— Скажешь, куда идёшь? — спрашиваю с напускным равнодушием, хотя сердце так и скачет от мысли, что остаюсь здесь одна.

— Я должен убедиться, что завтра всё пройдёт как полагается, — разъяснил, поднимаясь из-за стола. — За барной стойкой есть пакеты, но мусор на улицу лучше не выносить.

И уже направляясь к выходу, он обернулся, вспомнив:

— Душ на первом этаже в подсобном помещении. Там есть небольшая комнатка. Генератор я включил, так что наслаждайся. Единственное, вода должна отдавать ржавчиной, но это лучше, чем ничего. И… если что случится… помнишь высокое здание с красным флагом у входа? Иди туда, там о тебе позаботятся.

— Спасибо, — это всё, что могла сказать ему на прощание. Даже сейчас он больше думает о моей безопасности, чем о чём-то другом.

***

Единственное, что поняла об этом месте — оно для Тая что-то значит. Вероятно, он владел им и похоже я здесь уже была. Но почему этого не помню? Так много вспомнила из жизни Мары в Йорке, почему этого здания в её воспоминаниях нет?

Скука привела к тому, что излазила здание сверху донизу. Самым интересным местом оказалась комната, где прислуга оставляла свои вещи. Разумеется, там практически ничего уже не осталось из прошлого, но сама комната была интересна. В ней можно было найти полуистлевшие концертные афиши, пыль и паутину. Дверь пришлось держать открытой, поскольку единственную лампочку, висевшую под потолком на длинном шнуре, кто-то давным-давно разбил.

Я вижу доску со множеством кнопок. Когда-то к ней было прибито много фотографий, но кто-то вырвал их, отчего остались прибиты краешки. Только одной фотографии удалось пережить похищение. Да и то, только на половину — похититель пытаясь снять, порвал её. Сняв с доски, поднесла к глазам и отошла на свет.

Там была незнакомая черноволосая улыбчивая девушка. Она обнимала кого-то, кто остался на другой половине фотографии. На заднем плане виднеется стойка бара, так что становится ясно, где происходила съёмка. Всматриваюсь в её лицо и что-то никак не хочет меня отпускать. Она кого-то напоминает, но не помню кого именно.

Выйдя из комнаты, спустилась по лестнице на первый этаж и подошла к сцене, на которую было направлено больше всего света. Присела на краешек, уставившись в снимок.

— Кто же ты? — прошептала тихо, проводя пальцами по фотографии. Она совсем высохла от времени и любое неосторожное движение может порвать её на куски.

Прячу снимок к себе в сумку и выхожу на середину клуба, пытаясь представить, как всё выглядело до того, как настал конец прошлой цивилизации. Забавно, но после стольких лет никому и в голову не приходит отмечать день трагедии. Никто не хочет вспоминать о том случилось. Просто с тех пор новый год идёт по-новому календарю. 2013 год стал нулевым, а вместо 2014 был первый. У нас нет дня траура и каждый сам выбирает себе точку отсчёта, когда прошлое становится пылью. А для тех, кто родился в новой эпохе воспоминания старших и вовсе кажутся небылицами, сказками. Им кажется, что старшие преувеличивают силу погибшей цивилизации, что на самом деле всё было не так. Смешно, но думаю многие наоборот приуменьшают то, что было раньше. То, какими мы были раньше. Нынешнее поколение более осторожное, чем прошлое. Нет, никто не спорит, мы тоже не подарок. Но по сравнению с тем, что было — изменилось всё. Люди стали более осторожными, чем прежде и это говорило в их пользу. Теперь есть шанс избежать прошлых ошибок, главное не совершать новых, своих.

Разумеется, если мы переживём нашествие белых упырей.

Отбросив тяжёлые мысли, всё-таки решила принять душ. Кто его знает, когда мне в следующий раз удастся разжиться водой, текущей из крана. Следуя словам Тая, свернула в очередное подсобное помещение, где скрывалась небольшая дверца, ведущая в душевую комнату.

Здесь было несколько кабинок, выкрашенных в чёрно-белые цвета, огромный циферблат во всю стену, спрятанный под толстое стекло. Радовало, что свет работал и было довольно чисто. Мне стало интересно, кто же занимается этим зданием. Ясно же, что без постоянного присмотра, воды здесь не было бы. За столько зим все трубы должны были полопаться, уж молчу про генератор. Значит, кто-то за этим зданием присматривает. И этот человек подновляет краску на единороге. Кто это делает? Надо будет спросить у Тая.

Посвежевшая, выбралась из душа и встала перед зеркалом, чтобы почистить зубы. Полотенца, разумеется, здесь не было, так что пришлось сохнуть так. Провела рукой по стеклу, чтобы увидеть своё лицо, а затем почти прислонилась к нему, стараясь разглядеть себя получше.

Мне было немного странно видеть себя так. Нет, не говорю, что никогда не смотрела на себя. Я ещё как изучала свою внешность, особенно в первые дни после того, как оказалась в Монтерее. Мне казалось, что так смогу лучше себя понять. Теперь же смотрела на себя совсем по-другому.

Мягкий овал лица, пухлые бескровные губы, светло-серые глаза, близко посаженные от курносого носа, длинные белые волосы, бесцветные ресницы и светлые брови. Белоснежная кожа, тонкая талия, длинные пальцы, белые ровные зубы. Как сказал Ори, я похожа на ангела, спустившегося с небес на грешную землю. А старый доктор назвал альбиносом, мол раньше это было весьма редким заболеванием, а именно нарушением нормальной пигментации кожи. Он посоветовал реже бывать на солнце и побольше есть мясо с кровью, поскольку альбинизм частенько соседствовал с анемией.

Сердце пропустило один удар. Через голову натянув длинную майку, выбежала из комнаты и подбежала к стойке бара, за которой спрятала свою сумку. Перегнувшись через неё, достала из неё фотографию и поднесла к лицу.

Мягкий овал лица, пухлые бескровные губы, светло-серые глаза, близко посаженные от курносого носа. Только волосы крашенные и выше плеч. На снимке была я.

***

Сзади меня заиграла негромкая музыка и я обернулась. За пианино, спиной ко мне, сидел Тай. Музыка была по-настоящему печальной и грустной, от чего защемило сердце. Сначала собиралась сказать ему, что узнала себя на фотографии, но музыка была слишком сильной, чтобы я хотела говорить. Сажусь на стойку бара и, закрыв глаза, погружаюсь в мелодию, искусно выводимую пальцами музыканта. Чувствую, как в груди зарождается вселенная музыки, от которой становится больно дышать. Это музыка пробуждает меня, отчего хочется плакать, выплёскивая всю свою боль и одиночество. Просыпается жажда отказаться от всего, что принадлежит мне ради одной этой музыки.

Тихий перебор клавиш настолько мягок и тонок, что струны души начинают петь, как в искусных объятиях опытного любовника. Чувствую себя живой, наполненной этой музыкой, пробуждающей как чувственность, так и горечь желаний. Музыка поёт о невыносимости прощания и радости от будущих встреч. В ней сокрыта тайна, которую так долго хранит в своём сердце музыкант, чьи тонкие пальцы так быстро порхают над клавишами пианино. Мне кажется, что погружаюсь на дно тихой, заросшей тиной и водорослями, реки. Всё глубже и глубже, телом касаясь мягкого ила, а волосами переплетаясь с подводной травой, спутываясь, тяжелея, не давая очнуться. Как будто всё остальное растворилось в речном оглушительном шуме, а я, подчинённая волшебной сказочной игре, засыпаю на дне этой реки, как будто бы дева из старинной сказки, обречённой на вечный сон.

И когда музыка смолкает, не открываю глаза, потому что она продолжает звучать в душе. Тай спускается со сцены и подходит ко мне. Чувствую его дыхание на своей коже и от этого бегут тонкие мелкие мурашки. Вспоминаю, что на мне только дырявая майка и больше ничего. Он касается моего локтя и медленно проводит до пальцев, в которых сжимаю фотографию. Тай забирает её и я знаю, что он смотрит на моё лицо на снимке с тоской и печалью. Но он остаётся здесь со мной. И я чувствую его губы, мягко касающиеся моих коленей. Мне становится щекотно и я открываю глаза.

Тай смотрит на меня снизу вверх и от этого меня бьёт крупная дрожь. Мне хочется, чтобы он что-нибудь сказал, но он молчит. Хочется, чтобы закричал, но здесь тихо, как в крипте. И тогда я медленно раздвигаю колени.