– А почему бы вам их не вернуть? – спросил Кармоди.

– Потому что я вырос, – печально сказал Мелихрон. – Бессчетные эпохи я упражнялся в творении, а теперь стал вопрошать мои творения и себя самого. Мои священники вечно препирались между собой, дискутируя о моей природе и моих совершенствах. Я как дурак их слушал. Приятно послушать, как какой-нибудь богослов разглагольствует о тебе, однако это оказалось и опасно. Я сам начал дивиться своей природе и своим совершенствам. Я размышлял и занимался самоанализом. И чем больше я ломал голову, тем непостижимей себе казался.

– А почему вы не спросили себя? Ведь вы же были Богом? – удивился Кармоди.

– Вот в том-то и загвоздка, – вздохнул Мелихрон. – Мои творения не видели проблемы. Для них я оставался Богом, пути которого неисповедимы, но который тем не менее основной своей задачей считает воспитание и наказание всех этих существ, обладающих свободой воли (будучи, по сути, мною). Все, что я делал, было выше всякой критики, потому что это делал я. Ведь все мои действия, даже простейшие, были в конечном счете неисповедимы, поскольку неисповедим я сам. Другими словами, чтобы постичь смысл моих действий, необходимо было охватить всю реальность целиком, на что способен только Божественный разум. То есть мой. Примерно так преподносили все это и мои выдающиеся мыслители. И они добавляли еще, что полным пониманием я удостою их на небесах.

– Вы и небеса создали? – спросил Кармоди.

– Конечно. А также преисподнюю. – Мелихрон улыбнулся. – Вы бы видели лица этих существ, когда я воскрешал их в раю или в аду! Ведь на самом деле даже самые преданные не верили в потусторонний мир. – Полагаю, вам нравилось это?

– Только поначалу. Но со временем надоело. Без сомнения, я немного тщеславен, но бесконечная неискренняя лесть надоела мне до отвращения. Ну скажите бога ради, зачем же восхвалять Бога только за то, что он выполняет свое Божественное назначение? С таким же успехом можно молиться муравью за успешное обделывание им своих муравьиных делишек. Это положение дел перестало меня удовлетворять. Я нуждался в самопознании, а видел лишь восторженные взгляды своих творений.

– И что же вы придумали?

– Да упразднил все!.. Стер жизнь с лица моей планеты – растительную, животную, всякую. Зачеркнул заодно и грядущее. Мне надо было подумать.

Потрясенный Кармоди только хмыкнул.

– Впрочем, я ведь ничего и никого не уничтожил, – торопливо сказал Мелихрон. – Я просто воссоединил в себе частицы себя. – Мелихрон ухмыльнулся. – У меня на планете было множество типов с безумными глазами, которые постоянно болтали насчет блаженного слияния со мной. Ну вот они и слились!

– Может быть, им это понравилось? – предположил Кармоди.

– Откуда я знаю? Единение со мной и есть я. Оно означает потерю сознания сознающим единение. В сущности это смерть, хотя звучит красивее.

– Необычайно интересно, – сказал Кармоди. – Но вы, кажется, хотели поговорить со мной насчет какой-то вашей проблемы?

– Именно! И я как раз подошел к ней. Понимаете, я перестал играть со своими народами, как ребенок с кукольным домиком, а затем уселся, фигурально говоря, чтобы все обдумать. Единственным предметом моих размышлений был, конечно, я сам. По-настоящему меня занимал только один вопрос: в чем мое предназначение? Могу ли я быть не Богом, а кем-то иным? Вот посидел я в должности Бога – никаких перспектив! Занятие для узколобого самовлюбленного эгоиста. Мне нужно что-то другое – осмысленное, лучше выражающее мое истинное «я». Я в этом убежден! Такова моя проблема и таков вопрос, который я вам задаю: что мне делать с самим собой?

– Та-ак! – протянул Кармоди. – Так-так. Вот в чем дело. – Он откашлялся и глубокомысленно почесал нос. – Тут надо как следует подумать.

– Время для меня не имеет значения, – сказал Мелихрон. – У меня в запасе вечность. А у вас, к сожалению, ее нет.

– А сколько у меня времени?

– Минут десять по вашему счету. А потом, знаете ли, может случиться нечто для вас неприятное.

– Что со мной случится? Что мне делать?

– Ну, дружба дружбой, а служба службой, – сказал Мелихрон. – Сначала вы ответите на мой вопрос, потом я на ваши.

– Но у меня только десять минут...

– Недостаток времени поможет вам сосредоточиться, – сказал Мелихрон. – К тому же это моя планета, и здесь все идет по моим законам. Будь это ваша планета, то и законы были бы вашими. Разумно, не правда ли?

– Пожалуй, – уныло согласился Кармоди.

– Девять минут, – напомнил Мелихрон.

Каково объяснять Богу, в чем его назначение, в особенности если вы атеист, подобно Кармоди? И можно ли разобраться в этом за девять минут, когда, как известно, богословам и философам не хватило многих столетий?

– Восемь минут, – сказал Мелихрон.

Кармоди открыл рот и начал говорить.

– Мне кажется, – начал Кармоди, – что решение вашей проблемы... э-э... возможно.

У него не было ни единой мысли. Он заговорил просто с отчаяния, надеясь, что сам процесс говорения породит мысль, поскольку у слов есть смысл, а во фразах смысла больше, чем в отдельных словах.

– Вам нужно, – продолжал Кармоди, – э... э... отыскать в себе самом предназначение, которое... могло бы иметь значение... для внешнего мира. Но, может быть, это невозможное условие, поскольку вы сами – мир и не можете стать внешним по отношению к самому себе?

– Могу, если захочу, – сказал Мелихрон веско. – Могу сотворить любую чертовщину, которая мне понравится, – ведь командую здесь я. Бог, знаете ли, совсем не обязан быть солипсистом.

– Верно, верно, верно, – поспешно сказал Кармоди. (Сколько минут у него осталось? Семь? Шесть? И что случится, когда истечет этот срок?) – Итак, мы установили, что ваших «я-имманентного» и «я-пребывающего» недостаточно для постижения себя, следовательно, они не полны, поскольку вы сами, пребывая в ипостаси Творца, сочли их неполными.

– В высшей степени логично, – согласился Мелихрон. – Вам следовало стать теологом.

– В данный момент я теолог, – сказал Кармоди. (Шесть минут? Или пять?) – Вот... Так что же вам делать?.. А вам никогда не приходило в голову, что всестороннее познание, как внутреннее, так и внешнее (если, конечно, такая вещь, как внешнее знание вообще существует), самого познания и есть ваша задача?

– Ну разумеется! – сказал Мелихрон. – Размышлениями я не ограничился и проштудировал все книги Галактики, проник в секреты Природы и Человека, исследовал отношения макрокосма и микрокосма и все такое прочее. Я способный... Правда, кое-что я уже позабыл – ну, там, секрет жизни или скрытый смысл смерти, но могу припомнить, если захочется. Но узнал я также и то, что само учение – суховатое и пассивное занятие, хотя иногда и попадаются любопытные сюрпризы. И узнал, что лично для меня учение не столь уж важно и ценно. Оказалось, что неведение не менее приятно.

– А может, вы по натуре художник? – предположил Кармоди.

– Я и через это прошел. Лепил из глины и плоти, рисовал закаты на холсте и на небе, писал книги словами и делами, музицировал на инструментах и сочинял симфонии для бурь. Думаю, получалось у меня неплохо, но я почему-то знал, что всегда останусь дилетантом. Мое всемогущество не оставляло места для ошибок, а полнота охвата мира реального не позволяла относиться всерьез к воображаемому миру искусства.

– Гм... Понимаю, – пробормотал Кармоди. (Минуты три, не больше!) – А не сделаться ли вам завоевателем?

– Зачем мне завоевывать то, чем я и так обладаю? – возразил Мелихрон. – А другие миры мне не нужны. Мое естество приспособлено к моей же окружающей среде, которая ограничена этой одной-единственной планетой. Обладание другими мирами заставит меня действовать против своей природы. А кроме того, какой мне прок от чужих миров, если я не знаю, что делать со своим?

– Да-да, проблема... Тут думать и думать, – протянул Кармоди, безрассудство которого уступило место отчаянию.