После осенних каникул всё началось. Первые вести донёс неунывающий Котик.

— Старик, когда же мы двинем на пиво? А, ты занят мировыми проблемами. К тому же в твой класс проникла бацилла.

— Какая, к чёрту, бацилла и в какой мой класс?

— Само собой разумеется, класс девятый, первейший, любимый.

— Какая бацилла?

— А, так. Говорят, ученица твоя ходит в церковь.

Я похолодел.

— Так ты идёшь пить пиво?

Пришлось тащиться в «метро», хотелось услышать всё.

— Религиозная бацилла! — вещал Котик за кружкой пива. — Не обращай внимания, ты здесь ни при чём.

— Какая ученица?

— Ну та, ненормальная. Арсеньева, что ль? Кстати девочка неплоха.

— Зачем ей церковь?

— Бог её знает. Ха-ха! Видишь я сказал, Бог. Все мы немного религиозны.

Я попытался разведать, что грозит ученице за посещение храма.

— Откуда я знаю? Эй, Зоечка, пива! Да ничего не грозит. Это первый случай. Она комсомолка? Ну, вызовут, поговорят. Может, выговор влепят. Ты, я смотрю, напрягся. Но мы ведь не взяли классного? Копышев пусть разбирает. Верочка возвернулась? Я, брат, не теряю надежды…

Он лопотал, а я напряжённо думал. Чувство тревоги всё больше овладевало мной.

Затем меня вызвал Наполеон. Кабинета у завуча не было, мы говорили в директорском, хозяин болел. Наполеон имел торжественный вид. В тот день он поразил школу новым ядовито-синим костюмом с широченными брюками и мощными отворотами пиджака. Ещё бы красные галупы, мелькнуло у меня в голове. Генерал Бонапарт.

Со стула вскочила вечно восторженная Розалия Марковна. Я сразу понял, что её присутствие в кабинете не случайно.

— Проходите, Николай Николаевич, присаживайтесь. — Наполеон расхаживал но кабинету, выпятив живот и заложив руки за спину. Иногда он невзначай оглядывал свой новый костюм и убирал с рукавов соринки.

— Как обстановка в классе, Николай Николаевич?

— Николай Николаевича все так любят! — заверещала Розалия Марковна. — Ребята довольны!

— Это хорошо, хорошо, — произнёс Наполеон.

— Учимся, всё нормально, — ответил я.

— Какую проходим тему?

— Сейчас у нас Чернышевский, «Что делать?».

— Помню, помню, — Наполеон удовлетворённо погладил себя по животу. — Сны Веры Павловны, Рахметов. Я сам хотел спать на гвоздях… Ну и как, понимают ребята?

— Понимают.

— Тютчева, говорят, читаете?

— Тютчев не основной, но хороший поэт, — вставила Розалия Марковна.

— Мы не против поэтов, — сказал Наполеон, — если это не мешает программе… Николай Николаевич, мы тут хотели посоветоваться с вами…

Я напряжённо слушал.

— Как у вас эта ученица, э… — он обернулся к Розалии Марковне.

— Арсеньева, — подсказала та.

Будь славен, Котик. Ты меня предупредил. В ином случае я мог растеряться.

— Арсеньева? — я принял безмятежный вид. — Учится. В общем неплохо.

— Какие отметки?

— «Хорошо» в основном.

— А поведение?

— Тихая девочка. Незаметная.

— М-да. — Наполеон вновь принялся расхаживать по кабинету, — А вы знаете, что она ходит в церковь?

— В церковь? — безмятежность сменилась недоумением.

— Да, именно в церковь.

— Но где же тут церковь? Разве в городе есть?

— В деревне. Пять километров.

— Я и не знал. Зачем она ходит в церковь?

Наполеон высокомерно пожал плечами.

— В церковь ходят с разными целями. Я сам ходил.

— Ну, вы-то понятно. Вы изучали!

— Да нет, просто так. Интересно было.

Завуч нахмурил брови.

— Вы полагаете, можно тащиться за пять километров по грязной дороге потому лишь, что интересно?

— И в темноте! — воскликнула Розалия.

— Арсеньева верующая? — спросил я осторожно.

— Вот мы и хотели посоветоваться. — Завуч сунул ладонь в карман нового пиджака. — Вы ничего не замечали?

— В каком смысле?

— Из её интересов. Ну, может на уроке читала…

— Библию? — поинтересовался я.

— Необязательно Библию. Бывают книжечки. Картинки. Календари разные, инвалиды в поездах продают.

— Не замечал, — сказал я.

— В доме у неё, между прочим, висит икона.

— В доме я не бывал.

— Другие бывали. Вы, Николай Николаевич, педагог молодой, любопытный, могли бы проявить интерес к ученикам. Тем более что некоторые уже удостоились вашего внимания.

— Я знаю, Камсков.

— Но остальные в тени. Арсеньева, например, болела. Её посещали. Мы, кстати, выражали на педсовете мнение, что должен кто-то из педагогов… И кажется, выдвигали вас… А? Розалия Марковна?

— Мнение педсовета мне незнакомо, — ответил я. — С ребятами говорил. Интересовался здоровьем Арсеньевой. Но они сказали, что ходить к ней не стоит. Девочка замкнутая, с неровным характером. Со странностями вообще.

— Это мы знаем, — сказал Наполеон.

— Николай Николаевич, — вступила Розалия, — с Арсеньевой мы ещё в прошлом году намучились. Меня вовсе не удивило, что она замечена в церкви. Пусть странности, пусть характер. Но нам-то не легче!

— Вы знаете, скоро комиссия, — сказал Наполеон. — Не хватает ещё, чтобы нас обвинили в потакании мракобесью!

— Станет ли комиссия интересоваться какой-то Арсеньевой? — спросил я.

— Кто знает, — сказал Наполеон. — Короче говоря, Николай Николаевич, надо провести работу. Мы остановили выбор на вас. В прошлом году сами пробовали. И на педсовете, и так. Она повернулась и ушла.

— Хотели исключить! — воскликнула Розалия.

— Но родители далеко, ученица на нашей ответственности, — недовольно сказал Наполеон.

— Так, может, перевести её в другую школу? — нашёлся я.

— Исключено! — отрезал Наполеон. — Районный отдел не позволит, и школа не возьмёт. Какие мотивы? Воспитывали, воспитывали, а теперь избавляемся? Нет, будем воспитывать до конца.

— Но что я могу сделать?

— Почему выбрали вас? — сказал Наполеон. — У вас с ними общий язык.

— Ученики довольны! — пела своё Розалия.

— Вот вы используйте общий язык. Поговорите, узнайте, зачем ходит в церковь. Кто её подбивал. Может, она в секту попала. Помните, Розалия Марковна, в прошлом году сектантов судили?

— Сектанты в церковь не ходят, — сказал я уныло.

— Или другие мотивы. Не хватало нам мракобесия! Может, она молится каждый день! Комсомолка! Розалия Марковна, она комсомолка?

— Кажется, да.

— Вот! — вскричал завуч. — Это усугубляет! Поймаете, до чего мы дошли! Комсомолки посещают церковь! Да нас всех поувольняют за это! Короче, Николай Николаевич, нужно помочь коллективу.

— Чем? — спросил я.

— Я уже говорил. Надо выведать у Арсеньевой подноготную. Что это за безобразие, икона в доме?

— Покойной бабушки, — сообщила Розалия.

— Тем более! Она ведь не бабка? Икону снять. А вдруг комиссия захочет зайти? Вы знаете, что комиссии посещают семьи учеников?

— Господи! — Розалия всплеснула руками.

— Идите, Николай Николаевич, и подумайте. Надо спасать честь коллектива. Пока не поздно.

Я сделал шаг к двери. Остановился.

— Скажите, Иван Иванович, а откуда это известно?

— Что именно?

— Что Арсеньева ходит в церковь?

Наполеон поджал губы.

— Вы нам не верите?

— Просто неплохо бы знать, раз мне поручили.

— А вы, я вижу, принципиальный, — сказал Наполеон, помолчав. — Это хорошо. Но не в тех случаях, когда не доверяют старшим товарищам. Скажу вам только одно, нам известно! Вы не верите и сейчас?

Я вышел из кабинета с чувством омерзенья в душе.

Вернулась из Москвы Вера Петровна. Дела её мужа будто бы шли к успешному завершению. Осталось что-то кому-то подписать, что-то куда-то направить. Во всяком случае, обещали, что профессор Сабуров скоро вернётся к прежней работе. Вера Петровна выглядела усталой.

— Ну что тут новенького, Коля? — спросила она.

— Я как раз вам хотел задать этот вопрос. Всё-таки из столицы.

— Мне вглядываться было особенно некогда, целые дни хлопотала. Но атмосфера, конечно, не та, что три года назад. Все здороваются. Даже те, кого помню едва. Но поверьте, Коля, это приятно с одной стороны, с другой противно.