Еще об одном эпизоде из своей жизни хочу я рассказать тебе. О Дне Победы. Тогда, весной 1945 года все следили за сводками Информбюро, война подходила к концу, и все до единого с нетерпением ждали долгожданного события. И даже я, зная уже о гибели Коли, ждала с замиранием сердца. Коля погиб, и я даже не знала, успел ли он получить мои письма, где я писала ему о нашем ребенке. Весть о его смерти передал мне его друг, ведь повестка пришла не к нам, а к его родителям. Я носила его ребенка, как самое ценное, самое важное в своей жизни. Я берегла его, как зеницу ока. Я старалась меньше работать, меньше бегать, я ни за что на свете не простила бы себе, потеряй я малыша. Я знала, что этот ребенок — единственное, что осталось у меня от моей любви. Надо сказать, родители поддержали меня. Несмотря на молодость, на мой незамужний статус, на разруху вокруг. Мама никогда не сказала ни слова укора, а папа, когда узнал, произнес лишь одну фразу: «Надеюсь, родишь мальчика! А то у нас одни девки в семье!»

Так я и жила, каждое утро, прислушиваясь к голосу Левитана по радио, вот-вот, еще немного — и объявит о Победе! И все же как-то оно внезапно ворвалось в жизнь людей. Как сейчас помню, отец разбудил меня рано утром с возгласом: «Дочка! Вставай! Кончилась война!»

Я вскочила с кровати, сон мгновенно улетучился, я не верила ушам. Наконец-то! Победа! Каждая семья радовалась победе сквозь слезу — у каждого были свои утраты. Я смеялась, глотая слезы. Слушала о том, что солдаты возвращаются домой, и знала, что мой самый дорогой человек на свете не вернется. Но я не могла не радоваться за общее счастье, за победу, не могла не гордится нашей страной, нашим народом.

Соседские ребята уговорили какого-то шофера, и мы на грузовой машине поехали в степь за тюльпанами. С утра светило доброе ясное солнце, обещая настоящий праздничный день, но, когда мы оказались уже за городом, небо нахмурилось, поднялся ветерок, похолодало и набежали тучи. В поле, куда мы приехали, было разноцветье цветов — красные, желтые, белые, полосатые, как будто ждали, чтобы их сорвали и кому-то подарили. Цветастый ковер простирался до самого горизонта. Мы бросились врассыпную, как будто соревнуясь, каждый старался нарвать цветов как можно больше. Шофер подгонял нас, боялся, что гроза застанет нас, и мы торопились. Когда начал моросить дождь, мы уже сидели в кузове с огромными букетами тюльпанов. Мальчишки поснимали куртки, пиджаки, отдав нам, девчонкам, чтобы мы накрылись. Когда въехали в город, на радость всем дождь перестал, а перед нами открылась неописуемая просто картина. Будто все население города вышло на улицы, кто-то пел, кто-то плакал — от радости и от тяжелых потерь, затронувшие каждую семью…

Я оказалась в гуще толпы, мокрая, с букетом разноцветных тюльпанов в руках. Люди направлялись в сторону Городского сада, и я шла, ведомая течением толпы. Я шла и раздавала их каждому встречному, я улыбалась, мне улыбались в ответ. Я плакала, меня обнимали незнакомые люди и прижимали на мгновение к себе. Мы понимали друг друга без слов. Парк был полон счастливых лиц, играла музыка. Отовсюду раздавались звуки гармони и аккордеона, звучали песни. Потом неожиданно грянул духовой оркестр, и мы перестали слушать друг друга, я оказалась посреди огромной толпы. Люди смеялись, пели, пускались в пляс, рыдали, обнимались… На какое-то мгновение я перестала слышать окружающие звуки. Я была на пятом месяце беременности и впервые ощутила, как мой ребенок шевельнулся. Легко и нежно, словно бабочка порхала у меня в животе. Я бы ни с чем не спутала это ощущение. Несмотря на суматоху и шум, я все же ощутила это приветствие. Мое сердце сжалось от нежности к этому нежному созданию, я улыбнулась, счастливой улыбкой матери, какую не увидишь больше ни у кого. Я инстинктивно положила руку на едва заметный округлый живот, защищая его от давления толпы. В этот день я явственно ощутила, что не осталась одна, что частица моего любимого живет во мне, и мне есть ради кого жить дальше.

В тот день Мишино отделение занималось уборкой помещения, «увлеченно» гоняло швабрами грязную воду по полу казармы.

— Макс, ты опупел, что ли? — не переставал возмущаться Миша Тихонов действиями бесшабашного Максима Шестопала. — Столько воды бухнул! Здесь тебе не палуба!

— Не боись, все нормалёк!

На «тумбочке» тянул лямку с лицом великомученика, идущего на Голгофу, дневальный Лешка Квасов. Он опять схлопотал пару нарядов вне очереди: ротный, старший лейтенант Саранцев застукал его, когда он увлеченно «модернизировал» погоны, вставляя в них картонки, чтобы они торчали торчком. Во время проведения воспитательной беседы попутно выяснилось, что у Лехи лихо выгнута бляха поясного ремня, а на ремне, на обратной стороне которого вырезано матерное слово, болтаются два тренчика, а вместо подворотничка подшит белый кембрик.

Ловко орудуя швабрами, солдаты от скуки болтали о всякой чепухе. Больше всех изгалялся, конечно, Макс, выуживая из-под «корки» на божий свет все новые и новые смешные анекдоты.

— Я когда из армии вернусь, попытаюсь сделать блестящую карьеру, — заявил Димка Коротков. — На «мерсе» хочу рассекать.

— Да, там карьер большой, уголька на всю жизнь хватит, — под всеобщий смех Макс подколол незадачливого «карьериста».

— Тихонов! — заорал на всю казарму влетевший запыхавшийся Ромка Анисимов. — С тебя причитается! Беги во все лопатки на КПП, там тебя девушка дожидается!

— Какая девушка? — удивился пораженный Михаил. — Шутишь? Белены объелся?

— Какая, какая? Твоя, балда! Ликой звать! Красивая девушка!

— Ни фигасе! — вырвалось у Шестопала. — Надо же, все-таки прикатила! В такую даль! К этому недотепе!

— Ну, ты, че стоишь как истукан? Дуй, тебе сказали! — Коротков толкнул Мишу в спину.

Миша, ошалев от радостного известия, зашлепал шлепанцами по лужам, разлитым по полу в каптерку, где за столом, свесив лобастую бритую голову на грудь, дремал дежурный по роте, сержант Андреев.

— Что за деваха? — полюбопытствовал у Анисимова обнаженный по пояс Романцов, отставив швабру в сторону и смахивая со лба выступивший от усердия пот.

— Вот такая краля, братва! Чтоб я помер! — Ромка мечтательно закатил голубые глаза под лоб. — Везет же некоторым! Эх!

Получив от сержанта после короткого с пристрастием допроса «благословение», Миша быстро переобулся, выскочил из здания казармы и помчался к КПП, громыхая тяжелыми «берцами» по асфальту.

КПП представляло собой металлические распашные ворота, покрашенные серебрянкой и небольшой кирпичный домик, состоящий из двух помещений, собственно из проходной, где располагались дежурные с сержантом и комнаты свиданий.

В гостевой при проходной контрольно-пропускного пункта находилось довольно много народу. Все знали, что через неделю солдат отправляют в Дагестан, обстановка стояла нервная, тревожная, даже несколько надрывная. Среди посетителей находились люди самых разных возрастов — родители солдат, братья и сестры отдельная категория — жены и невесты. Последние выделялись среди остальных напряженно-счастливым выражением лица, ожиданием встречи, написанном у них на лице, и тревогой, затаившейся в глазах.

Убранство гостевой было скромным. Пара столов, накрытых цветастой клеенкой, шесть стульев, потертый широкий диван и несколько длинных скамеек вдоль стен. На подоконнике пара горшков с какими-то розовыми цветами, напоминающими герань. Стены украшали несколько картин с пейзажами, выполненных маслом.

Лика положила на колени сумку с гостинцами и тихо сидела на скамейке, вглядываясь во входящих солдат. Рядом присела молодая совсем девушка с сильно беременным животом, обмахиваясь веером. В гостевой было довольно душно, и лицо девушки покрылось пунцовыми пятнами и бисеринками пота.

— Вы тоже мужа ждете? — обратилась она к Лике.

— Да, — без запинки ответила Лика.

— А я уж думала, не успею. Билеты на самолет с трудом достала. Хотела на поезде, но боялась, не доеду, — девушка кивнула на живот и улыбнулась. — Уже совсем скоро. Пришлось лететь, с пересадками, так намаялась. Зато увижу Лешку.