Она открывала глаза и видела перед собой любимое смеющееся лицо.

— С возвращением? — спрашивал он.

— С возвращением, — едва слышно вздыхала она.

И они возвращались к реальности. Пили вино, перекусывали, смотрели телевизор, едва ли понимая, о чем говорят с экрана. Смотрели на часы и медленно одевались, нехотя, оттягивая момент. Иногда она до конца дня ощущала, что в голове ее все еще туманно. Какая-то часть ее сознания еще летала в неведомых далях, устремляясь за горизонт. Она отдавалась вся, без остатка. И он знал это, чувствовал, и от этого ощущения он любил ее еще больше. И еще больше не хотел отпускать.

Они допили вино и неспеша одевались. В дверь постучались.

— Твои вернулись? — тревожно спросила Лика.

— Да не должны вроде так рано, — пробормотал Миша, натянул рубашку и пошел открывать дверь. На пороге стояла мать соседа Кеши, Валентина Арсентьевна.

— Опять бузит? — сочувственно спросил Миша.

— Беда с ним, Миша, не знаю, что и делать.

Кешка в 96-ом вернулся с чеченской войны. Каким-то неведомым чудом остался в живых, один из тех немногих, кого бросили на произвол судьбы в Грозном, том самом Грозном, что в августе 1996 без единого выстрела сдали боевикам. Что интересно, за месяц упорных боев в чеченской столице он не получил ни одного ранения, если не считать пустяковых царапин от осколков и кирпичной крошки. Толи молитвы матери, толи кто-то свыше отвел от него ненасытную смертушку, что безжалостно косила без разбору находившихся рядом его боевых товарищей.

Вернувшись из пекла, он буквально слетел с катушек. Пацана словно подменили. После увиденного там у него случались постоянные срывы, глюки, истерики. Он прочно подсел на наркоту. Сначала баловался «травкой», потом подсел на опианты. Работы постоянной у него не было, а денег на зелье не хватало. Вот и стал он потихоньку тащить все из дому, что плохо лежало. Сначала всякое мелочишко, потом дошло до постельного белья, одежды, пока предки не заметили пропажу. Пришлось собрать все более-менее ценное и отнести на хранение к соседям, чтобы сынок не спустил барыгам.

В этот вечер Кешка выкинул очередной номер. Возвращаясь домой в приличном подпитии, он в подъезде увидел двух пацанов лет двенадцати, уединившихся покурить. Он разговорился с ними и пригласил мальчишек к себе домой послушать песни Виктора Цоя. Мать, открыв ему дверь и увидев его гостей, поинтересовалась, что это за дети, зачем он их привел домой. На что поддатый Кешка ей заявил, что мальчики будут жить теперь у них, что это его друзья. Ни какие уговоры не помогали, Кешка на прием не работал. Мужа дома не было.

— Поговори с ним, Мишенька. Может, тебя послушает? Меня не слышит вообще, как об стену горох.

Миша вернулся к Лике.

— Сейчас приду, соседа утихомирю. Не скучай, я мигом.

Кешка устроился за секретером и посасывал из пластиковой бутылки пиво. На нем красовалась тельняшка, одетая наоборот. На кушетке перед музыкальным центром сидели два пацана и слушали диск с песнями Цоя.

— Привет, Кеша. Мать говорит, что ты дискотеку открыл, вот пришел полюбопытствовать.

— Ну что за народ, эти женщины. Им одно говоришь, а они все равно свое гнут, — начал возмущаться Иннокентий, вставая навстречу и мотуляясь из стороны в сторону. — Ребята захотели послушать Цоя.

— Уже поздно, их, наверное, дома ждут, — вклинилась в разговор мать, выглядывая из-за спины Миши.

— Никто их не ждет, они будут жить здесь, — закатывая глаза, бубнил пьяный Кеха. — Не будем им мешать.

Разговор перешел в гостиную.

— Откуда ты их привел? Родители, может быть, волнуются и ищут их, — начал было Миша.

— Понимаешь, дорогой мой Мишель, пацаны не хотят служить в армии.

— Почему не хотят?

— А я с ними беседу провел. Они не будут служить в такой армии! Никто теперь не будет служить! — счастливо улыбаясь, поведал пьяный.

— Кто же защищать страну станет? — спросила Кешкина мать.

— Никто! Пусть они защищают! — отрезал Кешка и показал пальцем вверх. — А пацаны не будут!

Пока мать отвлекала сына разговором, Миша вновь заглянул в комнату вояки, где притихшие подростки продолжали слушать Цоя.

— Так, парни, уже поздно, давайте живо по домам! Сами видите, он невменяемый!

Пацаны поднялись. Но тут в комнату ввалился Кешка, почувствовав недоброе.

— Куда? Назад! Сидеть! Никуда не пойдете! Будете жить здесь! — Кешка заслонил им дорогу. Пацаны вновь послушно уселись на кушетку.

Миша прошел в гостиную, где продолжала причитать тетя Валя.

— Миша, что же делать, с этим обормотом? Ведь так и под статью может попасть.

— Валентина Арсентьевна, да не спорьте с ним, послушают музыку и отпустит он их.

— И сон его не берет, дурака, и пива еще притащил с собой. Как бы мальчишек не напоил.

— Еще чего! Никакого пива, пусть музыку слушают, — заявил Кешка, вновь появляясь в проеме.

— Кеша, отпусти мальчиков, — начала умолять тетя Валя. — Опять неприятности наживешь.

— Они не будут служить! Запомните это! Это я вам говорю! Они не будут служить в этой армии!

— Зачем ты удерживаешь пацанов? Хочешь, в снова милицию угодить? — пытался урезонить соседа Миша.

— Они будут жить со мной. Я их буду воспитывать, — продолжал разглагольствовать пьяный, плюхаясь в кресло.

Миша сделал знак тете Вале молчать, не спорить. Кешка откинулся на спинку кресла, все еще пытался что-то говорить, но уже с трудом ворочал языком. Его несвязная речь стала перемежаться паузами, а осоловелые глаза сужаться, через несколько минут он мирно засопел, уронив коротко стриженную голову на руку.

— Слава богу, уснул, — вздохнула с облегчением бедная женщина.

— Ну все, можете пацанов отпускать, а я пошел.

— Храни тебя Господь, Мишенька! Всегда ты нам помогаешь, — она всхлипнула.

— Будет вам, тетя Валя, мы же соседи.

Они подошли к автобусной остановке и Лика всматривалась в даль. День подошел к концу. Жизнь подошла к концу. Следующая начнется в следующее воскресение. Так и жили — урывками. Сколько это еще будет продолжаться. Тело будет неделю изнывать от одиночества, каждый очередной унылый вечер будет казаться бесконечным ожиданием, отдаляющим новую встречу. На работе они старались, как можно меньше общаться. Но кота в мешке не утаишь и сплетни, злобные сплетни изнывающих от плоскости собственной личной жизни сотрудниц, уже поползли по заводу, проникая из комнаты в комнату, обрастая домыслами, извращая все, что только можно извратить. Она ощущала на себе косые взгляды, она слышала, как шептались за ее спиной. С каждым днем проводить целый день в угнетающей атмосфере становилось все сложнее.

Миша обнял ее за плечи.

— Слушай, всего семь часов! Мне надо сегодня к Кириллу еще заехать, хочешь со мной? Он будет рад.

Она грустно покачала головой.

— Мне далеко ехать, Миш. Давай в следующий раз. Он, кстати, обещал меня сфотографировать. Говорит, у меня идеальная фигура. Льстит, конечно, но все равно приятно.

— В каком же это виде, позвольте вас, сударыня, спросить, вы собрались сниматься?

— В обнаженном.

— Так и знал. Предчувствовал просто. Узнаю Кирилла. Он всем предлагает ню. Просто поражаюсь. Странный вы все-таки народ, женщины. И почему вам так нравится фотографироваться обнаженными? Хлебом вас не корми, только дай покрасоваться нагишом. Ну, вот скажи, что в этом интересного?

— А что тут плохого, Миш?

— Да, ничего тут плохого, конечно, нет. Кирилл замечательный фотохудожник, как говорится от бога. Не всякий мастер может так снимать обнаженную натуру, как он.

— Женское тело, ведь это так красиво. Признайся? Разве тебе не самому не приятно смотреть на красивое женское тело?

— На твое — да.

— Да ладно, скажешь тоже. На любое приятно!

— Лика, никто и не спорит, что красиво. Только я ревную.