Но что же еще, кроме правды, я могла бы ему поведать? Просто честно рассказала, что сделала с утра, хотя не успела даже вспомнить, о чем мы беседовали с его невестой, моей подружкой. Но как он взглянул на меня в ответ! Столь теплый, мягкий, обволакивающий взгляд. И сколь прекрасные глаза…

А потом, когда ты был уже не в силах любоваться моей красотой, то отвел взгляд и спросил, стараясь не выдать своего волнения:

– О чем же ты, уважаемая, болтала с моей невестой?

Должно быть, вспомнив о том, что у него есть невеста, он пытался усмирить собственные желания. Но, конечно, не смог этого сделать, ибо глаза его куда яснее слов говорили о его истинных желаниях.

А мне тогда пришлось ответить, чтобы не выдать своего волнения, вот так:

– Как всегда, о женихах… Вернее, о ее женихе! О тебе, прекрасный, как сон, Нур-ад-Дин!

Хотя более всего я бы хотела, чтобы мы с Мариам беседовали о моем женихе… О тебе, удивительный, желанный…

Конечно, ты удивился моим словам. Столь сильно, что переспросил:

– Обо мне?

Дурачок, ну о ком же еще мы могли беседовать? Конечно, о лучшем из мужчин, о прекрасном, чудном женихе.

И мне вновь пришлось прийти к тебе на помощь. Я улыбнулась и ответила:

– Ну конечно, о тебе! Ведь у меня-то жениха нет… Вот я и укоряла Мариам, что она до сих пор скрывала от меня такого умного, достойного и уважаемого человека, как ты, Нур-ад-Дин!

Но как же еще я могла показать ему, что совершенно свободна? Что моя душа открыта для любви, а мое сердце жаждет ее более всего на свете? Ты улыбнулся, и я подумала, что лишь о таком женихе, как ты, я мечтала всю свою жизнь.

Должно быть, ты понял мои слова, ибо, улыбнувшись в ответ, сказал:

– Не печалься, прекраснейшая! И у тебя появится жених, поверь мне. Он будет видеть лишь тебя, любоваться твоими глазами, наслаждаться твоим голосом, твоей грацией!

И тогда я поняла, что ты, ты сам готов любоваться моими глазами и без устали слушать мой голос, и наслаждаться каждым моим движением. А я подумала, что была бы счастлива, если бы это был ты! Но недостойно гордой девушки сразу бросаться в объятия мужчины, услышав такое. И потому я ответила:

– Надеюсь, что я смогу побаловать своего жениха не только голосом или походкой, уважаемый… Ведь я еще и стряпаю недурно… И шью!

Должно быть, он меня понял правильно, ибо его ответ был ответом настоящего мужчины.

Ты, думаю, хотел мне сказать, что и сам мечтаешь стать моим женихом. Ибо твои слова утверждали это яснее ясного:

– О, – блеснув глазами, ответил ты, – твои многочисленные таланты сделают какого-нибудь юношу воистину счастливейшим из смертных!

И тут я увидела, что ты все понял! Ты не просто понял, ты увидел, насколько я лучше всех вокруг и насколько хорошей женой я стану в будущем…

Амаль наверху мечтала о несбыточном, невидящими глазами уставясь в книгу. А внизу, потчуя поздним ужином мужа, Маймуна делилась своими тревогами с Дахнашем.

– Наша девочка меня тревожит… Она вернулась от Мариам сама не своя. И вот уже который час смотрит пустыми глазами на первый лист урока, даже не делая попытки перевернуть страницу.

– Но почему это вдруг тебя встревожило? Быть может, попался трудный урок?

Маймуна вздохнула. Дахнаш был замечательным отцом – он защищал дочь даже тогда, когда никакой опасности не было вовсе. Вот и сейчас он бросился на помощь своей маленькой девочке.

– О нет, дело здесь совсем не в уроке. Ведь она даже не читает… Она просто думает о своем, и глаза ее полны такими мечтаниями, что я опасаюсь самого худшего.

Далее можно было Дахнашу не объяснять. Ибо и он, и его жена прекрасно знали, что для их дочери будет самым худшим. Да, они всегда опасались, что девочка влюбится в сына человеческого рода. Увы, в тайной истории магического народа было множество случаев, когда дети этой бессмертной расы влюблялись в отпрысков рода человеческого. О, дальнейшая их судьба была воистину ужасна – они теряли бессмертие, превращаясь в пыль вместе со своими возлюбленными. Но случалось и то, что много хуже смерти – во имя вечной жизни они теряли саму душу, которая и дарила им то, что они называли любовью.

Не стоит говорить, что ни Дахнаш, ни Маймуна не желали подобной участи своей прекрасной, любимой доченьке. Вот почему ифрит так испугался слов своей жены.

– Но когда, скажи мне, о наилучшая из всех, эта глупая девчонка могла влюбиться?

– Любимый, для этого бывает достаточно и мига… Я бы беспокоилась куда меньше, если бы она влюбилась в юношу колдовского рода. Но боюсь, что тот, о ком она мечтает, разобьет ее сердечко, даже не заметив этого. И что это всего лишь человек, обычный мальчишка, какими полон этот огромный и в то же время такой маленький город.

Сейчас и джинния, и ифрит были людьми куда больше, чем бывают сами люди. Ибо никакой другой матери не пришло бы в голову беспокоиться о разбитом сердце дочери лишь оттого, что мечтательной пеленой подернулись глаза девушки.

– Ты уверена, Маймуна?

– О да, мой прекрасный. Ибо те мысли нашей девочки, которые я подслушала, никак иначе понять нельзя. Она влюбилась в жениха своей подружки и мечтает о том дне, когда сможет назвать его своим мужем.

Если бы Дахнаш мог вознести Аллаху всесильному хоть слово мольбы, он возопил бы, подобно самому истовому верующему. Но, увы, ифрит не может просить повелителя правоверных о помощи. И потому он должен полагаться лишь на свои силы. И, конечно, на силы своей жены, которых куда как немало.

– Так что же нам теперь делать, Маймуна?

– Я думаю, мой любимый, что единственным выходом будет сделать так, чтобы жених этой девочки, Мариам, подружки Амали, как можно скорее стал ее, Мариам, мужем.

– Но что будет, если наша крошка впадет в черную тоску? Если она от горя сойдет с ума?

– Наша девочка? О нет, скорее она от злости испепелит весь дом… Или взлетит над городом ослепительным сиреневым облаком… Или… Ну, не тебе рассказывать, на что способна джинния в гневе…

Конечно, Дахнашу можно было не рассказывать, на что в гневе способна джинния. Ибо он это преотлично знал, любя собственную жену уже не одно столетие.

Утро следующего дня застало Амаль за деятельными приготовлениями. Как бы то ни было, сколь бы прекрасен и желанен ни был Нур-ад-Дин, но она обещала подружке помочь поворожить, чтобы ее, Мариам, отец увидел наконец, сколь прекрасна матушка Нур-ад-Дина, и влюбился в нее.

В том же учебнике для начинающих магов она прочла о любовном напитке. И теперь собирала по дому необходимые для любовного зелья ингредиенты. Сначала все было хорошо, легко нашелся и аконит, и черная пыль тоски, и белый камень радости. Амаль брала всего по капельке, понимая, что мать в любой момент может ей помешать. Маймуна же, сразу определив, какое зелье собралась варить ее неугомонная дочь, из-под ресниц весьма внимательно за ней следила, не пытаясь, впрочем, как-то помешать девушке.

Но дальше в списке пошли такие странные компоненты, которым неоткуда было взяться даже в доме Маймуны. Вот поэтому и пришлось Амали придумывать, чем бы заменить палец висельника и черных египетских тараканов, зерна из плодов с дерева познания добра и зла, белую глину Лемурии и золото полуденных восходов.

Должно быть, настоящей колдунье все это добыть не составило бы ни малейшего труда, но… Увы, Амаль была колдуньей начинающей, и потому вместо черных тараканов она надумала взять инжир, вместо пальца – скрученный капустный лист, вместо зерен с дерева познания добра и зла Амаль прихватила зерна горчицы, белую глину нашла в собственном дворике, а за золото восходов решила выдать мамалыгу, приготовленную Маймуной только вчера вечером.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: