— Прости меня, медвежонок. Это я во всем виновата.

— Ты с ума сошла? Ты что, прощаешься со мной? Вот еще глупости! Да мы еще такую свадьбу закатим, весь город гулять будет! Ну-ка посмотри мне в глаза? Ты мне веришь? Скажи, веришь?

Она кивнула. Но сквозь слезы. Ей все равно было страшно, и она ничего не могла с этим поделать. Он прижал ее к себе и почувствовал, как торопливо бьется ее сердце. Она была похожа на воробышка, встревоженного приближением невидимой опасности. Она не знала врага в лицо, она не могла предугадать исход событий, но ей было страшно уже от одного приближения. Миша приблизился к ее губам и поцеловал. Как долго он не целовал ее! Почти год прошел, как в последний раз он ощущал это теплое ароматное тело около себя. Они забыли о море, о скалах, о людях, обо всем. Они вновь, как и раньше, растворились друг в друге, пытаясь испить друг друга до дна, до последней капли.

— С возвращением?

— С возвращением.

Ее волосы разметались на песке, она тяжело дышала, но глаза уже не были затянуты пеленой тревоги и слез, они сияли, она улыбалась. Он осторожно поднял ее и понес в море. Ласковое море качало их на своих волнах, прижимая скользкие тела друг к другу. Лика жадно впилась в него, целуя губы, шею, плечи. Она обхватила его ногами и смеялась своему счастью, запрокинув голову. Солнце светило в глаза, и она жмурилась, как котенок. Они вновь уносились в только им ведомые миры.

Вечером поезд унес ее домой. Она всю дорогу проспала. Сработала не только усталость от насыщенного дня и эмоций, но и своего рода защитная реакция. Ей не хотелось думать о том, что может случиться. О том, куда едет Миша и что его ждет. О том, когда она увидит его в следующий раз. О том, как посмотрел на нее перед прощанием. Этого всего было так много, слишком много, чтобы уместилось в голове. Во сне ей снились море и прохлада от окружающих скал. В укрытии между скалами она ощущала себя в безопасности. Ей хотелось, чтобы их всегда так защищали скалы, от непредвиденных разлук, от слез, от тоскливого ожидания.

Дагестан. Сентябрь. Миша, Квасов, Шестопал, Сиянов, Коротков и Бурков сидели вдоль бортов под пыльным тентом в кузове «шестьдесят шестого», перед ними лежал «двухсотый». Цинковый гроб, помещенный в огромный деревянный ящик. Ромка Анисимов возвращался домой. Первый погибший из их роты. Ромку на горном перевале подкараулила снайперская пуля.

В полку Ромка слыл ходячей легендой. Как-то молодого солдата сержанты-«деды» отправили в самоволку за выпивкой. И патруль во главе с капитаном Травиным задержал Анисимова вне расположения части. При нем оказалась бутылка водки. Бедного Ромку вывели на плац перед строем. На прямой вопрос полковника Петракова, кто его послал за водкой, солдат упорно молчал, как белорусский партизан. Так все и стояли на плацу под палящими лучами солнца, изнывая от жажды, переминаясь с ноги на ногу. Прошел час, прошел второй, но Ромка, потупив голову, ни в какую не признавался. В своей потной руке он продолжал сжимать злосчастную бутылку водки. Строй уже начинал потихоньку гундеть, проявляя нетерпение и недовольство. Офицеры уже сами не один раз пожалели, что проявили такую строптивость в воспитательных целях.

— Эх, и отметелю я этого обормота, — зло пробормотал притомившийся Романцов, стоящий слева от Миши.

Но тут Анисимов отмочил штуку, которую ну никто не ожидал. Он у всех на глазах откупорил бутылку и, запрокинув голову, стал из горлышка медленно пить теплую горькую водку. Батальон восхищенно, ободрительно и протяжно загудел словно улей. В глазах десантников Ромка из пришибленного «чмошника» по мановению волшебной палочки превратился в один миг в мифического героя. После продолжительной отсидки на «губе» в роте его никто не тронул, его зауважали.

Солдаты, щурясь от яркого сентябрьского солнца, угрюмо смотрели на вереницу машин, на неприветливые отроги чужих гор. Из-за пыльного «зилка», следовавшего за ними, вдруг вынырнула белая новенькая «семерка» с дагестанским номером и стала быстро приближаться. За рулем сидел плотный обнаженный по пояс «даг», с усами и густой волосатой грудью. Рядом на соседнем сидении, свесив на грудь кучерявую голову, дремал его напарник, молодой парень лет восемнадцати в серой футболке. «Семерка» шла вплотную к «газону» и ребята отчетливо могли рассмотреть ее пассажиров.

Макс Шестопал помахал рукой водителю и жестами изобразил, мол, огонька не найдется.

Водила легковушки локтем пихнул своего спящего напарника, кивая на угрюмых десантников, что сидели вокруг ящика. Когда второй даг сообразил, что от него требуется, он извлек из «бардачка» пачку сигарет. Машина прибавила скорости и поравнялась с кузовом грузовика, «даг» высунулся на половину из окна и протянул пачку, свесившемуся к нему Максу. Десантник быстренько подхватил подарок. Машина сбавила ход и вновь заняла прежнее место в потоке. Макс, вытряхнул пяток сигарет, к которым тут же потянулись солдаты. Защелкала зажигалка, все с жадностью затянулись.

Макс помахал «дагам» пачкой, подзывая их. «Семерка» прибавила ходу и вновь поравнялась с кузовом, молодой даг снова высунулся из окна, и Шестопал вернул ему пачку.

— Спасибо!!! — прокричал он. Даги переглянулись, махнули рукой и легковушка, прибавив газу, пошла на обгон.

Рядовые Шестопал и Квасов выбрались за село, миновали унылое кладбище с покосившимися старыми замшелыми плитами, почти бегом спустились по узкой крутой тропке к речке. Они из «самоволки» возвращались на базу.

Максим Шестопал, или просто Макс, был нагловатым пронырливым пареньком, в котором погиб великий артист разговорного жанра. Почему погиб? Да, потому, что после армии он собирался поступать в медицинский интитут, по стопам своих родителей, сельских медиков. Его неординарные способности в области «словесного поноса» были просто уникальны. Ни одно мероприятие в части не проходило без его непременного активного участия. Ему ничего не стоило заболтать кого угодно и убедить в чем угодно. Пресловутые Энди Таккер и Джефф Питерс ему в подметки не годились. Макс хотя и не читал знаменитой книги Карнеги, но черта завоевывать друзей и оказывать на людей влияние у него была в крови. Он ни на минуту не переставал сыпать шутками, анекдотами, страшными историями, прибаутками. При этом, не давая собеседнику ни секунды на раздумье, и не давая даже рта раскрыть. Второй его одной из ценных способностей было то, что он мог достать буквально все, что угодно. Для сержантов и ротного он был настоящим сокровищем, эдакой курочкой Рябой, которая несла золотые яйца.

— Черта лысого вам достану! — заверял он своих товарищей. И никто в этом не сомневался. Уж кто-кто, а Макс точно достанет! Разобьется в лепешку, но достанет, из-под земли выкопает.

Он, похоже, никогда не унывал, поэтому и жилось ему в полку легко и припеваючи.

А тут случился у него день рождения, о котором он случайно накануне вспомнил. Двадцать лет — это тебе не шутка. Такое событие надо непременно отметить. И в голове у него зародился гениальный план: смотаться в село за продуктами, чтобы достойно украсить праздничный стол рядового десантника. В помощники ему отрядили, его закадычного дружка, рядового Алешку Квасова. Раненько утром они залезли под брезент в «Урал» Малька, Сашки Малецкого, который отвозил провиант и воду на блокпост. Он и подбросил их до реки. Там они перешли речку вброд и поднялись в чеченское село, расположенное на косогоре. Прошлись по улице, где Макс плодотворно, можно сказать, «конструктивно погутарил» с местными бабками, разжалобив их своими байками о сиротской несчастной доле, о превратностях его нелегкой судьбы. Возвращались солдаты довольными: они разжились двумя трехлитровыми банками компота, банкой сливового варенья, яблоками, сушенным черносливом, курагой и семечками. А какой-то старик даже «чачи» пожертвовал, налив им в пластиковую бутылку.