться (мой отец – комендант на этом берегу). Но страшное миновало, и теперь меня не тянет на середину озера. Друга можно любить вполне чистой любовью, что, кстати, непонятно гомикам. И у нас с вами просто разные стадии одной любви к одному объекту. Я переболел, а то мерещился, как мальчик, которого не спас. Тот умер. Но когда напьюсь…

Антон снова помолчал. И решил признаться, в том, что спасательный круг (обвёл жестом веранду с книгами: Пушкин, Толстой, «Новый завет»…) не всегда считает своевременным, бывают провалы (а, может, – прозрения?), и сердце сжимается: опоздал. Тогда и приходит утопленник, стучит в веранду. Продемонстрировал, как: там-там (медленно и тихо) и громко в более быстром темпе: там-там-там.

– Господи, – Настя потянулась к стеклу: там-там и там-там-там, этим постукиванием она, словно очертила для них общее пространство.

Ветер, будто играл на разнобарабанной установке: стёклами окон, жестью плохо закреплённых водоводов, надорванным толем крыши, волнами, которые он бросал о металлические быки маленькой дамбы. За несколько часов непогоды озеро превратилось в зловещее штормовое море.

– Я – алкаш, Настя.

– И я – не лучше! – выкрикнула она безо всяких уловок с опутыванием. – Белуга, оглушённая динамитом «демократии». Маленький сборник: «Вирши некрофилки» в девяносто пятом чуть не номинировали на этого «бру-кукера». Теперь-то понимаю, – хорошо, что избежала такой гадкой награды. Другого наградили, за ещё более отвязное… До сих пор не пойму, почему меня понесло! Сидела тихим младшим редактором… А, впрочем… Вы сказали: алкаш. Я-то наркоманка. Эти «вирши» и слагались под марихуану, была тогда эта гадость в свободной продаже у метро «Дзержинская». Разве можно описывать детали трупного разложения в нормальном состоянии? «Гниения гиеной выгрызаю твою замученную плоть» и так далее. Сказал кто-то великий, что, если женщина начнёт падать, то скатывается ниже любого мужчины… Нас использовали для пропаганды всей этой мертвечины в виде книжек «новой волны», нас, некоторых слепых интеллигентов русских (и я русская, хотя мой отец кореец). Нас сунули в грязь, объявленную «новыми ценностями». Но ценности одни. Старые, как мир.

Ночь, в общем, пролетела в исповедях за столом. Под утро ветер стих.

– Спасибо вам за всё, за чай… На остановке дождусь первого автобуса, – сказала уверенно Настя.

– Ещё рано, я провожу вас, – предложил Антон.

– Нет. – И повторила «большими буквами»: – НЕТ.

Её лицо приобрело железно-масочное выражение, как у восточного единоборца, готового выбросить руку или ногу навстречу противнику. Неужели способна? Она маленькая против него, и, конечно, незнакома ни с какими приёмами, – нет накаченных мышц. Видел её в купальнике: нежный зрелый фрукт. Но и при первом взгляде на эту дамочку понял: в мягкую игруш¬ку вмонтирован характер, как электродвигатель, способный разнести оболочку, для него неподходящую. На стол она выложила из сумки листок бумаги:

«Посвящается И.»Настя бродила под окнами, скрипя сандалиями, Антон читал:

Только ты – и в профиль и анфас.

Только ты – страдание и праздник.

Что в тебе – невидимое – дразнит,

ну, ответь сегодня в этот час.

Только ты – мучительно вокруг.

Боже правый, и сама я вижу:

он не брат, не муж мне и не друг,

не любовник, а как будто ближе.

Только ты – к страданиям глухой.

Только ты – моя кокетка злая.

Кто же это, боже, предо мной?

Я уже не знаю.

Зазеркалье наше, цепь причин:

Оба мы его рабы и жертвы.

Жил да был чудесный мальчик Вертер…

Ну, а после не было мужчин.

Сандалии смолкли. Антон выскочил из домика. Вокруг стояла тишь с остатками ночных волн, они вяло шлёпались о мостик. К дороге никто не шёл. А на песке рядом с перевёрнутым мангалом, символом недавних жертвоприношений, сиротливо лежали: сумка, джинсы… В голове пронеслось: сa finira mal. Панический крик взвился клёкотом раненой птицы. Далеко её голова: причёска из поднятых вверх богатых, будто с гравюры Утамаро, волос. Подумал: за них и вытащит. Ржавый замок на цепи отомкнулся, но моторка не завелась: он же забыл купить бензин! За бензином надо ехать с канистрой в посёлок Слепых. «На плаву держит хотение»… Раздевшись, – вода обожгла холодом, – продвигался быстро. Надо же, за буйки уплыла, а «после мальчика Вертера не осталось ни одного мужика»… Он плыл, она кричала. И в какой-то миг ему показалось, что холодное слепое озеро их жизни высохло, и уготована им радость на светлом и высоком берегу…