— Весьма нелепое предложение. Совмещать должность эпидемиолога.

— Здесь все пока на совмещении, — заметил Сафронов. — Штатов нет. Я вот и за фельдшера, и за санитаров работаю.

Он потянулся за грибом, что высунул шляпку из-под листьев, будто подслушивал разговор, сорвал его, как цветок, и продолжал откровенно:

— Знаешь, что меня больше всего возмущает? Не хватает врачей, фельдшеров, санитаров, шоферов. А они спокойны, почти спокойны.

— Перегорели, — вставил Штукин.

— Что перегорели? — не понял Сафронов.

— А то, что ты еще только столкнулся с этим, а они привыкли. Они вовсе не черствые люди. Они поначалу так же, как ты, возмущались, волновались, переживали. А потом перегорели. И теперь относятся к этому как к неизбежному.

«Он, как всегда, прав», — в мыслях согласился Сафронов.

Потом они ужинали и опять говорили, бродя по лесу. От палаток доносилась песня:

Песня разлеталась далеко, и казалось, даже сосны слушают ее.

— Остервенело поют, — заметил Штукин.

— Так каждый вечер.

— Начнется операция — не до песен будет.

Плечо к плечу они пошли на песню и, пожелав друг другу спокойной ночи, разошлись по своим палаткам.

— Товарищ капитан, — послышалось из-за занавески, — это ваш товарищ?

Спрашивала Стома.

— Да. Мы вместе учились.

— Смешной.

— Добрый, — не согласилась Люба.

«И смешной и добрый», — про себя заключил Сафронов и улегся на свою походную кровать — носилки.

Сафронова разбудил посыльный:

— Срочно. В штаб.

Сафронов шел в темноте по знакомой тропинке и проклинал НШ: «Его «сель» — поразвлечься. Ему не спится. Ему обязательно надо разбудить человека».

Однако на этот раз тревога оказалась настоящей. НШ не развлекался.

Еще издали Сафронов услышал сдержанный шумок. У штабной палатки стояла группа людей. Доносились голоса.

Он, как положено, доложил о своем прибытии. НШ кивнул и произнес коротко:

— Получайте санитаров. Селых три.

— Но мне положено четыре.

— Что я вам, рожу? Четвертого возьмете из легкораненых, во время операсии. Галкин. Лепик. Трофимов.

Штабной сержант повторил фамилии. От толпы отделились три фигуры — как по диаграмме, одна одной выше.

— Ужинали? — спросил Сафронов.

— Сухим пайком получили.

— Тогда шагайте за мной.

Он привел их в свою палатку, посветил фонариком, чтобы они разобрались по местам.

— Спите.

— Покурить бы.

— Утром.

Сафронова разбудили голоса. Говорили неподалеку от палатки. Переговаривались тихо, но поутру каждый шорох далеко слышен.

Сафронов оделся и вышел из палатки.

Под высокой сосной стояла вся троица — его санитары.

«Целый букет! — добродушно заметил Сафронов. — Как будто нарочно подобрали».

Санитары отличались друг от друга цветом волос — брюнет, шатен, блондин. Это бросалось в глаза.

— Курите? — спросил Сафронов, хотя и без того было видно, что подчиненные курят.

Санитары тотчас приняли стойку «смирно» и спрятали самокрутки.

— Вместо завтрака, чтоб не свербило, — ответил за всех самый рослый, черноголовый.

— Давайте знакомиться, — сказал Сафронов.

Высокий ловко погасил самокрутку о подошву, прищелкнул каблуками.

— Младший сержант Трофимов.

Тот, что поменьше и посветлее, назвался ефрейтором Лепиком. Самый маленький и самый светлый — рядовым Галкиным. Он напомнил Сафронову Михаила Алексеевича, его подопечного в госпитале, которого он курировал года два назад, — такой же с первого взгляда вызывающий симпатию, округлый, добродушный, весь открытый и улыбчивый.

— А санитарами-то вы работали?

— Никак нет, — по-солдатски дружно ответили санитары.

— После завтрака начнем учиться.

Как и предполагал Сафронов, санитары почти ничего не умели. Самый старший из них, Лепик, еще мог кое-как шины накладывать.

— Мне, стал быть, приходилось. Я, стал быть, нашего лейтенанта еще под Смоленском вытаскивал. Доску, стал быть, к ноге присобачил, а то она болталась, как тряпичная, стал быть.

— Но теперь вы не просто санитары, — объяснил Сафронов. — Не в роте и не в батальоне. Вы теперь санитары медсанбата и должны многое знать. При случае заменить сестер, а то и фельдшера.

Он оглядел настороженно притихших солдат, спросил напрямик:

— Вы хоть представляете путь раненого с передовой к нам, в медсанбат? — По их лицам понял: не представляют. — Кто из вас был ранен? — Он тут же сообразил, что задал вопрос неудачно, поправился: — Кто и как попал к нам?

Они начали было отвечать все одновременно, но тотчас замолкли, вспомнив армейское правило: говорить каждому за себя.

— Ясно, — сказал Сафронов. — Каждый попал по-своему. А цепочка такая. С передовой вас выносит санитар. Может и фельдшер, и даже врач, в зависимости от обстановки, но, как правило, санитар. Вы попадаете на батальонный медицинский пункт, где вам оказывается соответствующая самая малая и самая необходимая помощь. Потом вас доставляют на полковой медицинский пункт. Там уже и уколы и шины, как следует. Там врачи… А от них к нам везут…

Сафронова прервали, вызвали на очередное совещание, и он поручил занятие сестрам. Когда он возвращался, еще издали услышал смех у своей палатки. Подошел поближе и увидел: у сосны, держась за нее руками, стоял Галкин. На голове бинт, на правой ноге шина, ремня нет, сапог нет. В другой обстановке, в боевых условиях, это было бы не смешно, а здесь, среди бела дня, в тишине, под ясным небом, это выглядело забавно. И люди смеялись. Сам Галкин тоже хохотал и в то же время подавал Сафронову тревожные знаки.

— Отлучиться надо… ох, ох… — объяснял он сквозь смех. — Да разве так можно!! Ох, ох… Зверей распугаю.

Именно это обстоятельство и вызывало дружное ржание окружающих.

— Разбинтуйте, — приказал Сафронов, с трудом преодолевая в себе приступ детского веселья.

Потом санитары учились работать с носилками. И опять с шуточками, со смешком. В обед он сказал Штукину:

— Не знаю, как вам, а мне попали веселые санитары.

— Шутка — тоже лекарство, — философски заметил Штукин. — Положительные эмоции — положительны.

Сафронов хлопнул друга по плечу и пошел к себе. Санитары учились носить без носилок. Двое складывали руки замком, третий садился на эти руки, как на стул.

— Не! Не! — кричал Галкин. — Давайте по-честному, ребята. В кине видели, как буржуев носят? Так и вы так же. — И он принял важное выражение, вздернул нос и надул щеки.

В перерыве Сафронов не удержался, собрал подчиненных.

— Я вот на что хочу обратить внимание. Работа нам предстоит тяжелая и невеселая… Я, конечно, не против шуток, но только чтобы вы знали: главное — быстрота и внимательность к раненым, чтобы никто не залеживался без помощи, чтобы каждый почувствовал себя у нас… — Тут он осекся, заметив насмешливый взгляд Стомы. «Она осуждает эти разговоры», — мелькнула мысль. — Главное — понимать свою задачу и относиться к делу серьезно, — поспешно закончил он.

Помедлил, встал. И все встали.

— Теперь девушки — шины моделировать, а мы попробуем палатку свернуть и развернуть. Приходилось?

— Никак нет, — за всех ответил Трофимов.

— Срубы я ставил, — сказал Лепик. — Окопы рыл, стал быть, а палатку нет, не приходилось.

— Еще блиндажи, — вставил Галкин. — Землянки.

— А теперь вот палатка, — прервал Сафронов. — Она — наш дом, она — наше рабочее место. Ее необходимо разворачивать и сворачивать быстро, как можно быстрее. Чтобы медсанбат прибыл — и мы уже готовы были к приему раненых. Ясно?

Санитары работали старательно, но неумело. Лейтенант Кубышкин то и дело передергивался, будто почесывался, волновался. Как только сняли натяжение, убрали колышки и развязали веревки, брезент повис на мачтах и одна из них затрещала и прогнулась. Галкин тотчас нырнул внутрь. Или он подоспел поздно, или попытался вытащить мачту из гнезда, но сооружение рухнуло, и он очутился под брезентом. Галкин тотчас закричал: