— Мама тебя зовет. Ты не пойдешь? — спросил Кон.

Я покачала головой.

— Фрау, фрау, нужно делать, что говорит мама. Дети должны слушаться маму!

— Замолчи! — взорвалась я. — Должны, должны! Слушаться, слушаться! Бэ-эээ!

Я орала еще что-то, потом схватила огромный нож для мяса и с размаху всадила его в стол.

— Ничего я не должна! Ничего! Делаю, что хочу! Понял?

— Да-да, фрау, — успокаивал меня Кон, вытаскивая нож из стола. — Не надо кричать, фрау. Кон хорошо слышит!

Сегодня с Коном тоже было все не так. Я пошла в сад и там увидела Геральда. У него были заплаканные глаза.

— Она мне надавала, хотя твоя мама говорила, что не надо!

— Тебе больно?

— Нет, не больно! Она не умеет драться. Но мне противно! Я ее больше не люблю. Я ее ненавижу, поэтому ухожу.

— Ладно! Не придумывай!

— Ничего я не придумываю. Все равно уйду. У меня есть друг на Альсерштрассе. Пойду к нему. Раньше я у него часто бывал. У него добрая мама!

— Интересно, как это ты уйдешь? У перекрестка стоит патруль. Думаешь, они скажут: «Здравствуй, дорогой Геральд!» и тебя пропустят? Они никого не пропускают. И тебя не пропустят!

— Тогда я пройду под землей. И хватит об этом!

Я обозвала его трепачом и ушла.

— Все равно уйду и не вернусь, никогда-никогда! — прокричал мне Геральд.

Днем я бродила в саду возле забора Вавры. Русские там зарезали корову. Я смотрела, как они снимали с нее шкуру, делили на куски мясо. Они наполнили несколько ведер мясом, кровью, печенью и легкими. Один из солдат мне улыбнулся. У него были окровавленные руки, виднелись капельки крови на рубашке и даже на лице. Я перелезла через забор. Солдат дал мне полное ведро мяса, а другой солдат кинул еще кусок печенки.

Ведро было тяжелое. Я не несла его, а тащила. И очень радовалась. Появиться в доме с ведром мяса… Это что-нибудь да значит! С ведром мяса никто не посмеет смотреть на меня с укоризной.

Так и произошло. Все опять меня любили. Госпожа фон Браун сказала про меня: «золото», мама нежно улыбнулась. Даже сестра смотрела приветливо. А отец назвал «главным дворецким». Папа, я была уверена, любил меня и без мяса.

Вечером обнаружилось, что исчез Геральд. Он не пришел к ужину. И позже не появился. Госпожа фон Браун заплакала, Хильдегард принялась молиться. Отец пошел искать Геральда, адъютант ему помогал. Я рассказала им о друге с Альсерштрассе, к которому хотел пойти Геральд. Госпожа фон Браун с майором побежали к перекрестку, где был патруль.

Солдаты им сказали, что не видели ни одного белокурого мальчика. Значит, Геральд возле них не появлялся. А пройти через заграждение он не мог.

Стемнело. Майор решил: искать бесполезно, нужно ждать утра.

— Но где же он? — сетовала мама. — Не сквозь землю же провалился!

И тут я вспомнила. «Тогда я пойду под землей. И хватит об этом!» — сказал мне Геральд. Под землей? Под землей! Теперь я знала, куда он направился. Пошел вдоль Альса. Воды в ручье почти не было, в самых глубоких местах она не достигала и десяти сантиметров. Конечно же, Геральд пошел вдоль ручья к большой воронке. С того места Альс течет под землей через Нойвальдегг и Дорнау, через Гернальс, Альсерштрассе, через всю Вену к Дунаю. Как-то, шутя, мы обсуждали этот путь, помню, я тогда сказала: «Под землей Альс расширяется, в него впадают другие ручьи. Он становится широким. Если посмотреть через решетку на Альсерштрассе, видно, как бурлит вода…»

Потом я наврала Геральду, что часто по лестнице спускалась в подземный канал, где будто бы есть дорожка для пешеходов.

Геральд тогда удивился: «Значит, там, внизу, под Веной можно гулять!»

А я ответила: «Разумеется! Я как-то этим путем навестила свою подружку. От нашего дома спустилась в канал, а возле ее дома вылезла наверх. Там потрясающе!»

Почему, черт подери, этот идиот всему верит! Сейчас он, наверное, торчит где-нибудь в канале. А там крысы! Я ведь видела одну в воронке… Хотя решетка, закрывающая канал, очень тяжелая. Чтобы ее поднять, нужна сила троих таких, как Геральд. Иначе в канал не попадешь.

— Дочка, уже поздно, — сказала мне мама, — иди спать.

— И наконец помойся, — проворчала сестра, — от тебя воняет!

Я бы с удовольствием отправилась спать. Даже бы помылась, лишь бы не рассказывать про Геральда. Ведь они опять обвинят во всем меня. Начнут кричать, что я своим враньем ввела в заблуждение бедного ребенка.

Но, может, я ошибаюсь? Может, он не в канале?

Единственный человек, с кем бы я поговорила, — отец. Я должна ему все рассказать. Но чтобы никого при этом не было.

Мама мыла посуду. Рядом с ней мылась сестра. Папа сидел на кровати и скручивал сигарету. Может, сестра пойдет в туалет?

Вечером она боится ходить в туалет одна. Мама должна сопровождать ее, брать свечку, светить ей по дороге, а потом стоять у двери.

Посуда была помыта. Сестра тоже вымылась и залезла в кровать. Потом встала — все-таки решилась пойти. Мама взяла со стола свечку. Теперь у нас было много свечей. Людмила, офицерша, подарила маме целую коробку.

— Ну, идем! — сказала мама. Открыла дверь, подняла руку, чтобы защитить пламя от порывов ветра, и они скрылись в темноте.

Я, соскочив с постели, прикрыла дверь. Папа докурил сигарету. Он был уже в ночной рубашке. Собственно, ночной рубашкой ему служил старый светло-зеленый пуловер, обнаруженный в шкафу старухи фон Браун. Отец занимался ногами, как всегда, перед сном. Промокал маленьким клочком ваты (вату надо было экономить — кто знает, подарит ли майор еще?) многочисленные гнойнички.

— Тебе получше? — спросила я.

— Да ну, какое там! Осколки, — он показал на два красных бугра, — осколки еще внутри. Все загноилось. А у меня ничего нет для перевязок и для дезинфекции. Туда все время попадает грязь и пыль. А должно быть все стерильным. Разве станет лучше, когда кругом грязь?

Я вернулась в постель. Кругом грязь! А в канале грязи еще больше. Слишком много грязи для ног бедного отца! Бетонная труба, внутри которой течет Альс, в самом широком месте всего метра полтора высотой. А отец мой — метр девяносто пять сантиметров росту. Ему придется ползти по трубе, ползти со своими больными ногами…

Кажется, я глубоко вздохнула.

— Что тебя беспокоит?

— Ничего!

— Боишься за Геральда? Он вернется. Наверное, убежал в лес. Сейчас тепло. С ним ничего не случится!

Отец даже решил пошутить:

— Вот только может напасть стая волков или медведь!

Я покачала головой.

— Нет, он не в лесу!

Отец отложил ватку в сторону и с интересом посмотрел на меня.

— Ты знаешь, где он?

— Я? Нет, ничего не знаю!

— Не глупи! Если что-то знаешь, скажи. Скажи сразу!

— Не знаю! Откуда мне знать!

Отец опять взял ватку, стал промокать гной.

— Только не волнуйся! Я подумал, что ты…

Вернулись мама с сестрой.

— Что у вас происходит? Что случилось? — кинулась ко мне сестра. У нее всегда был хороший нюх на щекотливые ситуации.

— Ничего! — вспыхнула я.

— Но ты такая странная!

— Я? Ничего подобного! Это ты по-дурацки выглядишь!

— Прекратите! — вмешалась мама. — Прекратите спор. Покоя от вас нет. А ну-ка спать!

Мама поплевала на пальцы и зажала ими фитилек свечи. Фитиль зашипел, свеча погасла.

— Ты вымылась? — спросила меня мама. Я натянула одеяло на голову.

— Конечно, не вымылась, — не удержалась сестра. — Как бы она мылась? В котле пусто, воды она не принесла, пока мы были в туалете. И мыло сухое. (Два дня назад у нас появилось мыло — подарок офицерши Людмилы. Оно сильно пахло розами и было фиолетового цвета.)

Я молчала под своим одеялом. Прислушивалась к каждому звуку: скрипу кровати под сестрой, шипению потухшей свечи на столе, шорохам с кровати родителей.

Вскоре все затихло. Я стянула одеяло с лица. Было темно, пронзительно темно. Не видно ни луны, ни звезд. Прислушалась: спят? Нет, кто-то не спал. Не хватало одного сонного дыхания. Может, отец не спит? Я приподнялась.