Конечно же, мы не опоздали, а опять были непунктуальны. Пришлось почти полчаса стоять в зале прилета и наблюдать, как люди с других самолетов ожидают свои чемоданы. Мне захотелось куда-нибудь полететь. Насколько приятнее, взяв чемодан, прошлепать к выходу, чем стоять стиснутым в ожидании обменных детей!

Наконец объявили о самолете из Лондона. Вскоре появились дети. Петер, приплюснув нос к стеклу, разглядывал мальчиков и девочек, толпившихся у транспортера с чемоданами. «Я не вижу Тома! Тома нет! Его нет!» — волновался Петер. Я пытался его успокоить: «Половина ведь стоит спиной!» Но Петер не успокаивался: он бы узнал своего друга сзади, даже в безлунную ночь.

— Нет-нет! — сокрушался он.— Том не прилетел! — Потом вдруг, зажмурив глаза, прошептал: — Боже мой! Я упаду в обморок!

— Что случилось? Что случилось? — встревожился я.

Петер, не открывая глаз, схватился за щеку. Выглядел он так, будто на него свалилось все мировое зло. Родители тоже заметили его странное поведение.

— Что с тобой, Петер? — озабоченно спросила мама.

— Что случилось? — встревожился и папа.

Тем временем на транспортере появились лондонские вещи. Первой прикатила огненно-красная сумка с расстегнутой молнией и вываливающимся барахлом. За ней — лягушачьего цвета помятый чемодан, а потом — огромный черно-белый узел.

Пухлый, веснушчато-рыжий парень протиснулся к вещам, одной рукой схватил узел и красную сумку, другой — зеленый чемодан и поплелся к таможеннику.

Петер, беспомощно оглядев меня и родителей, сказал: «For heaven’s sake! It's Jasper the devil!» (Может быть, от шока он забыл родной язык, а неприятные воспоминания натолкнули его на английские слова. В переводе это значило: «Боже ты мой! Это же дьявол Джаспер!»)

Названный дьяволом мальчик вошел в зал ожидания, бросил свои вещи на пол и стал озираться.

— Кто такой Джаспер? — спросила мама.

— Брат Тома.

— Его тоже обменяли? — поинтересовался отец.

— А где же наш Том? — допытывалась мама.

Петер беспомощно пожал плечами.

Лондонские ребята один за другим проходили таможню. В зале ожидания их разбирали взрослые. Некоторые держались друг за друга: их, видимо, не сразу узнали.

Пухлый Джаспер стоял как скала посреди этой сутолоки, не обращая внимания на то, что своими вещами загородил проход. Чем-то он мне нравился. Я уже не выискивал глазами потерявшегося Тома, а смотрел только на него. Заметил — он что-то вынул из заднего кармана. Ага, фотографию, наклеенную на листок бумаги. Он неприязненно посмотрел на нее, потом так же неприязненно на окружающих. И тут увидел нас. Сначала угрюмо кивнул Петеру, взял чемодан, сумку, узел и, согнувшись от тяжести, поплелся к нам. Подойдя, бросил багаж на пол, поглядел опять на фотографию, сам себе утвердительно кивнул и сказал:

— I am Jasper! (Я — Джаспер!)

— And where is Tom? (А где Том?)

Пухлый Джаспер мрачно ответил:

— He is sick. Broke his left leg! They sent me instead of him! (Болен. Сломал левую ногу. Меня послали вместо него.)

Родители, я думаю, не особенно огорчились, что Том сломал ногу, а вместо него прибыл Джаспер. Еще бы! В конце концов папа хотел, чтобы у меня был друг, а мама интересовалась только произношением.

А мне стало не по себе. То ли из-за шепота Петера, то ли из-за дурных предчувствий. Я отношусь к людям, у которых бывают предчувствия...

Но, как бы то ни было, первый день с обменным ребенком начался. Начались те самые шесть недель, о которых я и хочу рассказать.

ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА СРОКА. Воскресенье, 19 июля

Мама с папой хотели было отнести багаж Джаспера в машину. Но Джаспер зарычал. Правда-правда, по-настоящему зарычал, Как пес, у которого отнимают кость. Испуганные папа с мамой тут же отказались от попытки помочь. Джаспер сам взял узел, сумку и чемодан. Фотографию с указателем вершин он просто бросил. Мама, мило улыбаясь, ее подняла, а папа сказал: «Ничего удивительного! Он смущен».

Папа открыл багажник, Джаспер бросил туда сумку и чемодан. Папа хотел положить туда же узел, но тот был слишком для этого тяжел.

— Уф! — простонал папа. — Что у тебя там, парень? — Он с трудом загрузил узел в багажник.— Двадцать килограммов, не меньше!

— Наверняка его коллекция гальки,— сказал Петер,— он ее повсюду за собой таскает.

— Любопытно! Маленький коллекционер,— весело улыбнулся папа и, ткнув в узел, спросил: «Stones?» («Камни?»)

Джаспер промолчал.

— In Austria we have many stones,— мужественно продолжал nana,— if you are interested in stones, you will make eyes by us! (В Австрии много камней; если ты интересуешься камнями, то только раскрывай глаза!)

И опять Джаспер не ответил. Он игнорировал папу. Папа, вздохнув, уселся в машину. Мы тоже. Джаспер — впереди с папой. Мама — сзади, между мной и Петером. Я поразмышлял немного над тем, что может подумать англичанин, услышав: «you will make eyes by us!» И ухмыльнулся. Петер, заметив это, сказал: «Ты быстро забудешь свои улыбочки. Клянусь тебе!»

Тем временем папа пытался рассказать о том, что мы видели по пути: «This is the big Oil-Refineries'» («Это большая нефтефабрика»), «This is a little town named Schwechat.» («Это маленький городок Швехат»), «This is Zentralfriedhof. All dead people of Vienna are living here! («Это центральное кладбище. Все умершие в Вене живут здесь!»)

Джаспер даже не потрудился посмотреть на венских мертвецов, живущих на кладбище. А восторженное сообщение: «Now we drive the belt along!» (папа хотел сказать: «Мы едем вдоль кольца!»— так называется наш бульвар) — не произвело на него ни малейшего впечатления.

По ходу дела Джаспер вынул из нагрудного кармана пакетик с земляными орехами в скорлупе, принялся их лущить и уплетать за обе щеки. Скорлупа падала на его туго обтянутые штанами ноги. Он невозмутимо стряхивал ее на пол и на черное плюшевое сиденье. Я украдкой и, прямо скажу, не без любопытства посмотрел на маму. Держать машину в чистоте — наш семейный закон. Любые нарушения его вызывают у мамы раздражение. Но сейчас мама улыбалась. Правда, натянуто. Потом сказала:

— Петер, переведи Джасперу. Пусть он оставит орехи. Я испекла для него торт. Если он наестся орехов, ему не захочется торта.

Петер покачал головой:

— Я разговариваю с ним только в исключительных случаях. Мы — враги. Да и вообще, он делает все наоборот.

— Но Петер! Он ведь не злой! — Мамина улыбка стала еще более натянутой.

— Вы и представить себе не можете! — Петер мрачно уставился в рыжий затылок, торчащий над передним сиденьем.— Отправьте его обратно! С ним одни неприятности!

Тут Джаспер обернулся и, просунувшись между передними сиденьями, в упор посмотрел на Петера. Потом тихо, но отчетливо произнес: «Shut up, old bloody bastard!" («Заткнись, ублюдок!») После чего, отвернувшись, разлегся на сиденье и вновь занялся орехами.

Мама побледнела:

— Думаю, он понял, что ты сказал!

— Конечно! Он уже несколько лет учит немецкий.

— Ты говоришь по-немецки, Джаспер? — мама наклонилась к переднему сиденью. Видно было, что она превозмогла себя и старалась говорить дружески.

— No! (Нет!) — ответил Джаспер. Это прозвучало почти угрожающе, будто он хотел сказать: оставьте меня в покое, а то схлопочете!

Остаток пути пролетел в мрачном молчании. Не произнесли ни слова, даже выгружаясь. Только Джаспер опять зарычал, когда папа схватился за его котомку.

Мы живем на четвертом этаже в старом историческом доме без лифта. К нашей квартире ведет винтовая лестница. По ней-то мы и поднимались гуськом. Джаспер с багажом последним.

— Помоги ему! — прошептала папе мама.— Ему же тяжело.

— Но он рычит! — тоже прошептал папа.— Если я возьмусь за его вещи, он меня покусает.

Тем не менее папа сказал: «Would you be so kind and give me a part of your things!» («Будь добр, дай мне часть вещей!»)

Джаспер не ответил, только покачал головой и поволок со ступеньки на ступеньку свою тяжесть.